Питер выстукивает сухое: “Все окей, Пеппер, спасибо”. Отправляет какую-то бессмыслицу Мэй и ЭмДжей. Слишком много женщин в его неустоявшейся жизни.

Ночь сползает на Осло так быстро. Как будто ловит город в свою черную сеть, окутывает серебристой паутиной, включает. Зажигает в небе светила одно за другим. Как будто в Рождество – гирлянду на елке.

Питер помнит, что здесь он уже был. Давно-предавно, до первого столкновения с Таносом, когда болтался по миру и на полном серьезе думал, как полный дурак, что Старк хотя бы раз в жизни может сбиться со следа. А Тони всего-то отпустил от себя влюбленного по уши пацана, чтобы тот проветрил мозги и подумал, растерял свои глупые страсти, остыл.

Ни хрена из этого, конечно, не вышло.

Питер никогда не собирался возвращаться в этот холодный, заплаканный город, уезжая с Хэппи в аэропорт Гардермуэн и разглядывая ночные огни через окно лимузина, залитое потоками промозглого, какого-то дряного дождя. Он очень грустный, этот город, он какой-то пропащий.

Тогда, очень-очень давно, Пит иногда вспоминал чувачка с самокруткой на крыше и табуном тараканов в мозгах. А потом закрутилось – отражение атаки в Нью-Йорке и корабль, уносящий их на Титан. Щелчок пальцев в золоченой безвкусной перчатке. И, как оказалось, пять лет небытия. Пять лет глухого НИЧТО для половины вселенной. А после – сбивчивый рассказ отчего-то подавленного доктора Стренджа и целая куча порталов – прямиком к Базе Мстителей, к Тони и Стиву, к ним на подмогу. И сам мистер Старк – он смотрит, как будто сейчас вот заплачет. Сиплое: “Паучок” и руки, в которых хотелось остаться навеки.

Последняя битва: “Мстители, в бой!”, когда все рассыпалось нахрен. Когда они победили. Когда погибли Тони Старк и Наташа, а Вижен и Локи никогда не вернулись назад. Когда… все они потеряли кого-то. Когда у каждого вырвали из груди по половине души…

Потом – провал и короткие воспоминания-вспышки. И вот он как-то оказался на крыше в промозглом, все еще рыдающем Осло. На крыше у школы, где учились те пацаны.

Питер сворачивает по-турецки ноги, пытаясь усидеть на самом краю. Крыша пуста и тиха, какой и должна быть в этот час и во все остальные. Крыша, с которой мальчишка день за днем, час за часом, за секундой секунда следил за своей нереальной, влекущей любовью. Мальчишка, что извелся и ночи не спал. Мальчишка, который собирался прыгать прямо отсюда, потому что не видел выхода прямо перед собой. Потому что порой слишком сложно разглядеть открытую дверь и поверить.

“У вас, наверное, все хорошо. Вы и с щелчком, уверен, справились вместе – остались тогда и прожили пять лет или вернулись сейчас”, – откуда-то знает, что с ними могло получиться только вот так. Что этих двоих не разлучил бы и Танос.

– Ну надо же… – он видит, как фигурка в распахнутой куртке бежит через двор и рассеянно замирает у пустого сквера с одинокой скамейкой. – Надо же… это ведь ты…

Не тот, что сидел с ним на крыше и уверял, будто сломан, – другой. Тот, у кого золотые кудряшки под кепкой и щербинка между зубов.

Бывают же совпадения…

Школьная дверь – отсюда видно не очень, – приоткрывается, выпуская второго. Того, что как капуста закутан сразу в пару курток и свитеров, а на голове кроме шапки – не меньше трех капюшонов. Они замирают, а Питеру отчего-то так больно видеть, как в лица возвращаются краски, как ужас сменяет щемящая нежность. Понимать, что сердце начинает стучать.

Не твое. Потому что твоего – не осталось.

Он не знает, что приключилось у этих двоих, что видимо, тоже пять лет не-существовали, не-были. Развеялись в пыль и вернулись опять, чтобы снова остаться вдвоем. Потому что заслужили, наверное.

– Ты не один, – тихо-тихо шепчет мальчишка. Так, что слышит лишь Эвен, да затаившийся на крыше напротив паук, у которого в груди – только обломки стеклянных копий и сточенные наконечники стрел. У которого дальше – ни единого смысла.

“Слушай, а ты вообще настоящий?” – когда-то спрашивал его Эвен прямо вот здесь.

