Утром, отведя дочь к Сашиной матери, она на автобусе уехала в райцентр, в больницу – вставать на учёт. Муж, управившись, взял старое ружьё, из которого стрелял только по банкам, и поехал в лес.

***

Ира вышла из больницы. Удивительно тёплый сентябрьский день ещё больше поднял настроение. Всё хорошо. Беременность удачная, и, скорее всего, через восемь месяцев их станет четверо. Жёлтый и чуть-чуть красный вдалеке лес, чистый, с понятным и родным осенним вкусом воздух – всё радовало её, как ребёнка, заставляло ещё острее чувствовать и поэтому больше радоваться. До последнего автобуса было долго, и она решила пройтись по хорошей погоде и, возможно, доехать на попутке. Эти двадцать километров её не пугали, день ещё долог, да и машин к ним ездит много. И правда, буквально через полкилометра её догнала легковушка. Это был их, деревенский, Жердов, со своими друзьями: то ли узбеками, то ли таджиками. Он остановился.

– Садись, подвезу.

Но она махнула головой, отказываясь:

– Куда? У тебя и так полная машина.

Но он сказал два слова на чужом языке, и всех выдуло из машины.

Чуть посомневавшись и ещё раз посмотрев на улыбающегося Гришку, Ира села. Узбеки остались на дороге, тихо разговаривая.

Ехали молча. Но когда дорога повернула к реке, парень остановился.

– Постоим, полюбуемся? – он опять открыто улыбнулся.

– Давай, только недолго, – Ира согласно вышла из машины, разминая чуть отёкшие ноги.

Гришка поднял багажник и достал бутылку шампанского:

– Давай выпьем за красивый день?

Но Ира так запротестовала, что он положил бутылку обратно.

– Ну ладно, не будем. Но вот у меня есть лимонад импортный, баночный, вкусный – обалдеть! Он безалкогольный, – и протянул Ире.

Ира посмотрела на красивую, цветную банку, каких не видела никогда, и согласилась. Открыл ей, и она, очень хотевшая пить, не отрываясь, выпила половину вкусной, чуть сладковатой воды. Правда, показалось, что она какая-то необычная, но Гришка успокоил.

– Не бойся, пей и поехали.

Ира села на место. Как только машина тронулась, по телу у неё пошло странное тепло: из ног в тело, потом в голову. Она смотрела на Гришку, расслабившись, не чувствуя никакой опасности, ей хотелось смеяться и петь.

Он завернул в сторону от дороги, в лес, дальше к берегу, и остановился.

Внимательно глядя на неё сказал вдруг:

– Какая ты красивая.

И это почему-то её взволновало. Ещё остатками неопьянённых мыслей она пыталась остановить его, но он сильными руками схватил её голову и впился в губы. Огонь захватил дыхание, воля к сопротивлению пропала… Тот, целуя её, сложил сидения и, разгораясь всё больше, стал срывать одежду. Ира не могла поднять руки, и только через силу сказала: «Не надо…»

…Постепенно сознание возвращалось. Она открыла глаза и увидела голого Гришку, сидящего по-узбекски на переднем сиденье, крутя папироску. Подняв бессильную руку, потрогала себя: «Тоже голая? Господи…», – волна стыда и обиды обожгла мозг. Пытаясь предупредить продолжение, она заплакала и стала торопливо говорить:

– Гриша, пожалуйста, прошу, не надо, прошу, отпусти меня, я уйду! – слёзы текли на лицо и грудь, она размазывала их, пытаясь объяснить что-то или хотя бы вызвать жалость.

– А, иди. Вот только затянись со мной и иди, – он совал ей в лицо дымящуюся папиросу, она отворачивалась и плакала.

Устав с ней воевать, он затянулся и, зажав ей губами рот, выдохнул дым в неё, и ещё раз, и ещё…

Боль прошла. Мозг, первый раз в жизни опьянённый наркотиком, совершенно отключился.

Гришка же, наоборот, взбесился.

– Беременная, говоришь? А это видишь, на-на-на, – и он тыкал её лицом себе в низ живота… – Что он мне сделает, что? Да я могу тебя сейчас утопить – и всё… Ну нет, потом… – и он, рыча и кусая, насиловал её дико, заламывая ноги и выворачивая руки.

