— Так много злости, — произнес Стивен вслух.
Глава 6
Закусочная
— Ты никогда не видел ничего подобного, — сказал Робби.
Стивен взглянул на него и удивленно моргнул. Как много он сказал вслух?
— Они сказали, что после моего инцидента, Дасти стащил у папы дробовик и собирался пристрелить Дрю, — продолжал Робби. — Не знаю, что его остановило, но Дрю живо смылся из города. Наверное, мама дала ему немного деньжат, или что-то еще, но я не слишком хорошо помню, что там случилось, из-за моего инцидента.
К сожалению, Стивен тоже знал эту историю. Целая неделя понадобилась Дасти, чтобы рассказать ему о том, как в сарае его старший брат, Эндрю, «доминировал» над ним, голым и связанным. Когда Дрю закончил, он повернулся к Робби, ожидающего своей очереди. Но Робби, став свидетелем жестоких издевательств над Дастином, убежал нагишом в разбушевавшуюся грозу и был поражен молнией.
Через несколько часов после того, как Робби отвезли в больницу, Стюарт, наконец, вошел в сарай и срезал оковы Дастина, приказав ему: «Ковбой, вставай!», когда тот упал на землю. Он не смог смотреть в лицо родителям и, страдая от боли, которую не мог скрыть, побежал к единственной женщине, которая никогда его не подводила — мисс Эмили. Ему было шестнадцать лет. Робби — десять. Дастину потребовалась целая неделя, чтобы рассказать Стивену эту историю целиком, и еще три недели, чтобы принять то, что Стивен смог смириться с этим.
— Хорошо, что я ничего этого не помню, — тихо сказал Робби. — Но зато помню твои письма. Хочешь послушать? — спросил он, с подозрением усмехнувшись.
— Ты их запомнил? — удивился Стивен.
— Конечно! Только так можно было вытащить Дасти из его хандры. Чтобы он вспомнил, что его ещё кто-то любит, кроме брата-дебила.
— Хочешь послушать? — спросил он еще раз.
— Я? Да. Хорошо. — Но он этого не хотел; он знал каждое слово, каждую интонацию. Писательством он зарабатывал себе на жизнь, и большинство писем, которые он писал Дастину, были самыми трудными словами, которые он когда-либо писал на бумаге, каждая капля чернил выжималась из его души.
— Ну, я не умею красиво выражаться, как ты, — сказал Робби, — но ты понимаешь, что я имею в виду. Хотя Дасти это нравилось. Он говорил, что ты берешь слова откуда-то из глубины своего сердца. Вот почему они такие чудные, как стихи и все такое. Он уважал это в тебе; сказал, что ты ведешь дневник, чтобы хранить всю свою мудрость в одном месте.
— Он так сказал? — спросил Стивен, застигнутый врасплох. Никто не был в курсе этого факта его жизни. Конечно, Дастин знал о дневнике, но Стивен никогда не говорил ему об этом. Может быть, Дастин рассказал Робби о том, что он писатель, а Робби все перепутал.
— Хм-м. Дай-ка я придумаю что-нибудь получше, — сказал Робби, выпрямившись и зачитывая наизусть.
— «Дастин, несколько недель назад я сидел и смотрел тебе в глаза. Или мне следует сказать, что я смотрел сквозь них? По крайней мере, пытался. Я был в кафе на Кур Мирабо», — Робби ухмыльнулся ему.
— Нравится? Дасти объяснил мне, как правильно это сказать (прим.пер: Cours Mirabeau – центральная улица в г.Экс-ан-Прованс, Франция). Так на чем же я остановился? А, да.
— «Я сидел в кафе на Кур Мирабо и наблюдал за безвкусно и не к месту одетыми туристами. Они шли мимо меня, стремясь посмотреть на легендарный дом Сезанна (прим.пер.: Поль Сезанн — французский художник-живописец, яркий представитель постимпрессионизма), и когда я обернулся, то увидел тебя. Твой взгляд был устремлен куда-то вдаль. Далеко от Экса и от меня. Ты стоял рядом с окном, в окружении простых деревянных стульев, и пылинки, танцующие в солнечном свете, мимолетно отражались на твоих рыжих волосах. Выпуклость хрусталика твоего глаза была ясной и ровной, плавая над синей радужкой, как силуэт тени, плывущий по волнам. Я смотрел сквозь тебя, твоими глазами. Пытаясь со своего ракурса, перпендикулярного твоему, запечатлеть те же самые образы, что и ты. И я подумал, глядя твоими глазами, смогу ли я посмотреть на мир через призму твоего восприятия? Смогу ли я, как ты, отказаться от той страсти, которая у тебя есть, и все еще подпитывать себя болью от ее утраты? Смогу ли я держаться за страх, как за самое сильное чувство и выстроить на нем все остальное? Я не мог, а когда понял это, тебя уже не было. Чашка наполовину пуста, круассан разломан, но нетронут. Только пылинки указывали на следы твоего пребывания. И все же я здесь, все так же отчаянно влюблен в тебя.»
