…Александр привык и полюбил свою работу. Он показал себя хорошим организатором, честным и умелым исполнителем. Председатель, поняв, что Саня на своём месте, определил ему участок недалеко от леса, на новой улице, и помог за год поставить дом с двумя комнатами и большой кухней. В зиму срубили баню, и уже весной он стал настоящим хозяином.

Из соседней деревни привёл тихую девушку, и после скромной свадьбы жизнь его стала ещё полноценней. Вскоре Ира родила ему дочь, названную в честь бабки – Лидой. Жизнь шла своим чередом. Казалось, всё, что происходит в стране, проходит, не трогая его. И хотя по телевизору показывали разные страхи и беды, здесь всё было не так явно. Но начались перемены. Сначала развалился совхоз. Невыгодно вдруг стало производить молоко, поугробили весь скот, включая элитный, и молодняк. Затем не стало запчастей к технике, солярки, удобрений и, в конце концов, – денег. У людей пропало желание работать, потому что работа не приносила пользы. Все стали жить на своё и только для себя. И назвалось это чудным словом – перестройка. Кто помоложе и похвадче, втянулись в такую жизнь, кто постарше – почти опустили руки.

– Кого перестраивать? Ведь всё хорошо было, работало. Так зачем от добра добра искать? – спорили мужики и, не находя ответа, обычно напивались и дрались потом между собой с первобытной злостью, выплёскивая таким образом досаду от непонимания всего происходящего.

Сашке тоже стали платить мало и нерегулярно, но он, понимая, что, кроме него, некому защищать лес, не увольнялся, а наоборот, стал больше пропадать на работе.

***

Утром он жаловался на боль в плечах. На предложение жены «съездить в райцентр и купить какую-нибудь мазь» с улыбкой отговаривался:

– Всю жизнь хондроз в бане лечили: и дед, и отец, и мужики наши. Заломило тело, пропарит, и, глядишь, через день – как новый рубль. А пойди к врачам, залечат.

И поддавшись его любви, жена согласилась.

– Но если не пройдёт, сразу к врачу едешь, хорошо?

– Хорошо.

Александр обнял жену, вдохнув её родной запах, и поцеловал шестилетнюю дочь, перелезшую ночью на их широкую кровать.

Сегодня он решил проехать за дальний кордон, где бывал довольно редко. Бензин стал просто каким-то дефицитом, поэтому, чтобы собрать двадцать-тридцать литров, приходилось жёстко экономить. Последний раз он был здесь неделю назад. Сразу заметил уже хорошо накатанную по свежей траве дорогу и поехал по ней. Через два-три километра, заехав за очередной колок, ахнул: половина огромного участка, сотки три, была выпилена. Вместо красивого целого леса вокруг стояли полуметровые пни, заваленные ветками с пожухлой листвой. Было видно, что браконьеры, спорые, хорошо укомплектованные рубщики. Лес брали быстро, не собирая мелочь и не жалея ничего вокруг. Сашка ошарашено прошёл между пней, в растерянности глядя на разбой.

– Как же так?! Нельзя же так делать! – закричал он отчаянно.

Он и сам позволял пожилым и не слишком денежным сельчанам спиливать берёзку-другую, неучтенную и, как правило, больную или попаленную. Но всегда просил всё аккуратно убрать. А здесь кто-то просто варварски срубил огромную плантацию, почти полностью уничтожив колок. С краю леса он увидел большой муравейник, раздавленный пополам проехавшей грузовой машиной.

– А вас-то за что, ребята? – и Сашка начал руками сгребать разваленную муравьиную кучу, не найдя, как выгнать из себя нахлынувшую злобу. Миллионы муравьёв, радуясь, что им помогают, или, наоборот, не понимая этого, полезли на него и под одежду, кусая и поливая его кислотой. Когда он выправил кучу и пришёл в себя, по нему ползало коричневое шевелящееся покрывало. Он снял одежду и аккуратно её вытряс, смёл с себя рубахой муравьёв и, ощущая огонь во всём теле, решил: «Вот и хондроз полечил!» Оделся, заскочил в «УАЗик» и полетел в деревню.

