Любимый остановился в шаге от меня, мы несколько долгих секунд смотрели друг на друга: он оценивал мое состояние, как физическое, так и душевное, я же, просто наслаждаясь тем, что он теперь со мной. Мягко улыбнувшись он прикоснулся к мое щеке и у меня снесло крышу.

Да, именно так.

Отказала тормозная система, внутренняя служба безопасности дала сбой, а разум выдал ошибку с просьбой в ближайшее время его не беспокоить, мысленный процессор перегрелся, перегруженный в последнее время мыслями, страхами, всевозможными делами, связанными с подготовкой к свадьбе, поддержкой Хулии, помощи Женевьеве, совсем не знающей испанского языка и обычаев адаптироваться к жизни в качестве невесты, а в последствии и жены сына короля, пусть даже и незаконнорожденного.

Я устала от оцепенения, каждый раз, когда наши поцелуи с Анхелем заходили все дальше и дальше. Я понимала, что это следствие пережитого страха и того, что почти случилось, но мне надоело быть жертвой, надоело дышать в полвдоха и жить вполсилы. Пора покончить с этим.

Привстав на носочки, я потянулась к его губам и поцеловала его с почти потерянной в лесу Анджелеса решимостью. Я хочу быть свободной от всего, хочу снова летать и только он может помочь моим крыльям снова распрямиться.

Губы Анхеля были слегка прохладны, он только зашел с улицы, мои же несли терпкий вкус эспрессо и сладость ванильного мороженного. Анхель улыбнулся, сквозь поцелуй, узнавая вкус моего любимого напитка, чашку с которым я по-прежнему держала в руках. Анхель ответил мне с жарким нетерпением, но потом, словно вспомнив нашу проблему с близостью, усмирил внутреннего волка и прекратил поцелуй, отстранившись от меня и заглянув в мои глаза ища ответ, показалось ли ему, что я намерена делать и как далеко готова зайти, насколько рискнуть.

Я решительно кивнула ему. Наша близость — неизбежность, тайный гость, замерший у порога, но не решающийся зайти. Точнее этот гость вошел бы в наши жизни, не цепляйся я так усердно в дверь, но может ее уже пора открыть? Через две недели мы уже будем мужем и женой и кроме того, я хочу его, хочу этого мужчину, даже не понимая, что в конечном итоге это значит.

Я просто хочу быть к нему еще ближе, ощущать его еще лучше, дышать с ним одним дыханием, видеть одними глазами. Каждый раз, когда он меня целует, когда увлекается, я ощущаю, что есть что-то еще, чего прежде я боялась, как огня, как самую страшную ночь, да я и сейчас боюсь, но теперь мне стало любопытно, с чем мы имеем дело и почему моя названная сестра и любимый братец перешагнули через все, чтобы изведать это.

Анхель, не спрашивая, уверенно, взял мою руку, в которой все еще была чашка с недопитым гляссе, и одним глотком опустошил чашку, а затем сам поцеловал меня, чтобы через несколько мгновений попытаться вновь отстраниться, что удалось ему лишь отчасти. Губы оказались оторваны друг от друга, но носы и лбы соприкасались, а глаза не видели ничего, кроме глаз другого.

Чтобы доказать ему свою решительность, я потянулась к его куртке и стянула ее с его плеч, с вызовом глядя ему в глаза, на что он отреагировал незамедлительно, наступая на меня и оттесняя назад, заодно завладев моими губами, указывая путь, ведомый ему, но неведанный мной.

Им завладело безумство, Анхель был словно опьянен, одурманен и все так же восхитительно сладок, как и всегда, но что-то неуловимо изменилось: в том, как смело он начал меня целовать, при этом сохраняя тень привычной мне нерешительности и осторожности, как уверенно поддерживал меня, когда ноги мои начали заплетаться и я почти, что не падала несколько раз, как сам запутывался в собственных ногах и прижимал меня к стене, дабы не уронить на пол или чего еще хуже.

Первым делом мы оказались в кухне. Это я поняла по неожиданно и отвлекающему действию жениха, когда он забрал из моих рук чашку и поставил куда-то, по звуку рассыпанных и упавших со стойки фруктов из перевернутой вазы (блюда), по яркому контрасту кожи и одежды Анхеля на фоне белоснежной мебели и кафеля.

