Их день начинается с мысли «Доживу ли я до завтра?» Почему день, а не ночь? Отходят ко сну они за полуночью, с верой, что отец не тронет их, когда они в постели (не может же он и до такого дойти). Глава убеждён, что его методы только чтобы припугнуть («Я ведь по мебели больше попадаю»). Они обязаны всегда после еды говорить «Спасибо!» прежде выхода из-за стола и лицо должно быть довольное (перед тобой же не говно положили). Когда он чихает, обязательно «Будь здоров!» (даже если ты желаешь ему обкуриться до смерти) и отлично если хором. Если он зовёт, то тут же должны прибежать. Не услышали, что ж, он не гордый, сам придёт, только уже со шлангой и уже захочется убегать, но будет только хуже. «За что отец мстит нам?» А может он просто из них делает примерных богобоязненных христиан? Божий суд, напугали конечно. Отец похуже римских легионеров и точно реальнее бога. Механик из него на славу вышел (и вовеки веков аминь), но создаётся ощущение, что в прошлой жизни он был гестаповцем. Вили верит в прошлую жизнь, Сева не задумывается, бабушка верит во всё сверхъестественное. Он боится темноты, а ей в ней комфортно, как негде. Но запах костра – запах детства навсегда для обоих. Самодельные ночные факелы – за это она и чувствует какую-то каплю любви к отцу. Палки, тряпки, смола и вуоля. Вили воображает себя первопроходцем, а огород становиться сценой для фаер-шоу. «Дым, уходящий в небо, подхвати меня и унеси с собой, к ней» – сестра, «Так, эта палка будет гореть долго» – брат. После тления концы этих палок становятся гонщиками, авто которых превращается в огонёк от скорости. В провинциальном городке никто не заморачивается над украшением города светом и спецэффектами, приходиться создавать из подручных средств самим. Это не пожар, в этом огне она видит жизнь. Есть факел – хочется жить.
Помнишь, как робко и кокетливо, улыбаясь, ты пряталась в ногах отца (воняющего сигаретой и гвоздикой), пятилась назад при виде добродушной толстушки, когда отец привёл тебя поступать в первый класс? Это было страшно, но приятно, ведь тогда этот мужчина в чёрной потёртой кожанке ещё ни разу не наказывал тебя. А.Л. ещё не успела ударить её головой об доску за не решённую задачу, а она уже не хотела поступать в школу, ибо 1-го сентября она прошла через гранитную арку их философского камня и ей открылся не второй дом, а второй ад.
Рудольф по природе учитель, до 30-ти лет он и водителей обучал (по всему что едет) и повторять у него в крови. Он не объясняет сути вещей и почему нужно делать именно так, но не упускает возможности прочесть лекции. Всё же, практику он любит не меньше и первый урок он сделал практическим: мне плевать на твоё достоинство и ты будешь виновата, даже если не была здесь. А ребёнок думает, что каков один человек, таковы все или большинство, а ещё, что это норма жизни и с этим нужно смириться. У детей нет иного выбора, кроме смириться с любимыми отцовскими комплиментами «Ты дурак полный?», «Ты девочка-дурочка?», «Ты мальчик-идиотик?». Звонит как складно, прямо и поэт ко всем его регалиям. Знаешь, поскольку ты спец в дурах, то покажи нам половинчатых дураков или как там, на одну треть идиотов и будет видно, полные ли они. Хотя вернее будет выяснять, от кого им достался такой генотип. Но никто выяснять не будет, всем плевать на твоё достоинство, ты никто – спасибо папа, то есть Рудольф Игнатьевич за первый урок. У брата другая память: летний жаркий вечер, когда они втроём возвращаются с лодочной станции. Они подымались в гору с велосипедами и Р. сказал сыну снять футболку, которую тот очень любит, как и все футболки.
Если обратиться ко времени, ещё каких-то пару месяцев назад можно было верить в единорогов, общающихся ночью с козами. Но время стало идти совсем иначе. Не рисующие карандаши, материнские часы с замершей стрелкой, учебник – мёртвая природа Вили. Часы совсем простые недорогие, но их тонкий браслет напоминает о женственности, которой точно нет у банки с чаем. Некогда прозрачные стенки стеклянного сосуда окрашены двухдневным листовым напитком, единственным признанным чаем отца. Здесь не бывает еды, если в радиусе мили есть отец, но чай всегда можно, главное не за уроками. Чёрный Граф Суворов и только он, самогонка – это лекарство, как и сало. Брат нормально переносит замороженное в брусках со специями и чесноком (фирменное), а у Вили сало в любом виде вызывает рвотный рефлекс. Но это не мешает Р. ещё и, аргументируя, что это от рака спасает, кормить дочь, добавляя, что это капризы и есть нужно всё. Вили полюбит чеснок, но от сала будет воротить всегда. У Севы тоже есть слабые места – непорочная брынза, а сестра считает, что это блюдо у отца выходит лучше всех остальных и её не приходится кидать под шкаф. Вампир кормит своих жертв чесноком и сам не чуждается его. А его отсутствии можно чутка развлечься. Борщ на потолке из-за катапульты (из края тарелки и ложки). Обмен: Сева кидает сестре в тарелку картофель, а оно ему мясо.
