«Какой же он сильный. Неужели эта жизнь нипочём?!» – думает Вили о брате. Хотя и он эти резиновые сапоги не забудет. Брат и сестра часто вместе пасут коз, иногда играют, затем вместе будут ездить на тренировки и чувствуют любовь Анны, но все они одиноки. А ребёнку как найти себя без людей. Анна, плачущая на могиле родителей, Рудольф, закрывающийся ото всех в металлоломе, Сева, метающий камни, Вили, для которой луна это плачущее лицо. Пока двое старших не знают или не хотят принимать, что в их силах изменить пьесу, младшие выбирают себе роли в своих фантазиях и снах.

Кое-что роднит Рудольфа с Пифагором и это не любовь к математике. У Р. много друзей и всегда было, особенно в супружеской жизни. Сейчас разделяют с ним клубы дыма лишь некоторые, самые верные. Вили даже немного завидует ему, но отчасти рада такой дружбе. Крёстный Фёдор – так его с пелёнок знают дети, хотя чаще он «Дядя Фёдор», ходит к другу чаще остальных и каждый такой раз дети смотрят на него, как на спасителя, не взирая на его лысину, очки и заикание. Учитель музыки, наладчик инструментов, рыбак, чем он может им помочь, если он даже не пристав и не соцработник. А дети верят, что когда-нибудь он заметит в своём друге тирана и наконец, перестанет с ним дружить. Хотя достаточно было бы просто увидеть то, что игнорируют абсолютно все. Уважение и привязанность к Фёдору связана по большей части с тем, что его сын, Илья лучший друг детства обоих детей, а для Вили он был больше, чем друг, не смотря на то, что он старше её на 4 года. Ещё когда девочке было 6, она чувствовала к Илье эту привязанность и понимала, что он особенный для неё. Но вряд ли Фёдор и его двое сыновей разговаривали насчёт семьи Карбо. Всё остаётся здесь, в безмолвном бескровном отчуждённом месте под номером 41. Этот человек словно билет на свободу, но каждый раз, когда Р. кричит на детей за ужином и Ф. всё смалчивает (делая вид, что ничего не произошло), начинаешь разочаровываться в верной дружбе. Уже в свои 8 лет приходиться принять, что не только любовь может быть слепой. Р. жутко не любит, когда дети греют уши, но всё же нельзя не услышать их разговоры о рыбалке, о делах с железками, в которых ничего не понятно, об отношениях и о том, что у Р. нет денег. Единственное, что запомнила Вили, это как Фёдор что-то говорил о покупках, возможно им, а отец не стыдясь и даже словно гордясь, отвечал всегда неизменно: «У меня нет денег». Ещё одна аксиома, ещё одна табу-тема и стержень отцовского примера. У тебя нет денег, но есть двое детей, немалого ты добился за свои 45. А мистер «Я хочу спать» не работает уже 15 лет.

С августа 2008 живут они на пенсию Анны, на натуральном хозяйстве, на том, что приносят, на школьном питании. И где бы Р. ни был, он везде подчёркивает свою бедность, даже не смотря на то, что через год Вили впервые найдёт спрятанные деньги. Он копит и всем говорит, что денег нет, его девиз. И чему можно учить детей, если он даже лучшему другу, можно сказать брату, лжёт об этом. Ото всех он скрывает истинную цифру своего капитала и жадность. Денег дети никогда не видели, но он и посуду мыть детям не доверяет. По мнению красного диплома деньги – это грязное и всё, что с ними связано должно быть сведено к минимуму, а богачи – враги честного народа. Вот Р. и убеждён, что руки в грязь он не окунает, а живёт, как пастух на бартере. Он всегда знает, чего у него нет, но ни разу не говорит, как ценит то, что есть. Даже «горжусь» никак не высвечивается в его словаре, хотя он позиционирует себя начитанным. Ни разу за всю жизнь он так и не скажет, что любит своих детей. Зато он любит каждую их сотен своих железяк.

0:20 (лето), в это время дети ещё позже ложатся спать, чем в школьный период, но не стоит считать дни, только замедлять время. Я люблю спать, в этом состоянии я покидаю своё тело, свобода. Ночь – лучший друг детей, в итоге всё равно засыпаешь, даже если настроение умереть, а с рассветом вновь придётся взвалить на свою спину валун и начать очередной круг. Не хочется быть жертвой, какой себя считает отец. Анна верит, что смерть освобождает, как сон, но от этого ей не легче начинать свой день и неужели этому виной лишь один человек, считающий себя самым обездоленным среди всех?

«Не заставляй детей ронять слезы слишком часто, иначе им будет нечего уронить над твоей могилой» Пифагор

Она рисовала раньше и особой живостью отличались её карикатуры, но такой натюрморт она рисует сейчас. Она всегда отказывается от выпивки за столом, когда к её сыну приходят гости, на что он даже обижается. Он же на дух вино не переносит в отличие от мамы, которая не сторониться крови господней. Но когда внуки спят с Анной или просто резвятся в её комнате в предвкушении диафильмов, они находят пустые бутылки под её подушками. Учитель химии и биологии права, что дети не понимают природу её состояния, но кое в чём она просчиталась: их наблюдательности хватает, чтобы заметить её заплетающийся язык. А не заметить странные чёрные точки в её макаронах означало бы, что у них бред. А вот она их не видит, как и того, что кровь Иисуса убивает не меньше водки, если подойти к ней с вампирской страстью. Язык слышен за книгой, из которой уже листы вываливаются, пусть заклеивали её и скотчем, и клеем, бумага пожелтевшая и пахнет старой газетой. Розовая и всегда одна помада, тоже пахнет старостью, стоит всегда на верхней полке этажерки, рядом с фотографией. Пока Анны нет в комнате (а лучше дома), Вили открывает шкаф с тряпками и одеждой, достаёт фарфоровые статуэтки с верхних полок шкафов, коробку с плёнками для диафильмов, украшения. Всё кроме алтаря. Боязно что-то изменить в нём, словно обидеться, начнёт кричать, ужалит шипом. А Вили смотрит и: «Неужели бабушка знает польский язык?» ведь её родители были поляками, и сзади многих икон написано нём. Алтарь что пациент с биполяркой, здесь и католичество и христианство. Увидеть Анну за молитвой редкость, это сокрально. Хотя после таких диалогов, видимо, легче ей не становиться, ведь она собирает свою сумку и идёт на кладбище. С сестрой они были настоящими друзьями, а родители были примером и до самой смерти любили друг друга. Прабабка в последние года сошла с ума от смерти мужа и из-за этого отправилась к нему. Сгорела, оттого что сушила на печи тряпки и заснула. Красные крапинки на цепочке и крестик, чётки, на колени. Молитва почти всегда сводиться тому, что у бога все просят и разве Анна исключение. Учитель всю жизнь, помогающая студентам до сих пор, помогавшая когда-то Мите, алкашу, у которого ноги отказали, как она могла…? «Как я могла, Господи, вырастить его таким?! Прошу пусть одумается, откроет глаза. Прошу пусть мне сняться родители, мне их так не хватает, сестрёнка, я не могу без них. Прощу, дай мне поскорее уйти из этого мира, спокойно и тихо». Религиозность на пару с выпивкой и не сбывшимися надеждами разжигают внутреннюю войну, в которой религия с треском проигрывает. Как я могу нажираться, как животное и при этом ходить в церковь? – этот вопрос заставляет ещё больше пить. Она ежедневно слышит голоса мертвецов, своих внуков, святых мучеников и слушает всех, но только все они говорят разное.