Прочитав последнее, я криво усмехнулась. Авторка, видимо, никогда не выбирала между вечером с любимым мужем, который наконец-то не на смене, и возможностью метнуться в Тайланд на три дня, потому что наркобарона там берут вот прямо завтра. И рванув прямо сейчас, еле успеваешь доскакать с камерой и диктофончиком.
Дальше было неинтересно и противно. Последний пассаж, про наших людей, которые выбирать не любят и боятся, и ответственности за свой выбор совсем не хотят, вообще-то перечеркивал все, написанное до него. Но авторку это ничуть не смущало. Как и то, что этим самым "нашим человеком" вообще-то была она сама. И то, что эти самые, которые боятся, не любят и не хотят, и указывают пальцем на других, говоря, что вот у них выбор был, - это, вообще-то, тоже она, ей видно не было. Да и откуда бы ей это видеть с ее кочки зрения. Ведь с этой кочки любой, кто требовал, в том числе с нее, ответа за ее собственный выбор, оказывался манипулятором и насильником.
Я убрала комм и вышла на двор перекурить и додумать. Мы все в восемнадцатом году делали выбор в условиях неполной информации. Да, когда я писала Манифест, я знала про саалан больше, чем самые продвинутые аналитики спецслужб, просто потому что я с ними, считай, одной крови. И все равно я знала недостаточно. Но выбирала, потому что промолчать - значит одобрить то, что они сделали с городом и нами, и согласиться, что сгоревший Эрмитаж - досадная случайность, а разрушенный цирк - всего лишь острая фаза кросскультурного конфликта. Даже дозвонись я тогда до Лелика, все равно написала бы те же слова. Впрочем, по посту получалось, что именно я и есть насильник, предлагающий другим жертвовать собой и своим благополучием, оставаясь в безопасности благодаря Созвездию. Не саалан. Не "потекшие", всерьез двинутые на принесенной из-за звезд вере и ничуть не смущенные тем, что доступа к магии или хотя бы гражданства империи им эта вера не даст никогда, - ведь они "хотели только мира, а новый наместник за грехи предыдущего не отвечает". А я. И Полина, с ее отказом сотрудничать и вести дела с любым частным лицом или предпринимателем, работавшим с имперской администрацией. Ведь для многих это как раз стал выбор между близкими отношениями, благополучием и чем-то совершенно эфемерным, таким, как право считать себя петербуржцем, не замаранным сотрудничеством с врагом.
Выбор под давлением общества не может быть свободным? А что, где-то вообще бывает общество без давления и определения границ дозволенного? Разве что в Созвездии, но Саэхен по другую сторону звезд. Да и сам текст авторки, ратующей за осведомленность и свободу выбора, по ходу, и есть то самое социальное давление. И цель его - заставить замолчать тех, кто имеет силы выбирать между миской с баландой и свободой, понимая, что последствия решения будут оплачены потом и кровью. Тех, кто не стесняется громко говорить об этом своем выборе и спрашивать, где был лично ты, когда саалан разрушали нашу историческую память. В восемнадцатом году мы все выбирали вслепую, и те, кто не плыл по течению, прекрасно понимали, чем и за что они платят.
А этот текст, добытый Аликой из недр сети, - уж не знаю, зачем он был написан, - стал аргументированной защитой коллаборационистов от результатов их выборов. Под ее репликой он выглядел стройным ответом на любую попытку ткнуть "потекших" носом в то, чем заплатил город за их мнимую нейтральность: в расстрелянных коллекционеров и историков, в судьбы покинувших край по своей воле и в жизнь ученых, узнавших, что им нет места на родине, при въезде в край с научной конференции в Московии. Да и в крае, так-то, вариантов было не до фига. Выбор между смертью от рук террористов и гибелью в зубах оборотней - и расстрелом, кстати - по этой логике фиктивный, и значит, выбора нет. И тогда можно заявить, что у тех, кто этот выбор все равно делал, были дополнительные особые возможности, и следовательно, с них, выбравших, требовать можно, а с бедных заек, ничего не выбиравших, и спрашивать нечего. Но дополнительных возможностей никаких не было. Была храбрость отчаяния, знание, что терять больше нечего, и чувство, что если сидеть сложа руки дальше, можно ведь и досидеться. И выбирали в тех условиях из плохого, очень плохого и полного треша.