Может быть, так все и было? И есть. Возможно, он – не больше, чем бред, фантазия, плод слишком живого воображения, персонаж комикса или фильма. Но не живой. А потому так вот пусто и больно быть просто не может. Не может быть ничего и никак.

Там, внизу, на площадке у школы Эвен выдыхает и закрывает глаза, когда холодной щеки касаются пальцы и губы. Когда руки крепко-крепко прижимают к себе, чтобы больше не отпустить никогда. Никогда-никогда, и жить только вместе – за минутой минуту.

“Ты не один…”

На крыше ветер свистит и задувает за ворот расстегнутой худи. Мистер Старк мог бы… вот прямо сейчас примчаться в своей знаменитой броне и наорать, отчитать, назвать безответственным, непутевым мальчишкой…

Слеза цепляется за ресницы и налету замерзает. Царапает щеку.

– Тони… Тони, я не могу. Мне так тебя не хватает…

“Давай-ка сопли утер и собрался”, – как пощечиной в голове едкой насмешкой. От которой не становится лучше. Потому что – не он, потому что не здесь, потому что его никогда больше не будет.

Ветер воет в трубах и гремит о карнизы про что-то еще. Может быть, про Мишель и про Неда, про Пеппер и Морган, про Мэй у которой, кажется, новый роман…

Питер закрывает глаза, опираясь на пустоту. Хорошо, что он – не совсем человек и умеет.

Ветер держит за спину, не позволяя упасть. Или это чьи-то незримые, железные руки?

Холодает. Странно, ведь зима давно позади.

========== 33. Семья Старк ==========

Комментарий к 33. Семья Старк

здесь семья Тони/Пеппер и их дети: Питер, Харли, Морган. События после второго щелчка. Тони жив.

Кажется, еще с прошлого вечера все пошло кувырком. Морган капризничала из-за продутого уха и требовала отпустить поиграть в гараже с Пятницей в прятки. Харли заперся в комнате и, кажется, залез в Питеров ноутбук, прочитал там переписку с какой-то девчонкой. Мишель? Может, Лиз?

— Ты не смеешь трогать мои вещи и совать свой нос в мою личную жизнь! Еще раз, Харли, клянусь, и я переломаю тебе все пальцы и так отпинаю — на задницу не сможешь присесть!

— Уверен, что хочешь сделать именно это? — Харли ухмылялся гаденько и уворачивался от тычков. Харли провоцировал, привлекая внимание уже не-старшего брата.

— Ты… блять, ты… мелочь, если бы я на пять лет не исчез. Вытряс бы сейчас из тебя всю твою дурь…

— А теперь что ли слабо или страшно?

Голоса взвивались к самой крыше, тонули в сплетении ветвей, сливаясь со слепящим солнечным светом — огненно-красным на исходе долгого дня. Как будто пропитанного гранатовым соком. Голоса впивались в виски раскаленными копьями, пронзая насквозь.

Тишины.

— Может быть, направите свой неиссякаемый пыл в продуктивное русло? Желающие могут пройти в лабораторию сейчас же. Разумеется, вы можете продолжить эту грызню…

Харли, конечно же, тотчас убежал возиться со своим прототипом костюма, исподтишка продемонстрировав брату фак. За ним с воплем восторга ринулась Морган. Питер… Питер буркнул что-то, не подлежащее переводу, и протопал наверх, заперев дверь изнутри на два оборота.

Тони сжал переносицу пальцами. Дети… Когда он успел обрасти заботами, как мхом и плесенью — старый трухлявый пень у реки на опушке за домом?

— Никакой ты не пень, тебе завтра всего сорок девять, — Пеппер, наверное, ангел, фея или колдунья. Как объяснить иначе, что терпит его столько лет, мирится со всеми повинностями и закидонами своего супергероя, растит всех детей, еще по какому-то ниспосланному свыше чуду на самом деле любит его. И да, ходит беззвучно, умеет мысли читать…

— Ты просто говоришь сам с собой, когда начинаешь сильно тревожиться, — смеется она и целует, запуская пальцы в порядком поседевшую за эти года шевелюру.

Конечно, попробуй вырастить без потерь сразу троих не особо послушных детей.

— С Питером что-то неладно…

— Это нормально… с его возвращения, разрушения базы, еще одной битвы с Таносом прошло всего ничего. Дай мальчику время. Не дави. Его не было целых пять лет, а жизнь продолжалась. Родилась Морган, и Харли вырос так сильно. Питер должен привыкнуть… А ты — попытаться не спасать всех и вся каждую минуту жизни. Попробовать… не знаю… жить для себя? Не бояться постоянно, что что-то случится?