А вот кусаться – стратегия для меня нежелательная. Можете назвать меня трусом, но чтобы укусить, мне надо переступить через себя. Как уже сказано, я бы что угодно сделал, чтобы разрядить обстановку, но укусить – ни за что. Ни за что. Возможно, я и не прав, но это пускай другие решают.

– Ну, поднимем бокалы! – произнесла фру Торкильдсен, и сомнений не оставалось – именно это и произойдет.

Это еще одна особенность фру Торкильдсен – почти пугающая способность предсказывать события ближайшего будущего. Она, например, может сказать: «А сейчас Шлёпик пойдет купаться». «Очень сомневаюсь», – отвечаю на это я, однако права оказывается именно фру Торкильдсен. Мне от этого иногда даже не по себе делается, а фру Торкильдсен словно бы и не осознает этого своего дара.

– И за что же мы поднимаем бокалы? – поинтересовалась Сучка, вцепившись в бокал.

Фру Торкильдсен на секунду задумалась. Посмотрела на Сучку. А потом на Щенка.

– Выпьем за того, благодаря кому я живу здесь, и живу неплохо. За мою опору. Выпьем за Шлёпика!

И хотя все посмотрели на меня, мне почему-то почудилось, что лишь одному из них нравится то, что он видит.

Тема дня у доктора Пилла: Мой отец-расист никак не смирится с тем, что среди членов нашей семьи есть люди другой расы.

Из всего, что говорилось, я, ясное дело, ни бельмеса не понял, однако фру Торкильдсен обобщила искренним «Уфф!».

– Хорошо, что все мы скоро умрем, – сказала фру Торкильдсен.

– И чем все закончилось? – спросил я, по большей части просто для того, чтобы поддержать разговор. – Научился он мириться с родственниками, которые принадлежат к другой расе?

– Вряд ли, – ответила фру Торкильдсен, – по-моему, люди вообще с трудом учатся. Боюсь, он так и останется расистом.

– И чего в этом такого страшного? Я вот расист, и, похоже, вам от этого хуже не делается?

– Нет, ты не расист.

– Конечно, расист. Овчарок, например, я терпеть не могу, вы же знаете.

– Знаю, как же не знать. Значит, ты считаешь, будто овчарки – существа неполноценные?

– Какое-то не совсем справедливое сравнение получается. Вы же помните, что Майор и меня купил за полцены.

– Нет, я в другом смысле. Ты полагаешь, что ты лучше овчарки?

– Зависит от того, чего от нас ожидают. Бросьте нас в воду – вот я посмеюсь, когда овчарка попробует меня догнать. С другой стороны, если кого-нибудь укушу я, этого, возможно, вообще не заметят. Поэтому да, в отдельных случаях некоторые собаки действительно лучше других. По крайней мере, я так считаю.

– Но ведь у вас у всех общий предок – волк. Вы же все братья!

– Волк много где полезный бывает. А если где-то его функций не хватает, то чуток терпения – и волка тоже можно приспособить под что-то новое. Наше коронное качество – гибкость. Волк на все случаи жизни.

– Ну, тогда ты – волк плюшевый, чтобы с ним играть, – заулыбалась фру Торкильдсен.

От этого разговора мне взгрустнулось – так оно всегда бывает, когда мы болтаем на философские темы. Потом я лежал в коридоре и задумчиво грыз сапог, но вскоре задремал, и мне приснилось, будто я в лесу и повсюду какие-то грозные запахи, а я даже шелохнуться не в силах. Когда я проснулся, мне все еще было слегка не по себе и есть не хотелось. А вот фру Торкильдсен, напротив, пребывала весь вечер в отличном расположении духа – проявляется это еще и в том, что сейчас, когда на улице уже стемнело, спать она не собиралась, а вместо этого уселась книжку читать.

– Что вы читаете? – спросил я.

– «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, – ответила фру Торкильдсен, – я ее уже как-то раз читала.

– И про что там?

– Да уж, хороший вопрос. Вообще изначально она про одного мужчину, который как-то раз почуял запах пирожного.

– Интересно. А дальше что?

– Хм. Дальше… Этот запах заставляет его вспомнить все, что происходило с тех самых пор, как он был ребенком, и он принимается размышлять о времени – как оно утекает и как оно меняет – и не меняет – людей.