Текст, который Алика вытащила, был написан еще до аварии и вообще не здесь, так что товарищи с такой позицией были всегда и есть всюду. И если спросить их прямо, они всегда заявят, что свободы им было недостаточно, направления оказались навязанными, знали они мало и плохо и нечего тут приосаниваться, кичась своими дальновидностью и широким кругозором. И впишут всем, кто не испугался сделать выбор, блага и возможности, которые якобы позволили это сделать. А потом пойдут делать то же, что и делали до этого: ныть об отсутствии возможности выбора, находясь в относительной безопасности - по сравнению с теми, кого Алика вот так походя оплевала. Ведь в меню одни макароны социального давления и кетчуп недостаточной информированности, и значит, никакой ответственности за принятые решения нет и быть не может. Да и о результатах говорить не приходится, откуда бы им взяться, если никто ничего не выбирал, все действовали под давлением обстоятельств.
Я посмотрела в небо. Решения там не нарисовалось. Мелькнула шальная мысль завести аккаунт снова, назвать его "я вернулась" и пойти шуровать по сети. И не спрашивать Дейвина. Меня остановил вопрос о содержании блога. Постить в соцсетях фото с Охоты нам запретили под угрозой отстранения еще в прошлом сезоне. И рекомендовали вообще не сильно распространяться в сети где, что, сколько и какой ценой. А одними политическими прениями интерес к странице не удержать. И я задумалась на целых три дня.
Димитри в это время был занят вещами очень далекими как от простых радостей земли, так и от философских рассуждений о свободе выбора. Он обсуждал с досточтимыми дела давно прошедших лет. Не то чтобы ему было приятно это делать, но он помнил, как удачно закрылись некоторые вопросы, не дававшие ему покоя многие годы, после всего лишь одного разговора, и решил продолжить. Несколько конфиденций с Айдишем они готовились к этому разговору, и вот, настало время выяснить, что же из его детской жизни и юности стало причиной неверных или слишком дорого обошедшихся поступков.
Начался разговор с обсуждения очень давней истории, которую князь не любил вспоминать примерно настолько же сильно, как и историю своего отъезда из столицы. Точнее, сперва все было довольно невинно. Айдиш решил разобрать в деталях эпизод с появлением старшего сына графини да Гридах у досточтимого местного храма и задал грустные вопросы, ответов на которые маленький Ди не мог знать, а вот князь Кэл-Аларский не мог не видеть в этой истории очевидного. Задавал вопросы Айдиш, а Хайшен, с разрешения их обоих, присутствовала безмолвно.
- Итак, Димитри, ты пришел к досточтимому и домой уже не вернулся, так?
- Да, Айдиш. Так и было.
- Хорошо. Ты взрослый человек с большим опытом управления, что думаешь теперь об этой истории?
- А что я могу думать? - Димитри пожал плечами и чуть наклонился вперед в кресле. - Что меня решили не возвращать домой, а сразу отвезти в интернат и известить об этом семью по результатам. Силу моего Дара досточтимый видел, решение было очевидным - интернат в Исюрмере.
- Димитри, сейчас ты говоришь, как дитя, желающее казаться взрослым. Попробуй представить себе, что речь не о тебе. Допустим, я рассказываю тебе историю о том, что я сегодня принял в интернат еще одного воспитанника. Допустим, я сказал тебе, что досточтимый, доставивший его, сказал, что ребенок сам пришел к нему просить о помощи для младших братьев и сестер, а самому ему лет восемь или девять по местному счету. Допустим, на вопрос, сколько у него сестер и братьев, мальчик ответил, что с кузенами их пятнадцать и дома нет еды досыта, мыльной соли и топлива. Лекарств тоже нет, мама давно уже нездорова, а дедушка умирает. Допустим, мальчик одарен - скажем, как музыкант, - и достоин обучения в особой школе. Димитри, мы с тобой два взрослых мужчины, видевших многое и знающих правила хорошо. Как называется решение, которое принял досточтимый?
