– Тише, господин.

– Кто ты?

– Шелет, младший помощник оружейника Лира.

Шелет… Молодой человек, который радостям мирной жизни предпочел скитания во тьме. Талантливый, даже слишком талантливый для того, чтобы прозябать на среднем фронте. Лир от него в полном восторге, говорит, что оставит его вместо себя после того, как уйдет на покой.

– Что происходит?

– Мы в носовой части. Ни одна из систем не работает, корабль мертв.

– Мы в рубке?

– Нет, палубой ниже, в жилом отсеке. Рубка повреждена.

Корабль мертв.

– Сколько нас?

– Пятеро.

Шелет называет имена. Каждый раз, когда он называет человека, тот подает голос: Миартис, наш корабельный врач, Зенфавор, механик, и Прентор, один из штурманов.

– Остальные погибли? – спрашиваю я.

– Мы не знаем, господин.

Да, конечно, погибли.

– Миартис… – я зову врача.

– Да, господин.

– На сколько нам хватит воздуха?

Долгая пауза.

– На три дня, может быть на четыре, – наконец, отвечает он, – нам удалось загерметизировать переборки.

Я ощупываю пространство вокруг себя. Вот стена, от моего пояса ведет какая-то веревка, привязанная к столу или стулу. Слава Богам, часть мебели на корабле закреплена на полу.

– Я осмотрел вас, – произносит Миартис, – открытых ран нет, переломов тоже. Это самое большее, что я могу сделать в темноте.

Спасибо хоть на этом, можно считать, что я в рубашке родился.

– Сколько времени прошло со взрыва?

– Уже почти сутки, господин, – отвечает Зенфавор. – У меня еще работал планшет, пока батарея не села.

– Вы приходили в себя, но потом опять теряли сознание, – скороговоркой добавляет Шелет.

Я этого не помню. В ушах звенит.

– Вода, пища?

– Мы кое-что собрали, пока могли освещать планшетом Зенфавора, но … мало, – запинается Шелет.

Я кляну себя за то, что категорически запрещал экипажу держать в каютах продукты, будь по-другому, не пришлось бы, наверное, умирать голодными.

– Господин Командующий… – это снова Шелет.

– Да?

– Что нам теперь делать?

Хороший вопрос, Шелет, думаю я. Как только они поняли, что я жив, это стало огромным облегчением. Среди них появился человек, который будет нести ответственность за принятые решения. Да только мне бы самому сейчас такой человек не помешал. Я пытаюсь сосредоточиться.

Итак, корабль уничтожен, мы внутри каким-то чудом оставшейся загерметизированной его части. Без системы жизнеобеспечения максимальный срок нашей жизни измеряется количеством воздуха. Но есть и еще один враг, о котором мои спутники не знают, точнее, знает Миартис, но он молчит. Этот враг – холод. Пока просто прохладно, но очень скоро космический холод начнет отвоевывать свое. Он убьет нас гораздо раньше, чем закончится кислород. Но есть и хорошие новости. Наш корабль каждые несколько часов передает сигнал на главную базу Альрата в поясе, отсутствие сигнала будет означать, что у корабля проблемы, и будет выслан спасательный отряд. Учитывая, что на борту нахожусь я, Командующий средним фронтом, этот отряд будет выслан в любом случае. По инструкции, даже обнаружив обломки корабля, спасатели должны будут провести сканирование, чтобы убедиться, что весь экипаж погиб. Только вот здесь есть одна проблема. Судя по тому, что прошло уже больше суток, на базе знают, что наш корабль не передал сигнал, спасатели уже давно должны были прилететь и достать нас отсюда. Так почему их до сих пор нет?

– Мы будем ждать, – отвечаю я. – За нами прилетят.

Пользуясь тем, что никто меня не видит, я сворачиваюсь клубком и обхватываю ноги руками. Замираю в такой позе. Из-за моих движений я снова начинаю парить, спина касается стены и чувствует холод. Я отталкиваюсь, но понимаю, что скоро, очень скоро, я уже не смогу избавиться от этого холода.

Мы не понимаем, сколько времени проходит, для нас каждая минута – это целая вечность. Мы почти не разговариваем, боимся пропустить стук, скрежет металла о металл, хоть что-то, что будет знаком того, что за нами прилетели. Однажды мы что-то слышим, но это оказывается всего лишь ударом космического мусора по обшивке. И полная тьма. У нас военный корабль, на нем нет иллюминаторов. Мы лишены даже того, чтобы видеть свет звезд. И холод, холод подступает. Мы стаскиваем в одну каюту все, что удается найти, утепляем стены, надеваем на себя всю одежду. Однажды я нахожу скафандр, во мне просыпается надежда, хотя я и сам не понимаю, на что именно. Я открываю вентиль на баллоне – слышу шипение. Я не рассказываю остальным, что нашел его.

– Нам нужно написать о том, что случилось, – говорю я однажды.

Воздух пока есть, но он уже становится едким и душным, у нас осталось мало времени. Миартис говорил о трех днях, возможно, о четырех. Мне кажется, что прошло уже несколько лет.

– А кто это будет читать? – спрашивает Шелет.

– Не знаю, – говорю я, – но мы должны хоть что-то после себя оставить.

Я снова рыскаю по каютам, нахожу блокнот и ручку. Пишу, не отрывая ручку от бумаги, не делаю пропусков между словами. Где-то на середине я останавливаюсь и начинаю смеяться.

– Все в порядке, господин? – слышу я издалека голос Шелета.