– Глубокие наблюдения. А собаки в сюжете задействованы?

– Боюсь, не в самых главных ролях.

– А есть какие-нибудь такие книжки, где собаки задействованы в главных ролях?

– Хм… Дай-ка подумать… Прямо сейчас мне что-то ни одной в голову не приходит – только та, что мы в школе проходили, Пера Сивле. Она называется «Всего лишь собака».

– Какое-то невеселое название.

– Кажется, и сама книжка грустная. Кстати, еще есть «Собака Баскервилей» Конан Дойла.

– Вон оно чего. И про что она?

– По-моему, собственно про собаку там довольно мало. А больше я ничего о собаках не читала – разве что детские книжки.

– Вы ведь прочли все книги в мире?

– Да что ты, нет, конечно.

– Тогда, возможно, существуют книги о собаках, до которых вы еще не дошли?

– Ну конечно – «Лесси»! – радостно вспомнила фру Торкильдсен.

– Это кто?

– Лесси – это колли, которая…

– Колли – примитивные и утомительные животные. Если порыться, то у них массу генетических сбоев найдешь.

– А ты и впрямь маленький расист. Зато Лес-си – самая знаменитая собака в мире, и про нее кучу фильмов сняли. Вообще-то я думала, это лишь голливудская сказка, но однажды мы с Майором путешествовали по Англии и приехали в один маленький городок в Южном Корнуолле; так вот, выяснилось, что именно там и жила настоящая Лесси. И выяснилось, что Лесси – вовсе не колли, а метис.

– Еще хлеще…

– Однажды во время Первой мировой войны – это другая война, раньше той, в которой Майор воевал, – в канале разбомбили военный корабль, и тела погибших моряков отнесли в местный паб и сложили в подвал. Лесси жила у владельца этого паба. Рассказывают, что она спустилась в подвал, подбежала к одному из моряков и стала облизывать ему лицо. Ее попытались оттащить, но собака никак не желала отходить от мертвого моряка. А спустя пару часов он очнулся.

– И?

– Никакого «и», – фру Торкильдсен на секунду умолкла, – прошло еще какое-то время, и моряк пришел в паб поблагодарить собаку за то, что та спасла ему жизнь.

– То есть собака прославилась только потому, что умудрилась по запаху отличить живого человека от мертвеца?

– Наверное. По крайней мере, так рассказывали. В молодости я смотрела фильмы про Лесси. Если мне память не изменяет, в них она обычно разыскивала пропавших детей. Но вот кроме этого…

Фру Торкильдсен направилась на кухню. Я уже наелся до отвала, поэтому следом не пошел, а вместо этого лежал и слушал, как она открывает холодильник, достает уже початую бутылку, наливает себе бокальчик, ставит бутылку обратно в холодильник, берет бокал и возвращается в гостиную. А вернувшись, она огорошила меня короткой, ничего не значащей фразой:

– Антарктическая экспедиция Амундсена!

Произнесла она это с какой-то непонятной решимостью, вроде как с восклицательным знаком, но спокойно и уверенно. И после сразу умолкла, точно вот эти три слова мне все прояснили.

– Что такое антарктическая экспедиция Амундсена? – спросил я.

– В моем детстве все знали эту историю. О норвежцах, которые первыми достигли Южного полюса, потому что ехали они на собаках. И они опередили англичан, хотя те не сомневались, что доберутся первыми, ведь они были сильнее и у них имелись тракторы. Вот такая собачья история. Ха-ха!

– А почему до этого… канифолиса надо было непременно добраться первыми?

– До полюса, Шлёпик. А не канифолиса. Руаль Амундсен и его спутники сели в сани, запряженные собаками, и отправились на Южный полюс… Это такой… Ну, в общем, Южный полюс. Как же объяснить-то? Южный полюс расположен в самом низу земного шара. Он находится на огромном континенте, который целиком покрыт льдом.

– Это на юге лед?

Да у фру Торкильдсен, похоже, разум помутился.

– Понимаешь, если уехать очень-очень далеко на юг, то там постепенно будет все холоднее и холоднее. С другой стороны земного шара так же холодно, как тут.