Знала бы толстуха, как девочке приходиться отсчитываться за каждое исправление. Р. солидарен с классной надзирательницей: та ставит отметки в тетрадь, он ставит на теле. В ящике под этим столом большая коробка с игрушками, которые Ви достаёт только когда одна и играет в учителя. Собирает весь класс (из животных) и объясняет географию. Конструктор ЛЕГО, брошенные после тренировки боксёрские перчатки и компактно уложенная стопка тетрадей, в которых преобладает сдержанная синяя паста, подстать его почерку, что без мишуры – его будни. Мелкий читабельный не везде ясный, аскетичный. У него есть методичность. Но восхищает не это. Вили удаётся достичь гармонии, когда только она, природа и мысли, паломники во времени и пространстве, хоть она и не знает название города, в который хочет попасть. Она рассуждает, когда никто не слышит. Произнося вслух свои мысли, она верит, что некто слышит её, не только дерево и коза, небо, где восседает более предпочтительный отец. Что есть люди, которые слышат и поддерживают. Разве можно мыслить вслух и на виду, когда тебя называют дурой? Да, но не когда тебе 7-9 лет и твой родитель убеждает тебя, что твоё рождение это случайность, а он всего лишь получал удовольствие. Брат не так акцентируется на этом и друзей у него больше, и презирает его мало кто. Хотя каких-то полгода назад у Вили были подруги, а она была первой красавицей в садике. Она крайне редко смотрит в зеркало и не потому что их лишь два в доме и оба грязные, а потому что не за чем. Зачем видеть внешность, которую ненавидят и ненавидишь ты? Брата она видит очень симпатичным, он благоухает здоровьем, мускулиностью, даже в свои 9.
Отец занят строительством государства: сигарета, отвёртка, гаечный ключ, гвозди, линейка… (остальное за гранью понимания), а в его берлоге, куда ни ткни, какая-то важная деталь. Нельзя трогать, можно только смотреть. Это его стиль, его камера. Бутылка с водкой на облезшем столе и свеча – натюрморт его пожилой мамы, которая всегда рисовала сатирические сценки, высмеивая алкоголиков. Она рисовала и многое другое и всё выходило на славу. Её полезность обществу в 70 лет – только это держит в своём уме. В ней дети видят своего спасителя, свою блаженную Анну. Не только Севе приходится помогать сестре, бабушка, рискуя своим здоровьем, решает внучке математику и сквозь стекло закрытой Рудольфом двери показывает решение. Лишь один такой раз помнит девочка: когда отец поймал их с поличным. Даты стираются, 2008 – 2011 – всё одно время. Но что точно не забыть, это как бабушка боялась своего сына и не думала даже, что вырастит такого законоблюдущего гражданина.
Думалось, нет ничего хуже сала, но это лишь до встречи с барсучьим жиром. И эта ненависть у них с братом общая. Какой-то врач сказал, что это очень полезно и Р. даже не стал заморачиваться тайно подмешивать в еду, а заставляет есть без ничего с ложки, можно только чаем запить. Не удивлюсь, если после этого идёт в свою биндюгу и дополняет практическое пособие «Кулинарная пытка».
Детская комната – чаще всего здесь им прилетает пилюля. За уроки Р. впервые начал их наказывать. Но не только за это он могёт, непредсказуемость – его всё. Вновь уроки, вновь поздний вечер, а пока дети заняты своим делом, Р. занят починкой резиновых сапог, которые после того, как залатал, нужно подсушить. Ну а пока они сушатся, нечего времени терять, нужно волшебных пилюль поддать. Ничего нового, та же шлангачка, ставшая частью семьи (для него даже больше, ведь берёт он её в руки, куда чаще чем детей за руки). Так же дети вертятся, как шашлыки на мангале, Сева по возможности защищается кимоно, которое купил не папа. Вот и всё, экзекуция закончилась – подумали дети, ибо отец выдохнул после работёнки и ушёл. Но не тут-то было, он возвращается и торжественно объявляет: «Пока я вас наказывал, у меня сгорели сапоги, они сгорели из-за вас». Втрое действие спектакля: избить за свой грешок. Это потому что они просили бить их и намеренно тянули время, танцевали, видите ли по всей комнате. Уже аферисты растут! Эх, как мать воспитала, только и умеют, что имущество портить. Если раньше стоял вопрос «За что, за математику?!», то вот ответ «Не удивительно, что сапоги дороже детей!». А ужин всё равно будет сготовлен по расписанию и в лучших традициях. «Ну вот, мы пережили очередной день». Жаль шланга не обладает искусственным интеллектом и не может выбирать на ком отрабатывать приёмы. В этом театре боевых действий рабы все и никто этого не видит, хотя простительно лишь двум.