«Если дрова спилили, они где-то есть. Пилили много, значит, на продажу. Проеду по колхозу, всё равно увижу, где лежат…» И, следуя мыслям, в голос сказал:

– Узнаете, почём сейчас лес ворованный, узнаете…

***

Действительно, в деревне уже во втором дворе гора дров. Здесь жили пенсионеры, он их хорошо знал. Поэтому дед Иван, ничего не скрывая, рассказал, что лес купил у Гришки Жердова за заранее оговоренную сумму.

– А мне самому пилить невмочь, силов уже не хватает. А Гришка сказал, что у него выписано, и на дрова претензий нет. Он ещё мне комлей не накидал, дескать, дед старый, чтобы проще тебе было. Молодец!

– Молодец… – Сашка плюнул в сторону.

– А что это у тебя лицо такое красное, сынок, опалился поди?

– Опалили, – отмахнулся Сашка и, запрыгнув в «УАЗик», поехал дальше по деревне.

Жердов привёз дрова на шесть дворов. Если считать, что его газик запросто берёт шесть полных лесин, то украл он около тридцати стволов полновесных, взрослых деревьев – это целая роща.

«Надо что-то решать», – Сашка поехал к дому Жердова в конец улицы, к речке.

***

У Гришки праздник. Сам он небольшого роста, но очень крепкий и прыткий, как шарик. За сараями, ближе к реке, дымил мангал, стоял грубый, из свежего тёса, стол. За столом сидел хозяин и трое нерусских мужиков, пятый крутился вокруг мангала. Увидав Сашку, Гришка резко соскочил и вразвалку, как маленький медведь, пошёл навстречу.

– А, вот кого я вижу, – произнёс он нараспев, – власть идёт ко мне в дом.

Сашка, распираемый гневом, прошёл мимо него и сел за стол.

– Нежданный гость хуже татарина, – провожая лесника сузившимися глазами, тянул Гришка, – но я рад, рад… – нисколько не волнуясь, сел напротив лесника, положил тяжёлые руки на стол и мрачно спросил:

– Чё надо?

– Надо, чтобы ты весь лес, что спилил, выписал по закону. Потом, чтобы оплатил за браконьерский поруб хотя бы половину, а на остатки рассчитайся со своими работничками, и чтобы ноги вашей в лесу больше не было. Если нет, подаю на тебя заявление в милицию, только не сюда, а сразу в городскую прокуратуру.

– Слушай, – Гришка тяжело смотрел в упор, сжав до белого пальцы переплетённых рук, – давай я тебе две тысячи дам, ты бабе своей платье купишь, а себе костюм. И квиты. И жить будем дальше по-хорошему, может, даже вместе работать будем. А если нет, то пошёл вон отсюда, пока я тебя на мангале не сжарил.

Сашке хотелось схватить его за горло прямо через стол и давить, пока он не запросит пощады, пуская пену. Но диким усилием воли он подавил в себе ярость и, стараясь не торопиться, внятно произнёс:

– Жду три дня. Если нет, сделаю, как сказал. В лесу увижу – застрелю.

Встал, и стараясь держаться спокойно, ушёл. Сзади раздался визгливый хохот и громкий лающий голос Гришки.

***

Дома топилась баня. Жена сначала не увидела, но когда он разделся, испуганно вскрикнула:

– Сашенька, что это?

Сашка с ног до головы был красный, как обжаленный крапивой. Кожа горела, но он, улыбаясь, ответил:

– Муравьям помогал дом строить, а они не поняли. Зато хондроз мне подлечили.

Ира испуганно заплакала, а дочка трогала его красное тело и серьезно говорила с умным лицом:

– На солнышке, наверное, обгорел.

Сашка поцеловал дочь и пошёл париться.

Ночью Ира, гладя его грудь, тихо сказала, как бы себе:

– Я беременна.

Он сначала не придал значения, но когда понял, подскочил:

– Правда?

– Да, точно. А ты сам не видишь? – и она приподнялась над ним.

Её тело, и без того красивое, сейчас налилось материнским соком, сгладившим все угловатости и наполнившим груди живой силой. И ему вдруг показалось, что от неё идёт какое-то мягкое мерцание, тёплое и манящее.

– Милая моя, любимая… Какая же ты молодец, родинка моя…

Он обхватил её и, прижимая к себе, целовал всю, а она, помогая ему, шептала:

– Тише, тише… Машу разбудишь… – и благодарно принимала, прирастая к нему телом.