И еще он ходил вместе со мной в клубы, где я пела. Сидел за столиком, поставив перед собой стаканчик виски – а Билли любил виски, – сидел, единственный белый во всем заведении, и все на него таращились. Потом, правда, на него перестали обращать внимание. Я поглядываю со сцены в зал, и вот он сидит, ест свиной рубец и разговаривает с двумя-тремя посетителями, улыбается мне, хлопает их по плечу и говорит, что я его девушка. А потом через какое-то время я снова смотрю на него и вижу, что он спорит. Я понимала, что он говорит о Билли Холлидей и Бесси Смит.[14]

Беда Билли в том, что он так и не нашел себя. Ничего нет хуже этого – мужчина, не нашедший себя. Иногда ему даже не приходится ничего искать. Иногда мужчина просто попадает куда-то, бросает якорь, а там проходит несколько лет – и он такой, какой есть, и с него этого достаточно. А вот Билли постоянно искал. Больше всего на свете он хотел иметь кусочек земли. Что-нибудь свое. В этом-то заключается самое смешное – мы так и не обзавелись своим домом, потому что Билли все силы тратил на то, чтобы купить небольшой участок земли. Он так хотел этого, что постоянно ввязывался в какие-то махинации. И в конце концов угодил в тюрьму».

Кинодокументалисты ни в коем случае не должны вмешиваться в происходящее на экране. Но Пеллэм, выключив камеру, удивленно спросил:

– Ваш муж сидел в тюрьме?

Однако именно в этот момент Этти обернулась и встала с кресла. Пеллэм вспомнил, что в дверь неожиданно постучала Флоренс Бессерман, подруга Этти с третьего этажа. Кассета кончилась. Этти так и не закончила рассказ об уголовном прошлом Билли Дойла, и Пеллэм согласился прийти еще раз – как впоследствии выяснилось, в день пожара.

Перемотав кассету на начало, Пеллэм нашел то, что искал. Кадры не с Этти, а с симпатичной пухленькой Анитой Лопес из квартиры 2-А, которая тараторила как пулемет и постоянно размахивала руками с ярко-красными ногтями, несмотря на неоднократные просьбы Пеллэма сидеть спокойно.

«…Sн, sн,[15] банды у нас есть. Совсем как в кино. У них пистолеты, они много пьют, попадают в разные истории, у них машины. Бум-бум, такие большие колонки. Ай, такие громкие! Раньше это была банда «западников». Теперь их больше нет. Теперь у нас «Cubano[16] лорды», да, очень большая шайка. У них своя база, и им наплевать на то, что об этом знают все. Я вам скажу, где она. На Тридцать девятой, между Девятой и Десятой авеню. О, я их очень боюсь. Не передавайте никому то, что я вам сказала. Пожалуйста!»

Выключив видеомагнитофон, Пеллэм опустился на колени и изучил содержимое холщовой сумки, в которой хранилось все, что должен иметь дотошный кинодокументалист: профессиональная видеокамера, блок питания, блок аккумуляторов, две чистые кассеты, направленный микрофон с поролоновым чехлом для защиты от посторонних звуков, блокнот, ручки. И самовзводящийся револьвер «кольт». В шестизарядном барабане пять патронов 45-го калибра. Деревянная рукоятка поцарапана и потемнела от пота.

Пеллэм вспомнил, что сказала ему на прощание мать, когда в мае прошлого года он уезжал из тихого городка Симмонс на Манхэттен:

– Знаешь, Нью-Йорк – просто сумасшедший город. Джонни, держи ухо востро. Мало ли что может случиться.

Пеллэм уже достаточно пожил на этом свете и понимал, что мать права.

Он шел на запад по раскаленному асфальту Тридцать девятой улицы. На ступенях крыльца сидела полная женщина с длинной темно-коричневой сигаретой, качавшая старую, обшарпанную коляску. Женщина читала газету на испанском языке.

– Buenos dнas,[17] – поздоровался Пеллэм.

