Пеллэм также до сих пор не привык к тому, что приходится выкладывать полторы тысячи долларов в месяц за крошечную однокомнатную квартирку в Ист-Виллидже, главным достоинством которой была ванна на кухне. («Это называется „бит-чен“,[6] – заявила ему агент бюро недвижимости, забирая чек с комиссионными и арендной платой за первый месяц; при этом у нее было такое выражение лица, будто Пеллэм задолжал за полгода. – В наши дни клиенты сходят с ума по таким квартирам».) Четвертый этаж без лифта, на полу линолеум грязно-коричневого цвета, зеленые крашеные стены, как в больничной палате Этти Вашингтон. Но больше всего Пеллэму хотелось выяснить, почему здесь так воняет.
За несколько лет натурных съемок Пеллэм работал на Ман-хэттене лишь пару-тройку раз. Местные киностудии в основном позакрывались, к тому же из-за высоких ставок на разрешение для съемок вместо Манхэттена в большинстве фильмов фигурировали Кливленд, Торонто или вообще павильонные декорации. Ленты, действительно снятые здесь, Пеллэму совершенно не нравились – низкокачественные экспериментальные поделки независимых продюсеров и пустой ширпотреб. «Дневные съемки: место действия – отель „Плаза“. Ночные съемки: место действия – Уолл-стрит». Здесь работа специалиста по поискам натуры состояла не в том, чтобы стать третьим глазом режиссера, а лишь сводилась к правильному заполнению нужных документов в мэрии и в передаче по адресу необходимых сумм как над, так и под столом.
Впрочем, в ближайшее обозримое будущее Пеллэм не собирался заниматься поисками натуры. Всего месяц оставался до предварительного варианта первого фильма, который он снял за несколько лет. И первой его документальной ленты вообще. Фильм имел рабочее название «К западу от Восьмой авеню».
Приняв душ, Пеллэм уложил на место непокорные черные волосы, размышляя над своей работой. Жесткий график оставлял еще одну неделю съемок, после чего три недели должны были уйти на монтаж. 27 сентября истекал последний срок передачи предварительного варианта студии Ю-джи-би-эйч в Бостоне, где Пеллэм вместе с продюсером должен был работать над окончательной редакцией. Телекомпания Пи-би-эс запланировала премьеру фильма на начало весны следующего года. Одновременно Пеллэм собирался перевести фильм на кинопленку, заново отредактировать его и разослать для ограниченного показа в кинотеатрах Соединенных Штатов и Великобритании. Ну а потом участие в фестивалях – Канны, Венеция, Торонто и Берлин; номинация на «Оскар»…
Разумеется, так было запланировано. А что теперь?
Основная тема «К западу от Восьмой авеню» – жилой дом номер 459 по Тридцать шестой Западной улице и его обитатели. А центральной фигурой фильма была Этти Вашингтон. После ее ареста Пеллэм начал беспокоиться, не оказался ли он гордым обладателем двухсот часов увлекательнейших интервью, которым никогда не суждено попасть на голубой экран.
Выйдя на улицу, Джон купил свежую газету и поймал такси.
Громыхающая машина металась на шоссе из стороны в сторону, словно водитель пытался оторваться от погони, и Пел-лэм, читая о пожаре, вынужден был крепко держаться за ручку дверцы. Выйдя из разряда свежих новостей, пожар быстро потерял ценность, и в сегодняшней газете сообщалось только об аресте Этти и подтверждалась информация, которая уже была известна Пеллэму: серьезно пострадал один Хуан Торрес. Пел-лэм отчетливо вспомнил мальчишку. Он брал интервью у его матери, а двенадцатилетний подросток стоял все это время у окна, колотя левой рукой по упаковке подгузников, будто по боксерской груше, настойчиво повторяя: «Мой папа, так вот, он знаком с самим Хосе Кансеко.[7] Нет-нет, честное слово, правда знаком!»
Если верить газете, состояние мальчишки оставалось критическим.
Заметка сопровождалась фотографией Этти, выходившей из больницы в сопровождении женщины-полицейского. Волосы у пострадавшей были в диком беспорядке. Блики от фотовспышек играли на хромированных наручниках, которые копы защелкнули на запястьях, чуть пониже гипса с росписью Пеллэма.