Она уже ничего не чувствовала омертвевшим телом, а он всё бесился. Время потеряло для неё всякий смысл, и когда он, зарычав, отвалился, ей казалось, что прошёл век. Девушка лежала с открытыми глазами, боясь пошевелиться, когда, наконец, услышала храп. Мыслей не было. Только чувство страшной беды и страха затуманили сознание. Пытаясь на ощупь найти одежду, трогала вокруг, но везде было его тело, от прикосновению к которому било током омерзения. Нащупала платье и, вытянув его, открыла дверь. Прохлада окончательно разбудила тело и мозг. Что делать? Осознание вины и боли полностью деморализовало. Мыслей не было – ничего, кроме панического, безысходного страха.

Всё пропало. Всё… Сашка не поймёт, а жить с виной она не сможет. Посмотрев вниз на тёмную воду реки, разбавленную серым туманом, поняла, что надо делать… Прыгнуть в воду не решилась и стала заходить потихоньку, дрожа всем телом и плача. Когда вода уже затекала в рот, кто-то схватил её сзади и зашипел:

– Ты куда полезла, гнида? Нет, ты живи, ты будь с ним, только помни, кто здесь хозяин, – он за волосы выволок её из воды и, протащив по траве, заставил сесть в машину. – Если хочешь, сделай это дома, около него, а не тут, дура.

Гришка кидал в лицо её белье, а она машинально одевалась, не переставая плакать.

Быстро довёз её до околицы:

– Скажи, что была у подруги. Если расскажешь всё, скорее всего, вам всем здесь не жить. Потому что здесь живу я, здесь всё моё!

Он уехал. Ира прошла мимо дома в баню. Здесь было тепло – наверное, Саша её подтапливал после работы. Она прилегла на бочок, сжавшись всем телом, как ребёнок, не знающий отчего больно, и тревожно заснула.

День просыпался.

***

Вчера Сашка объехал много леса и в нескольких местах наткнулся на незавершённые браконьерские вырубки. Поняв, что если даже Гришка что-то выплатит, то ущерб всё равно в десятки раз больше. А что это его рук дело, он не сомневался. Ну что ж, это война – нужно воевать.

Вечером он заехал за дочерью к матери, жены ещё не было. Дозвонился из конторы в больницу, где ему сказали, что она ушла ещё днём.

«Может, на радостях поехала к тёще поделиться счастьем?», – спокойно подумал он.

Забрав дочь, управился дома, вечером подтопил баньку. Помывшись и поужинав, почитав дочери сказку, и они уснули. А утром он нашёл жену в бане и, удивлённый, сел напротив на лавочку.

– Сашенька, не спрашивай ничего, дай мне время подумать, милый, – Ира закрывала платьем набитые колени, другой рукой пытаясь натянуть его на шею, – я тебе всё расскажу, только потом… – и плакала.

Сашка понял, что случилось страшное, но увидев состояние жены, вышел. Заправив машину, бросил в кабину ружьё, выехал. Ира, проводив взглядом мужа, встала, отвязала бельевую верёвку, продёрнула её через балку перед банным окном и, завязав узлом, сделала неуклюжую петлю.

«Может, что написать? – мысли лезли в голову, выжимая нескончаемые слёзы, – но нет, и так всё узнается…»

Она встала на лавку, обдирая нос натянула петлю и, уже собираясь от страха закрыть глаза, посмотрела вдруг в окно. Там, съёжившись от прохлады, стояла в распашонке голоногая её дочь. Стояла и, казалось, смотрела в её сердце, и в сердце того, кто уже жил в ней. Она опомнилась. И опять обдирая лицо, теперь уже снимая эту проклятую петлю, кинулась к дочери, схватив её, целовала и ревела в голос, прося у неё прощения за слабость и за чуть не случившееся горе.

– Мы будем жить, доченька, радоваться и любить друг друга, правильно ведь?

А дочка, всплакнув, уже смеялась…

***

Сашка остановился и вышел из машины. Всё правильно: пилят там, где не допилили вчера. Он вытащил ружье, переломил, вставил патроны с картечью и, положив его обратно, поехал на звук пил.

Браконьеры работали увлечённо и быстро, поэтому, когда он громко закричал, они даже испугались. Двое заглушили пилы и, улыбаясь, повернулись к нему, а третий, обрубавший ветки, заговорил с явным акцентом:

– Здрасствуй, начальник, сто случилось? – и начал, притворяясь, рассказывать Сашке, что они здесь делают, – мы пилят лес, чтобы хорошим людям зимой не мёрзнуть, потому что холодно, а пилям без документов, потому что нет ещё главного, а он, главный, привезёт бумаги и им кушать.