Воздух вокруг нас поднялся на несколько градусов, и я почувствовала, что пылаю или может все дело в Анхеле и во всем происходящем? Я прерывисто вздохнула и Анхель хмыкнул, снова завладевая моими губами, даря и воруя все новые и новые поцелуи, как маленькие безболезненные ожоги на губах, на сердце…

Мы не говорили друг другу ни слова, казалось если из уст кого-то из нас вылетит хотя бы одна буква, момент будет бесконечно испорчен, шанс утерян, а волшебство и страсть испаряться. Мне всегда было интересно какова эта страсть, которая столько раз дышла мне в затылок, не здоровалась и уходила быстро, как весенний ветер: незаметно и не прощаясь. Сейчас же она, как божественный нектар растеклась по венам, впиталась в кожу, проникла в разум. Утверждают, что она не осязаема. Возможно, но она жива, живее нас всех, живущих на планете и древняя, как мир.

Как мы выбрались из кухни я не знаю, знаю, только что в этот раз Анхель зацепил что-то, перекинув что-то бьющееся с сыпучим на пол. Я плохо замечала что-то кроме Анхеля, его рук, свободно гуляющих по моему телу, губ, сводящих меня с ума, и синих глаз, окунающих в лед, когда все вокруг горело.

Нас занесло куда-то не туда, где-то на задворках сознания голос кричал, что мы должны были уже добраться до лестницы, но я услышала лишь противный звук клавиш рояля, когда не справилась со своим телом, а именно с ногами и появившейся в них сладкой слабостью, найдя опору в музыкальном инструменте, после того, как Анхель стал осыпать сладкими, как мед и такими же тягуче волшебными поцелуями в основание шеи. Мы на несколько мгновений отстранились друг от друга, но лишь затем, чтобы встретиться взглядом и снова слиться в жарком и долгом поцелуе.

Из маленькой гостиной мы довольно быстро, как для слепых котят, добрались до лестницы, попутно раз за разом врезаясь то в стены, то в подставки для ваз. Анхель решил сделать перевал где-то между этажами, зажав меня между собой и перилами. Я красноречиво посмотрела на его свитер, и он все так же молчаливо освободил мне расстояние, позволяющее снять с него эту часть гардероба. Когда мы оказались на верхней площадке лестницы, у меня уже не было сил, а может желания идти самостоятельно, и я буквально повисла на Анхеле, уткнувшись ему в шею и переводя дух между поцелуями.

Страх не появился и тогда, когда в нетерпении Анхель прижал меня к себе и поцеловал ключицу, посылая странные мурашки по коже и искрящееся тепло по телу куда-то вниз, кажется в самый центр естества, и тогда, когда замерев, после яркой вспышки безумство, в бесконечной нежности у кровати в первой же попавшейся нам на пути спальне. Я даже не думала о том, кому она принадлежала, это даже не мелькало в моем сознании, впрочем, там и так было пусто.

Страха не было и когда Анхель неторопливо, смотря с любовью, нежностью, восхищением и даже робостью неспешно расправлялся со змейкой платья на спине, когда освобождал, не спеша, от одежды, словно у нас была вечность, словно он не сходил только что со мной с ума.

Страх отсутствовал, когда я помогала ему сбросить с себя оставшуюся одежду, разделявшую нас, мешавшую нам.

Страх не показался и тогда, когда мы сливались с Анхелем воедино, изучая новые грани наших чувств, новые пределы, неосязаемые грани вечности, дарованные нашим душам. Я слишком много боялась, чтобы бояться теперь. Казалось все прожитые после воссоединения с Анхелем и семьей дни, недели, месяцы лишили меня способности бояться. Запас этого отнюдь неприятного чувства исчерпался, оставив после себя лишь решимость и наслаждение.

Каждое прикосновение было обещанием, каждый поцелуй молитвой, каждый вздох питательной силой двум заблудшим в этом саду невиданных ощущений и переживаний душам, каждый взгляд — признанием, что отныне мы были едины, что он никогда по своей воле не обидит меня, что я никогда не оставлю его, что мы вместе, несмотря ни на что, что наши души слились.

Это было прекрасно. Это было незабываемо, немыслимо. Это было нами.