– Buenas tardes.[18]

Женщина подозрительно осмотрела Пеллэма с ног до головы, задержав взгляд на джинсах, черной куртке и белой футболке.

– Не могли бы вы мне помочь?

Подняв голову, женщина сделала глубокий вдох, словно затягиваясь.

– Я снимаю фильм об Адской Кухне. – Пеллэм показал сумку с видеокамерой. – О местных бандах.

– Aquн[19] никаких банд.

– Я имел в виду группы молодых людей. Подростков. Я употребил не то слово.

– Faltan[20] банд.

– Мне говорили про «Кубинских лордов».

– Es un club.[21]

– Клуб. А где он собирается? У этого клуба есть un apartmento?[22] Я слышал, оно здесь, на этой улице.

– Buenos muchachos.[23] У нас ничего плохого не бывает. Ребята за этим следят.

– Я бы хотел с ними поговорить.

– Никто сюда не ходит, никто нас не беспокоит. Они хорошие hombres.[24]

– Вот поэтому я и хочу с ними поговорить.

– И вы только посмотрите на las calles.[25] – Она обвела рукой улицу. – Они ведь чистые, разве не так?

– Вы бы не могли сказать, кто в этом клубе главный?

– Я никого не знаю. Вам в куртке не жарко?

– Сказать по правде, жарко. Я слышал, эти люди собираются где-то здесь.

Рассмеявшись, женщина снова уткнулась в газету.

Оставив ее в покое, Пеллэм обошел весь район – спустился к реке и вернулся назад, обогнув с противоположной стороны черное приземистое здание конференц-зала Джекоба Дже-витса. Он так и не нашел того, что искал. (А что он ожидал увидеть? Кучку молодых парней, похожих на «Акул» из «Вест-сайдской истории»?)

Ему навстречу попалась семья латиноамериканцев: муж и жена в футболках и шортах, девочка лет десяти в коротком обтягивающем платьице. Они тащили сумку с портативным холодильником, полотенца, складные стульчики и игрушки. Пеллэм предположил, что у главы семейства выходной и все решили дружно отправиться в Центральный парк. Он провожал взглядом семью, спускающуюся в метро, и тут увидел на крыше человека.

Это был мужчина одного возраста с Пеллэмом, быть может, на несколько лет моложе. Латиноамериканец. Он был в обтягивающих джинсах и ослепительно белой футболке. Мужчина стоял на крыше жилого здания, глядя вниз, и даже с такого большого расстояния в его черных глазах было заметно недовольство.

Перепрыгнув с крыши на крышу, латиноамериканец оказался прямо над Пеллэмом. Джон видел лишь силуэт. Незнакомец продвигался по домам на запад.

Развернувшись, Пеллэм направился в ту же сторону. Потеряв латиноамериканца из виду, он остановился на перекрестке, оглядываясь. Вдруг ярко-белое пятно мелькнуло в толпе рабочих на Десятой авеню. Быстро перебежав через улицу, Пел-лэм попытался было догнать незнакомца, но тот бесследно исчез. Проклятие, как ему это удалось? Пеллэм спросил у рабочих, видели ли они кого-нибудь, однако те категорически заявили, что никого не видели, а переулок, перед которым они стоят – единственное место, куда мог скрыться латиноамериканец, – тупик. Зарешеченные окна. Глухие стены. Ни одной двери.

Оставив бесплодные попытки, Пеллэм возвратился на Тридцать шестую улицу и направился к обгорелому остову дома Этти.

Его предостерег не шум – отсутствие шума: гулкий стук, доносившийся со стройки напротив, внезапно стал тише. Не оборачиваясь, Пеллэм поставил сумку на асфальт и сунул руку внутрь. Однако не успел он нащупать «кольт», как ему в затылок уперлось что-то металлическое – как решил Джон, дуло пистолета.

– Сворачивай в переулок, – произнес мелодичный голос с испанским акцентом. – Пошли.

Густые брови латиноамериканца срослись, а веки чуть запали, словно он затаил глубокую злобу на весь мир.