Нужно ему об этом сказать. Пусть он не поверит в очередной раз и заморгает, едва наклонив голову, но твердить это Уинтроп готов постоянно, каждодневно, пока тот не уверует в их Единство.

– Мы с тобой одно целое. Я никогда не смогу тебя ненавидеть.

Пальцы мальформа разрезали темные волны волос ренвуара. На них осталась его пыльца вместе с кожным салом и бриолином. Ио влип в его паутину, запутался в ней окончательно. И сам не мог этому противиться, хотя много раз пытался.

Мальформ опасался, что их заметят, осудят, разлучат. Но его ренвуара, казалось, ничего не заботило. Он слишком самоуверенный, наглый и безрассудно храбрый. Но эти черты не достались ему самому. Может тогда бы все казалось чуточку легче?

В этом мире есть люди, не являющиеся ренвуарами, как и ренвуары, живущие отдельно от мальформов. Они подарили им жизнь, за сим с них довольно.

В первом случае можно столкнуться с непониманием и ненавистью, во втором – с неисчерпаемыми одиночеством и тоской. Мальформ и ренвуар связаны очень крепко, ничто не может оборвать эту нить: ни расстояния, ни попытки игнорировать реальность. Лишь смерть обоих. Но учения Единой Формы твердят – даже после этого вы останетесь едины.

Цена свободы для мальформа и ренвуара очень высока, нестерпима, как их собственная с Уинтропом сила притяжения. Тогда зачем противиться ей? Это предрешено.

Сладость губ Ио и горечь Ванé смешались на расстоянии одного миллиметра.

– Нам нужно идти…

– Еще чуть-чуть, Ио. И там снова капает.

– Для этого и придумали зонт.

– Как хорошо, что я не прихватил его. Нам придется переждать немного.

– У выхода есть парочка на такой случай.

– А у меня есть еще парочка поцелуев, которые мне некому подарить, кроме как тебе.

В храмы приходили, чтобы получить утешение. И они не исключение. Сумрак собора и монотонное капание скрыли еще на пару мгновений двух обреченных, но счастливых безумцев.

La feinte

“Свободен лишь тот, кто может позволить себе не лгать”.

Альбер Камю

У Эдит сегодня день рождения. Светлые платья, ленты, запах абрикосового варенья и едва различимый аромат полиантесов. Все это кружило голову, а она сама кружилась в танце, крепко сжав теплые ладони Куинси. Та что-то болтала про предлежание плодов, а Эдит чудились груши, яблоки и персики, а еще она все время твердила про новейший метод родоразрешения в сложных ситуациях – Кесарево сечение, сейчас акушерство дошло до того этапа, когда применялся этот способ не только для того, чтобы извлечь дитя из чрева умершей матери, но и спасти жизнь роженице.

Эдит родилась в 16 часов и 59 минут. Об этом ее спросила мисс Бёрни, а она ей ответила. То же самое ей говорила матушка, отец и даже Аддерли. Появилась она на свет самым обычным способом, как рождаются все здоровые дети у здоровых матерей. А произошло это в их доме. О своем предлежании она ничего не знала. Стало быть, головное, так рассудила Куинси, помешанная на акушерстве больше всех. Даже в день рождения ее лучшей подруги. А раз уж это праздник рождения, то, пожалуй, говорила она о своем профессиональном увлечении еще более, чем всегда.

Все они сейчас рядом с ней. Отец, Гарвана, мать и Аддерли, всевозможные гости и их мальформы. Все кружились в танце и пели. Минутная стрелка достигла отметки 58.

Ровно восемнадцать лет назад в Милтон Хаусе царила точно такая же шумиха. И виновницей была Эдит, еще этим именем не названная.

– Сюрприз! – раздался голос и в гостиную влетели два юноши. Один брюнет с глазами чайного цвета, а другой – весь такой светлый точно снег и с красными очами белого кролика.

Они внесли на подносе торт с зажженными свечами. Считать нет смысла, их восемнадцать, она это и так знала. Куинси захлопала в ладоши.

Стрелка на 59 минуте. Все замерло, все замерли. Время задувать свечи, но и сама Эдит окостенела. Она пытается сделать шаг, но не может. Часы бьют пять. И все по-прежнему стоит.

