– Вот что, мистер Везунчик. В прошлом году мы расследовали в городе десять тысяч подозрительных пожаров. Более половины оказались следствием поджогов, из которых треть устроили женщины.

– Согласитесь, это едва ли доказывает вину Этти. Какой у нее может быть мотив?

Ломэкс повернулся к заместителю:

– Мотив… Этот человек слышал про предполагаемые мотивы. Откуда он это узнал? Из «Вестника полиции Нью-Йорка»? Из «Криминальной хроники»? Да, парень мне кажется обыкновенным настырным журналистом… Убирайся к черту вместе с твоим предполагаемым мотивом! Чтобы духа твоего здесь не было!

Вернувшись за ограждение, Джон продолжал снимать, а Ломэкс теперь не обращал на него внимания.

Пеллэм направил камеру на угрюмый переулок за сгоревшим домом, чтобы увековечить кучу мешков с мусором, спасших Этти, и вдруг услышал завывание, которое словно бы испускал сам дым. Пеллэм прошел к строительной площадке на противоположной стороне улицы, где завершалось возведение шестидесятиэтажного небоскреба. И здесь завывание превратилось в слова:

– Одной из них. Я была бы одной из них.

Женщина сидела в тени огромного мусорного бака, рядом с двумя облупленными каменными бульдогами, на протяжении ста тридцати лет охранявшими лестницу в дом Этти. Негритянка с симпатичным щербатым лицом, в белой блузке, разорванной и перепачканной сажей.

Присев рядом с ней на корточки, Пеллэм спросил:

– Привет, Сибби. Как вы?

Негритянка продолжала таращиться на сгоревшее здание.

– Сибби, помните меня? Я Джон. Я вас снимал для фильма. Вы рассказали о том, как переехали сюда из Гарлема. Вы должны меня помнить.

Однако женщина не реагировала. Пеллэм впервые встретил ее у подъезда, когда пришел в очередной раз побеседовать с Этти. Судя по всему, Сибби уже была наслышана о нем, потому что вместо приветствия сразу же предложила рассказать о своей жизни всего за двадцать долларов. Возможно, кое-кто из кинодокументалистов осудит выплату денег объектам съемки, но Пеллэм сунул негритянке в руку двадцатку и начал снимать до того, как Сибби решила, в какой карман ее убрать. Однако это оказалось пустой тратой времени и денег – большую часть своего повествования женщина просто выдумала.

– Вижу, вам удалось благополучно выбраться.

Сибби рассеянно объяснила, что в момент возгорания находилась дома с детьми – они только сели ужинать. Им удалось быстро покинуть горящее здание, хотя позже Сибби с малышами вернулись, чтобы спасти от огня имущество.

– Вот только телевизор мы не смогли вытащить. Попробовали, да он оказался слишком тяжелым. Черт!

Мать позволяет своим детям так рисковать?.. Пеллэм поежился.

За спиной Сибби стояли девочка лет четырех, сжимающая сломанную куклу, и мальчик лет девяти-десяти с заразительно веселыми глазами.

– Кто-то выкурил нас отсюда, – заявил мальчишка, бесконечно гордый собой. – Вы можете себе это представить?

– Позволите задать вам несколько вопросов? – начал Пеллэм.

Сибби промолчала.

Пеллэм начал снимать в надежде, что недавние события негритянка помнит лучше, чем дни своей молодости.

– Ого, вы из Си-эн-эн? – спросил мальчишка, уважительно глядя на красный глаз видеокамеры.

– Нет. Я работаю над фильмом. В прошлом месяце я уже снимал твою маму.

– Ох и ни фига себе! – восхищенно воскликнул мальчишка. – Кино. Уэсли Снайпс, Дензел Вашингтон… здорово!

– А ты как думаешь, почему начался пожар?

– Ребята запалили.

– Исмаэль, заткнись! – рявкнула мать, резко очнувшись от печальных воспоминаний.

«Ребятами» в этом районе Нью-Йорка называли членов подростковых банд.

– Какие ребята?

Женщина молчала, уставившись на ключ, вдавленный колесами машин глубоко в асфальт. Рядом валялось донышко латунной пистолетной гильзы. Негритянка подняла взгляд на закопченное здание.

– Только посмотрите!

– Да, дом был очень красивый, – сказал Пеллэм.

– А теперь от него ни хрена не осталось. – Сибби неожиданно громко щелкнула пальцами. – А я стала одной из них.

– Из кого? – спросил Пеллэм.

– Из тех, кто живет на улице. Нам придется жить на улице. Я заболею и умру.

