В конце концов Майор прекратил водить машину. Нет, он не положил этому конец раз и навсегда и не отдал ключи, просто за руль, если мы оправлялись на охоту, все чаще садилась фру Торкильдсен, и, как оно обычно и бывает, вскоре всем начало казаться, будто таков давно заведенный порядок. Они поменялись сиденьями, и от этого распределение обязанностей между ними тоже изменилось. Когда машину вел Майор, беседу поддерживала фру Торкильдсен и она же продумывала маршрут. Майор лишь коротко отвечал ей, и фру Торкильдсен пользовалась тем, что слово было за ней. Теперь же роли распределились иначе.
Сейчас вместо машины у нас сумка на колесиках, ее фру Торкильдсен вытащила из подвала. Неприятная синяя сумка на колесиках, которую фру Торкильдсен одной рукой тянет за собой, когда мы куда-нибудь направляемся. В другой руке она сжимает мой поводок, а больше рук у фру Торкильдсен, к сожалению, нет, и проблему эту она решила неудачно – иногда привязывает мой поводок к сумке. Мне это не нравится. С виду похоже, будто фру Торкильдсен выгуливает сумку, а сумка выгуливает меня. Что-то вроде собачьей упряжки наоборот – спереди человек, а сзади собака. А это неправильно. И это вопрос достоинства.
Сумка на колесиках фру Торкильдсен как раз впору. Когда мы несем драконову воду, то обходимся без посторонней помощи. Объяснив мужчине за стойкой, на что ей в этот раз понадобилось столько драконовой воды, она загружает сумку бутылками в таких количествах, каких в руках ей никогда не донести, после чего мы выдвигаемся домой. Естественно, это занимает немало времени, но время – это не проблема. То есть не для нас с фру Торкильдсен. Тем более что фру Торкильдсен приобрела пару волшебной обуви. Обувь эта огромная и белая, намного больше всей ее остальной обуви, но в то же время она намного легче любой другой обуви. Из антилопьей шкуры. Паслась себе в саванне антилопа, паслась – и могла бы и дальше щипать травку, если бы пожилой женщине с севера не вздумалось избавиться от машины. Просто непостижимо. Но обувь отличная. Как раз для того, чтобы хорошенько погрызть. Ничего, надо только терпения набраться.
Отсутствие машины стало для меня, заядлого любителя прогуляться, настоящим благословением, хотя прогулки связаны с некоторыми требованиями ко мне и определенными сложностями, которых мы, собаки средних размеров, не любим. Окраинцы, например. Не начав гулять, я не знал, что наши излюбленные места для охоты расположены в другом городе. Сидя в машине, никаких границ не замечаешь, не думаешь, что Центр находится в определенном месте, а место это очень далеко, но когда идешь пешком, то словно пересекаешь невидимую границу. Перешагнул ее – и очутился на окраине.
Окраинцы живут не так, как мы с фру Торкильдсен, не в отдельном доме за белым заборчиком. На Окраине заборчиков никаких вообще нету и дома не поодиночке стоят, а составлены штабелем друг на дружку. Штабеля получаются такими высокими, что меня даже тошнит, когда мы идем к Центру.
Одно спасение – опустить голову и смотреть на асфальт. Так как окраинцы обходятся без заборов, можно было бы предположить, что Окраина – сущий рай для собак, им еще и не требуется дома сторожить, ведь такие огромные дома сами за собой способны присмотреть. Тем не менее собаку тут увидишь редко, да и те все чинно вышагивают на поводке. Между домами здесь полно места, но никто не гуляет. Впрочем, что собак в Окраине полно – в этом сомнений нет, думаю, если бы фру Торкильдсен встала на четвереньки и понюхала столб, даже она бы это почуяла. Унюхать-то я их унюхал, а вот видеть не вижу, и поэтому возникают вопросы: видят ли они меня? Прячутся за занавесками в этих высоких домах и наблюдают за каждым моим движением? Следует ли мне встревожиться?
Ответ на последний вопрос – да. Как собаке мне следует слегка встревожиться. По-моему, это часть имиджа. Сложность лишь в том, что новые сложности и причины тревожиться появляются все время. Меня, например, никогда не подвергали такому ужасному испытанию, такому унижению, как торчать в одиночестве привязанным на улице. Пока фру Торкильдсен не бросила водить машину. В первый раз, когда это случилось, я, признаюсь к стыду своему, слегка с катушек слетел. Совсем слетел, если уж начистоту. Возможно, оттого, что случилось все чересчур быстро и без предупреждения. Вот мы идем по улице, дышим чудесным осенним воздухом, свежим и прохладным, – а в следующую секунду я уже стою один, привязанный и покинутый.