И внезапно все закрутилось с бешеной скоростью.

Эдит ощутила нестерпимую боль внизу живота. Под ее светлым платьем что-то набухло, оно роилось и жужжало, будто кто-то поместил туда пчелиный улей.

– Нам нужно спасти твое дитя! – вскрикнула Куинси и схватила со стола нож для торта.

Свечи погасли, Эдит не успела их задуть. Не успела загадать желание. Не успела обрадоваться. Не успела ничего…

– Нет! – вскрикнула она. – Куинси, нет! Я не беременна! Это…

– Это мальформ! – вскрикнула подруга. – Сейчас. Сейчас, моя милая. Я тебе помогу.

– Что? Нет! Остановись! Мне уже восемнадцать, – попятилась назад Эдит, мотая головой. – Это невозможно… Нет!

– Посмотри на часы, глупышка! – Куинси оказалась рядом. – Держите ее! – велела она, сильные мужские руки скрутили вырывающуюся именинницу.

Эдит устремила взор на часы. 16 часов и 59 минут. Одна минута. Оставалась одна минута, чтобы стать ренвуар. Что может быть хуже? Что может быть более несправедливым?

Брюнет и его мальформ все еще держали поднос с тортом, стоя перед ней. И они же или их точные копии крепко вцепились в ее плечи, не давая сбежать.

Все это какое-то безумие!

– Не может этого быть! – взревела она, суча ногами, но все тщетно.

Ей никто не поможет. Отец и мать куда-то пропали. Гости тоже. Остался только Аддерли. Он равнодушно взирал на все это со стороны, сидя во главе стола.

Куинси взмахнула ножом. Эдит ощутила острую режущую боль. Ее белое платье моментально стало красным.

– Я его вижу! – восторженно крикнула Куинси. – Вижу! Вы видите? Вы тоже это видите?! У меня получилось! Я смогла! Я настоящая акушерка!

Теряя сознание, Эдит глянула в зияющий разрез. Он открылся ртом на ее животе, чавкал желто-белыми губами, выплевывая кровь. Она поскользнулась, начала падать, но ее все еще держали.

Уже и она сама, и парни, удерживающие ее, и пол, и все кругом стало алым. Куинси танцевала одна в самом центре залы, размахивая ножом и разрезая воздушное пространство вокруг. Тут и там открывались все новые и новые червоточины Первозданного. В них клубилась удушливая красная мгла. Эта тьма плакала, а Куинси продолжала отплясывать под кровавым дождем.

– Ну-ну! Ну-ну-ну! Ну-ну! – пела она.

Пасть на животе Эдит разверзлась вновь. Ей казалось, что она смотрит на себя со стороны. Бесконечная краснота раскинулась целой долиной, морем, она застилала все и простиралась во все стороны, ни конца ни края. А девушка утопала в ней до тех самых пор, пока не коснулась самого дна. У всего есть какое-то завершение.

Там она увидела три черных глаза, которые пронзили ее.

– Амам… – раздался уродливо детский голос не пойми откуда. – Амам… Ам. Ам. АМАМ.

А затем она падала, падала и падала во мрак. Бесконечно долго.

– Мисс Эдит, мисс Эдит! – звала ее женщина. Ей вторил плач, какое-то мурлыканье и бульканье.

Эдит открыла глаза. Она лежала в своей кровати. Рядом с ней очутилась вовсе не Куинси с ножом, а Ханна – одна из служанок Милтон Хауса. Девушка любила ее больше остальных. Ханна – самая добрая и покладистая из всех.

– Недоброе утро, милая Ханна, – пошутила она, приходя в себя. Потребовалось чуть больше минуты, чтобы избавиться от сонного паралича. Он все еще ощущался крепкой мужской хваткой на ее плечах, вжимал ее в мягкость постели, не позволяя подняться.

Ее самый ужасный день рождения оказался лишь кошмаром.

– Какая же вы у нас маленькая бука! – воскликнула та. Сама Ханна ненамного старше Эдит, но сейчас она выглядела подобно ее заботливой, но строгой старшей сестре или даже матери. Она казалась куда старше.