– Нет, с вами все будет в порядке. Город о вас позаботится.

– Город! Черта с два!

– Когда начался пожар, вы видели кого-нибудь на первом этаже?

– А то как же, – вмешался мальчишка. – Я все видел. Ниг-гер должен держать глаза широко раскрытыми. Я…

Сибби со злостью отвесила сыну пощечину.

– Ничегошеньки он не видел! Не слушайте его.

Пеллэм поморщился, словно получил затрещину сам. Мальчишка заметил выражение лица Джона, однако молчаливое сочувствие, похоже, принесло ему утешения не больше, чем удар – боли.

– Сибби, здесь небезопасно, – сказал Пеллэм. – Переберитесь в приют. Он через два квартала.

– В приют. Черт! Мне удалось кое-что вытащить из огня. – Сибби кивнула на большую сумку. – Искала мамины кружева. Не нашла, черт, и они сгорели. – Она крикнула, обращаясь к толпящимся у пожарища зевакам: – Вы не находили здесь кружева?

Никто не обратил на нее внимания.

– Сибби, у вас есть деньги? – спросил Пеллэм.

– Пять долларов, которые мне дал один добрый человек.

Пеллэм сунул ей двадцатку. Шагнув на проезжую часть, Джон остановил такси. Протянул водителю другую двадцатку.

– Отвезите ее в приют, в тот, что на Пятидесятой.

Таксист смерил взглядом потенциальных пассажиров.

– Эй, знаете, моя смена уже закончилась и…

Пеллэм заставил его умолкнуть с помощью еще одной купюры.

Семейство Сибби загрузилось в машину. Исмаэль, устроившийся спереди, теперь взирал на Пеллэма с опаской. Такси уехало. Подняв видеокамеру, которая, казалось, весила целую тонну, Пеллэм снова водрузил ее на плечо.

«А это еще кто? Ковбой?»

Высокие ботинки, голубые джинсы, черная рубашка.

Недостает лишь шляпы и лошади.

«И-го-го, – мысленно усмехнулся Сынок. – Тебя здесь только не хватало».

Он проследил за тем, как «ковбой» запихнул сморщенную негритянку и ее черномазых малышей в такси, а затем вернулся к закопченным развалинам жилого дома.

В течение последних нескольких часов Сынок изучал сгоревшее здание, испытывая удовольствие, к которому примешивалась малая толика вожделения. Сейчас он размышлял о звуках пожара. Перекрытия обрушились с оглушительным грохотом, но его никто не слышал. Огонь говорит громче, чем думают. Он заполняет ревом весь слух, когда языки пламени подбираются, скажем, к коленям.

А какие у пожара запахи!.. Сынок вдохнул полной грудью сладостный аромат обугленного дерева, горелой пластмассы и окислившегося металла. Наконец, неохотно очнувшись от мечтаний, он внимательно присмотрелся к «ковбою». Тот снимал на видеокамеру брандмейстера, который давал указания уставшему пожарному поковыряться в куче мусора халлигеном – инструментом, представляющим собой сочетание багра и топора на длинной ручке. Это орудие изобрел Хьюи Халлиген, один из лучших пожарных всех времен и народов, гордость управления пожарной охраны Нью-Йорка. Сынок относился к своим врагам с уважением.

И ему было многое известно о них. Так, в частности, он знал, что в городе Нью-Йорке двести пятьдесят брандмейстеров. Среди них есть плохие специалисты, есть хорошие; вот этот, по фамилии Ломэкс, настоящий мастер своего дела. На глазах у Сынка брандмейстер сфотографировал кусок обугленного дерева, который словно перекусил острыми зубами аллигатор. Черт возьми, Ломэкс сразу же обратил внимание именно на него. Черные щербины на поверхности дерева были большие и блестящие – значит, пламя распространялось быстро и температура его была очень высокая. Полезный материал для следствия. И для суда – если Сынка когда-нибудь поймают.

Схватив шестифутовый багор, брандмейстер разбил окно первого этажа и посветил фонариком внутрь.

Несколько лет назад в управлении пожарной охраны Нью-Йорка было создано специальное подразделение «красных кепок». Брандмейстеры в красных бейсболках патрулировали районы города с высоким уровнем поджогов. В те дни Сынок еще только постигал азы своего ремесла; он был рад возможности узнавать брандмейстеров издалека. Теперь пожарные одевались, как обычные полицейские в штатском, но у Сынка уже хватало опыта, чтобы распознавать врага и без ярких кепок. Сейчас он по глазам понимал, когда у человека пожары становились делом всей жизни.