Этте Уилкс Вашингтон, бывшей Дойл, урожденной Уилкс, исполнилось семьдесят два года. Она родилась в Адской Кухне и никогда не жила где-либо еще. Здание номер 458 по Тридцать шестой Западной улице было ее домом в течение последних пяти лет. До этого Этти проживала в другом похожем здании на той же самой улице; его снесли. Остальные дома, в которых Этти когда-либо обитала, также находились в Адской Кухне в пределах нескольких кварталов друг от друга.
Этти лишь трижды ненадолго покидала штат Нью-Йорк, причем два раза, чтобы съездить на похороны родственников в Северную Каролину. Первые два класса в старшей школе Этти была отличницей, затем бросила учебу и попробовала стать певицей в кабаре. Ее карьера продолжалась несколько лет; Этти всегда выступала только в первом отделении перед какой-нибудь знаменитостью. В основном в Гарлеме или Бронксе, хотя изредка ей доводилось поработать и на «Улице свинга» – в модных заведениях на Пятьдесят второй. Пеллэм слышал старые магнитофонные записи, и низкий грудной голос Этти произвел на него впечатление. Затем в течение нескольких лет певица перебивалась случайными заработками, которых хватало на жизнь ей и ее любовникам. При этом она постоянно отбивалась от бесконечных предложений замужества, неизбежно сыпавшихся на красивую одинокую женщину, проживающую в Адской Кухне. В конце концов Этти все же вышла замуж, запоздало и за самого неподходящего кандидата – ирландца по имени Билли Дойл.
Непоседливый красавец Дойл бросил Этти много лет назад, прожив с ней лишь три года.
«Мой Билли, он просто сделал то, что делают все настоящие мужчины. Дух бродяжничества у мужиков в крови. Я думаю, Джон, в тебе тоже он есть».
Пеллэм, снимавший этот монолог на камеру, кивнул, подбадривая Этти. Однако мысленно Джон решил вырезать последнюю фразу и сопровождавший ее многозначительный смешок.
Второй муж Этти, Гарольд Вашингтон, утонул по пьяни в Гудзоне.
«Тут уже никакой любви не было. Зато на него можно было положиться насчет денег, он никогда меня не обманывал и не повышал голос. Порой мне очень не хватает Гарольда – когда я вдруг вспомню о нем».
Младший сын Этти, Фрэнк, пал случайной жертвой перестрелки на Таймс-сквер. Дочь Элизабет, гордость старушки, работала в агентстве недвижимости в Майами. Этти собиралась через год-два перебраться к ней во Флориду. Старший сын Джеймс, красивый мулат, единственный ребенок от Дойла, тоже подхватил заразную тягу к странствиям и подался куда-то на Запад – как считала Этти, в Калифорнию. Она ничего не слышала о нем уже двенадцать лет.
В молодости Этти была знойной красавицей, хотя и несколько высокомерной (свидетельством чему служили сотни фотографий, теперь превратившихся в пепел); она и сейчас осталась обаятельной старушкой с молодой темной кожей. Этти частенько рассуждала вслух, не стоит ли ей выкрасить поседевшие волосы снова в черный цвет. Она говорила скороговоркой центральных штатов Атлантического побережья, любила вино и восхитительно готовила требуху с беконом и луком. И еще Этти как прирожденная актриса рассказывала о себе, о матери и бабушке, словно Господь Бог дал ей этот талант воспоминаний взамен остальных, которыми она оказалась обделена.
Что же теперь с ней будет?
Такси рывком пересекло Восьмую авеню, своеобразную «линию Мажино», ограничивающую Адскую Кухню.
Выглянув в окно, Пеллэм увидел витрину с закрашенным словом «Бакалея», поверх которого было написано: «Молодежный потребительский центр. Клинтонское отделение».
Клинтон.
Для исконных обитателей этот район был только Адской Кухней и называться по-другому не мог. Клинтоном же его называли городские власти, органы социального обеспечения и агентства недвижимости. Как будто смена названия может убедить широкую общественность, что эта часть города – не мешанина дешевых меблированных квартир, бесчинствующих банд, зловонных кабаков, проституток и тротуаров, усеянных ампулами из-под «крэка», а новый Фронтир,[8] который предстоит осваивать офисам быстро развивающихся корпораций и комфортабельным жилым комплексам для молодых целеустремленных бизнесменов.
