Catherine McKenzie

I’LL NEVER TELL

© 2019 by Catherine McKenzie

© Сорокин, К., перевод, 2020

©ООО «Издательство АСТ», 2021

22 июля 1998 года, 21:00

Мы только что начали церемонию зажигания фонарей – в мой последний год пребывания в лагере Макау. Постепенно во мне оживали воспоминания – запах дыма от походного костра, который мы устраивали каждую неделю; шум игр, походивший на внезапно начавшийся ливень; призывы и ответы, звучавшие среди леса, когда нужно было захватить чей-то флаг. Сосны и грязь, песок и солнцезащитный крем.

Идея проста, но весьма эффективна – сделать летающий фонарик из папиросной бумаги, свечей и проволоки, а затем написать желание на его хрупких стенках. Желание должно было исходить из самого сердца, ведь через несколько часов фонари будут зажжены и устремятся в небо, то поднимаясь, то опускаясь, чтобы, в конце концов, приземлиться на каком-то далеком берегу.

Церемония началась в сумерках за несколько дней до конца июльского тура. В ту последнюю ночь я держала заранее сделанный фонарь, стараясь не подносить его близко к телу, чтобы ненароком не раздавить, пока мы шли вместе с остальными обитателями лагеря к Свимминг Бич. В мои сандалии набились камешки, так что моя лучшая подруга Марго хихикнула, глядя на то, как я трясу задранной ногой.

– Предупреждение о камнепаде, – выдала она.

– Баю-бай, детка.

– Камень, ножницы, бумага.

– Рок[1] круглые сутки.

– Вы, двое, замолчите наконец? – раздраженно сказал Райан, поглядев на нас через плечо. Он был старшим братом Марго, и в свои двадцать лет казался матерым по сравнению с нами, семнадцатилетними – настоящий взрослый, причем объект моих тайных желаний, одно из которых я запечатлела на стенке фонарика.

Марго показала ему язык, потом состроила насмешливую гримасу. Как младшие вожатые мы были обязаны подавать положительный пример. Мы достаточно близко к сердцу принимали эту ответственность, к тому же беспокоились, что, если будем сильно шуметь по дороге на пляж, наши желания могут не сбыться. Существовали, в конце концов, определенные правила. Позаботится ли Великий Исполнитель Желаний о просьбах легкомысленных девушек? Нам не хотелось рисковать.

Всего нас было 150 человек – отдыхающих и представителей персонала, держащих разноцветные бумажные фонарики – настоящий калейдоскоп надежд и мечтаний. Мы потихоньку пробирались к пляжу, царило молчание вместо привычной франко-английской разноголосицы. Нас словно предупреждали о том, что грядет что-то важное, такое, которое пребудет вовеки. Озеро было без единой морщинки, как это часто бывает на закате, а его солоноватый запах был настолько знаком, что мы практически его не ощущали. Райан вывел нас к плавучим докам, ячейки которых качались у нас под ногами. Ни дуновения ветерка, восходящая луна отражалась в зеркальной глади озера идеально круглым пятном. В двухстах футах от нас швартовалась маленькая флотилия парусных лодок – скрипевшие фалы оскверняли своим шумом ночной покой.

Кто-то впереди меня споткнулся о край причала. Ноша упала из рук в воду.

– Мой фонарик!

– Тссс! – разом зашипели двадцать вожатых, всколыхнув ночь. Девочка десяти лет закрыла лицо руками, ее плечи дрожали. «Значит, не сегодня исполнятся ее желания», – подумала я, крепко сжав собственный фонарик, хотя и понимала, что моим надеждам тоже не суждено сбыться, а трепет в моем сердце был порожден скорее мыслями, нежели ожиданием.

Не сейчас…

Причал был расположен буквой U, этаким закругленным недоквадратом; если бы вы прошли по периметру, то снова оказались бы на пляже. На полпути, у большой спасательной пристани, Райан достал из кармана пластиковую зажигалку. Язычок пламени осветил его красивое лицо. В каждом летнем лагере был такой парень, как Райан – мальчишками он верховодил, а девчонки, в свою очередь, вешались на него. Когда лагерь Макау только начинал работу, у тогдашнего Райана в руке наверняка была бы «Зиппо», а изо рта свисала бы сигарета. Но на дворе был 1998 год: мы носили водолазки и шорты, а волосы у всех мальчишек напоминали вороньи гнезда.