– Побудь тут, Шлёпик, – только и сказала она, уходя.
Ужасные слова, такие грубые и сбивающие с толку, что мне пришлось переосмыслить всю ситуацию, чтобы хоть как-то принять ее. Итак, я должен стоять здесь, привязанный, в почти незнакомом месте, без фру Торкильдсен, и, возможно, в обозримом будущем это не закончится. Жизнь перевернулась вверх тормашками. Я подумал, что, наверное, этого следовало ожидать. Когда Майор забрал меня, жизнь в одну секунду переменилась, а сейчас эта жизнь – а заодно с ней и фру Торкильдсен – пропала. От растерянности я даже не способен был выскулить свои страхи и печали. Никогда прежде я не испытывал такого ужаса и сперва даже не заметил вони, которой была пропитана земля подо мной, какофонии запахов, оставленных бесчисленным множеством собак, кричащих одно и то же:
Один!
Я был далеко не первый испуганный пес, которого тут привязали. Забавно, но в самые одинокие минуты моей жизни я был вовсе не один. Я оказался кусочком огромного пазла псин, томящихся на привязи и умирающих от тревоги, и я будто бы слышал их плач, их поскуливанье, их испуганный лай.
И в этой стае моих бессильных предшественников я и обрел силы. Четыре лапы на земле. А позади задница. Только и всего. Тогда я и осознал, что фру Торкильдсен делает это не из жестокости, и это меня слегка успокоило, хоть я и не был уверен, что она вернется и заберет меня. «Вернуться» – слово вообще какое-то замороченное.
Когда она наконец вернулась, я, естественно, прыгал от радости. Таким счастливым я, кажется, раньше и не бывал и постарался сделать все, что в моих силах, чтобы донести это до фру Торкильдсен. Прыгал, пританцовывал, крутился и вилял хвостом. Улыбался своей очаровательнейшей улыбкой и вьюжил возле ее ног, насколько хватало поводка, потом поднялся на задние лапы, а передними уперся в ноги фру Торкильдсен, – я такое пару раз позволял себе проделать с Майором. Но, к моему огромному удивлению и разочарованию, в отличие от Майора, всегда говорившего «Хороший мальчик!», фру Торкильдсен бросила: «Фу!» – и оттолкнула меня, так что я едва на спину не грохнулся. Я растерялся. Да и как тут не растеряться? Между людьми и собаками существует одно пугающее сходство: растерянная собака может легко превратиться в собаку опасную.
Майор был из тех людей, кто до растерянности не доводит. Язык тела он понимал. Приведу пример. Случилось это происшествие сразу после того, как я поселился у этой парочки, – в те времена меня при желании можно было еще назвать щенком. Мы трое тогда впервые принимали в гостях человеческого детеныша. По-моему, ни Майора, ни фру Торкильдсен происходящее совершенно не трогало, а вот меня это непонятное существо слегка сбивало с толку. Сочетание отвратительного запаха и резких, непредсказуемых движений приводило меня в замешательство, поэтому я на всякий случай решил немного порычать. Нет, я даже и зубы-то скалить не думал, а издал тихое, почти неслышное – я бы даже сказал, пробное – рычание, но стоило мне зарычать, как меня вдруг отшвырнуло на спину, кверху лапами, а Майор стоял надо мной. Ему оставалось лишь вонзить зубы мне в горло и покончить со мной раз и навсегда, но, как вы понимаете, этого он делать не стал. С тех пор на человеческих детенышей я не рычал, каким бы уместным и заманчивым мне это ни казалось. Вот это я называю успешной коммуникацией.
Фру Торкильдсен же меня совершенно недостойно выбранила. Недостойно ее самой, не меня. Достаточно было скомандовать «Фу!» – по интонации я догадался обо всем, что мне надо знать, но этим она не ограничилась. Всю дорогу домой – кстати, неблизкую – фру Торкильдсен то и дело называла меня «злой» собакой, чем ужасно меня обидела, ведь кому-кому, а уж ей прекрасно известно, что никакой я не злой. У нас с фру Торкильдсен, можно сказать, с коммуникацией сложновато.