— Ха! Что думаешь? Очень хорошо, да? — с энтузиазмом спросил Робби.
— Очень хорошо, — ответил Стивен, скрыть отчаяние за слабой улыбкой.
— Но он должен был ответить, — сказал Робби, и на его лице отразилось беспокойство. —Это было неправильно. Он норовил скрыть неправду, но его сердце не могло.
Стивен снова внимательно посмотрел на него.
— Это... сложно.
Робби пожал плечами.
— Об этом я ничего не знаю. Это просто правда. Как ты и говорил, Дасти, вместо собственного счастья места себе не находил от того, что подумают все эти любители почесать языками. Ему все время было так грустно. А когда ему не было грустно, он злился. Не считая твоих писем. — Казалось, Робби еще немного поразмыслил над тем, как Дастин сам себя поставил загнал в угол, и покачал головой. — Видел бы ты, как мы тогда разругались из-за этих писем. Он был очень зол, — продолжал Робби. — Знаешь, мы опять спорили о папе, и я сказал ему, что он может просто взять и убежать обратно в Ивропу с той женщиной, что все время писала ему. Он сказал: «Что ты об этом знаешь?», и так требовательно, так что я понял, что задел за живое. Я сказал: «Эти письма, которые ты все время получаешь, думаешь, никто не видит, как ты украдкой их читаешь? Если она делает тебя таким счастливым, то уходи. Не надо тут сидеть со мной!». В тот раз я разозлился и продолжал стоять на своем, а он просто взорвался, словно нагретая пивная банка, и сказал мне, что ты мужчина. Ну, я был в шоке. Посмотрел на него и понял, что он давненько хотел мне об этом рассказать, но просто боялся, что я буду вести себя, как дурак. Хотя я не мог, особенно с Дасти. Он сказал мне: «И я его не люблю. Мы просто друзья». А потом я сказал: «Тогда ты такой же тупой, как и я, потому что ты врешь сам себе. Ты боишься ответить ему взаимностью, вот и все…». И я пошел домой пешком, — Робби рассмеялся.
— Думаю, я мог бы соскрести половину грязи с дороги его отвисшей челюстью. Мы не виделись с ним около недели, а потом он наконец зашел ко мне с новым поездом, который я так долго искал, и попросил помочь ему. Он даже не хотел вылезать из грузовика. Мне пришлось идти пешком. Но он не о поезде хотел поговорить, даже я это знал. Я хотел спросить его и сказал: «Дасти, зачем ты так сильно заморачиваться с таким маленьким словом, как любовь? Мне все равно, кого ты любишь». К тому времени я уже положил руки на его окно, а он только качнул головой, чтобы я сел в машину. Папа работал в питомнике, так что я не знаю, почему он так стеснялся говорить об этом. Он долго молчал, мы просто ехали и ехали. Наконец он сказал: «Это неправильно». Я спросил его: «Кто сказал?» «Почти все», вот что он мне ответил. «Прихожане церкви». И я спросил его: «Ты хочешь сказать, что те же самые прихожане, которые не хотят, чтобы я слишком громко пел хвалу Иисусу?» Он вроде как улыбнулся и сказал: «Да, те самые». И я сказал: «Черт возьми, когда ты стал беспокоиться о том, что подумают эти язычники». Он просто перестал смеяться надо мной, потому что я никогда не ругаюсь. Но он еще не закончил; в тот день мы много говорили, и в основном о тебе. Тогда-то он и начал рассказывать мне о твоих письмах. Он любил тебя, мистер Стивен. Ему было тяжко переложить свои действия в слова, но это ничуть не меняло его отношения.
Стивен нахмурился. Почему тогда Дастин бросил его одного в лондонской квартире, почти уничтожив своим уходом? Почему он отказался от своих собственных чувств, от своего собственного сердца? Черт побери, почему он не ответил ни на одно письмо? Но Стивен уже знал ответ на этот вопрос; ответ сидел прямо перед ним, и Стивену было стыдно думать о том гневе, ревности и зависти, которые он изливал на Робби, прежде чем встретился с ним. Сколько раз он втайне жалел, что Робби выжил после удара молнии только для того, чтобы заполучить Дастина себе?