Но свое дело зажигалка сделала.

Райан действовал быстро. Чтобы достичь наиболее впечатляющего эффекта, нам нужно было запустить в воздух фонарики одновременно. Когда я подошла к нему, то развернула свой так, чтобы надпись на стенке оказалась прижатой к моей толстовке: Райан был из тех парней, которые могли бы выхватить его из моих рук, чтобы прочесть желание. Прошлым летом, когда моя любовь к нему была в самом разгаре, он так и сделал. Но тогда я не посмела написать на стенке фонарика его имя. Вместо этого сделала глупую надпись, что, мол, хочу научиться хорошо управлять виндсерфингом. Он предложил дать мне несколько уроков, но как-то не всерьез. А я тогда была лишь одной из его многочисленных обожательниц.

Но этим летом все было иначе. Я осмелела и написала то, чего – а вернее, кого – я действительно хотела. Но вместо того, чтобы попытаться прочесть надпись, он наклонился поближе и спросил: «Увидимся на Острове позже?

Все, что я могла сделать, это кивнуть, когда мое сердце подпрыгнуло в груди, словно лягушка на горячей сковородке. Он щелкнул зажигалкой. Зажег свечу, и я на мгновение прижала фонарь к себе, чувствуя, как жар просачивается сквозь тонкую бумагу. Я двинулась вперед, к причалу, ожидая, что фонарик начнет вырываться из моих рук. Когда это, наконец, произошло, я подняла его и отпустила, наблюдая, как он присоединяется к остальным; потом обогнула причал и ступила на твердую землю.

Когда все фонарики устремились в небо, Марго начала петь «Горящий огонь» своим сладким голосом-альтом. Мы пели поочередно на английском и французском, снова и снова; наши голоса поднимались и затихали, словно лодки на волнах.

Когда наши фонари начали скрываться в тумане, мы с Марго подошли к Боут-Бич. Держа каноэ за нос и корму, мы спустили его на воду, поправили налобные фонарики и забрались внутрь.

А потом мы поплыли на остров.

Для Шона Бута каждое утро, насколько он мог помнить, начиналось одинаково: он просыпался в маленькой комнате, кое-как упрятанной под водостоком; дешевые одеяла, под которыми он спал, обвивали лодыжки, ветер шумел в ветвях деревьев за его открытым окном.

Было 6:45. Всегда ровно 6:45. Ему не нужно было проверять время, он чувствовал его нутром. Шон немедленно встал. Бездельником его не назвал бы никто. У него был определенный распорядок, и он придерживался его. Минута уходила на то, чтобы снять полотенце со спинки кровати и обернуть его вокруг обнаженной талии. Еще несколько минут – душ в маленькой кабинке в конце коридора, сначала ледяной, а потом почти обжигающий. Он верил в пользу трехминутных обливаний – ни больше, ни меньше, причем «больше» означало расточительство. Он потер свой короткий ежик волос бруском мыла «Дав», затем брусок попутешествовал по его груди и морщинам на теле. В сорок пять лет их у него было предостаточно, хотя все остальное выглядело почти так же, как и всегда. Он выключил душ, почистил зубы и вернулся в комнату в 6:52. Воспользовавшись старым полотенцем, он стер оставшиеся капли воды, затем надел свои выцветшие брюки-карго и футболку с длинными рукавами. Приближался День труда[2], так что утренний холод задержится надолго, вплоть до полудня, и он решил покрасоваться в одной из своих двух толстовок лагеря Макау.

Было 6:58 утра, когда он ступил на лестницу, которая привела его в главную комнату. Уже на пороге его встретил запах яичницы и чуть пережаренного тоста. Войдя, он помахал Эми. Теперь, когда туристы разъехались, из всего кухонного персонала осталась одна она. Осталась, поскольку ждала скорого прибытия новых гостей.