Я не отвечаю. Не говорить же ему, что я упорно пишу свое послание, но совершенно не беру в расчет то, что ручка не пишет в невесомости.

– Никто за нами не прилетит, – рассуждает Зенфавор. – Или они уже прилетали, но не заметили нас. И улетели. Сообщили, что весь экипаж погиб. На Альрате мы, наверное, уже герои.

Я не хочу разочаровывать его тем, что на Альрате никто об этом даже не узнает. Пытаюсь вспомнить, какой день недели был, когда нас подбили. Не могу. Смутная надежда на то, что Великий Царь Атиарн Ракс заметит отсутствие отчета от Командующего своим средним фронтом, умирает так же быстро, как и появляется. Ничего он не заметит. Я понимаю, что ни разу не думал ни о нем, ни об Имио, ни о Раах с тех пор, как все это произошло. Мне вдруг становится невыносимо горько. Вся моя дерзость, бравада, с которой я выходил из храма Гебет после пророчеств, теперь кажется мне смехотворной. Как я мог мечтать о таких глупостях? Как я мог возомнить, что я хитрее всех? Как я мог поверить Богам, которые оказались неспособны даже предсказать мою скорую смерть в темноте?

Холод приходит незаметно, сначала кажется, что он только подкрадывается, что до его полной власти еще далеко. Но вот наступает момент, когда ты уже не можешь шевелиться, пальцы скрючены, собственное дыхание обжигает кожу. Вода давно превратилась в лед, но воздух становится чище. Периодически мы зовем друг друга. Первым перестает отвечать Миартис, потом Зенфавор, потом Прентор. Остаемся только мы с Шелетом. Мы кое-как находим друг друга в темноте и крепко держимся за руки.

– Господин, – шепчет Шелет, – у меня на Альрате осталась сестра. Обещайте, что позаботитесь о ней.

– Я обещаю, – говорю я, – но я умру раньше тебя, Шелет.

– Вы не умрете. Я видел Богов, я говорил с Богами, они сказали мне, что вы не умрете.

Странно, но в чем-то он оказывается прав. Когда я в очередной раз проваливаюсь в забытье, то, очнувшись, зову его, но он не отвечает. Наощупь нахожу его тело, уже совсем холодное, окоченевшее, безжизненное. Почему Боги до сих пор сохраняют мне жизнь? Почему эта пустая скорлупа до сих пор не промерзла насквозь и не разгерметизировалась? На это у меня нет ответов, да я и не хочу их искать. Теперь я остаюсь совсем один. Я пытаюсь вспомнить, где находился скафандр, плыву туда, несколько раз попадаю в какое-то другое помещение, соображаю плохо, перестаю ориентироваться. Наконец, я нахожу его, расстегиваю, проверяю, плотно ли закрыты вентили на баллонах, потом снимаю с себя одежду, протискиваюсь внутрь, включаю скафандр, и меня тут же ослепляет свет внутри шлема. Умом я понимаю, что индикаторы горят неярко, но сейчас для меня смотреть на них то же самое, что смотреть на солнце без темных очков. Я закрываю глаза, снова открываю, повторяю это несколько раз и наконец-то могу разглядеть индикаторы. Скафандр заряжен наполовину, это почти десять часов. Что ж, если останусь здесь, то я и столько не протяну. Я надеваю шлем, включаю герметизацию. Тепло. Чистый воздух. Я несколько минут жадно дышу, потом активирую магниты на подошвах. Наконец-то можно будет идти, а не лететь. Я включаю фонарик, он рассеивает мрак. Я вижу парящие предметы, свою собственную одежду, какие-то обломки, иду к переборке, которая загерметизировала нас, отделив от космической пустоты. Конечно, ни о каком автоматическом открытии не может идти и речи, но есть рычаг, который открывает ее в экстренных случаях. Что ж, можно считать, что экстренный случай как раз наступил. Пальцы покалывает от тепла внутри скафандра, я удивляюсь этому, мне казалось, что мои руки давно обморожены. Рычаг не поддается с первого раза, но я продолжаю дергать, пока он вдруг плавно не идет вверх. Переборка открывается, и чудовищная сила выбрасывает меня из корабля вместе со всем, что находилось внутри. Я бешено вращаюсь, вспоминаю, что нужно сгруппироваться, чтобы остановить вращение. Кое-как мне это удается. Свет. Как же здесь светло… Я вижу холодные камни Радора, вижу яркие точки звезд, и самое главное ради чего я решил умереть именно так – я вижу солнце. Оно меньше, чем на Альрате, не такое теплое, не такое манящее, но все-таки солнце. Внутри шлема летают капли, это мои слезы. Я оборачиваюсь и смотрю на останки корабля, теперь мне становится понятно, почему мы не замерзли сразу. Сохранилась вся передняя часть, рубка разбита, мы оказались где-то посередине, на второй палубе, а ниже, гораздо ниже, находится реактор. Так как он уцелел, то еще какое-то время продолжал работать и выделять тепло. Еще повезло, что он не взорвался. Или не повезло – это с какой стороны посмотреть. Я разворачиваюсь к солнцу, затемняю шлем и смотрю на него, как на Бога. Я ощущаю удивительное спокойствие. Вдруг краем глаза я замечаю какое-то движение, сначала я не особенно этим интересуюсь – скорее всего, это какой-то обломок корабля. Но движение становится назойливым, беспокоит меня. Я поворачиваю голову и вижу яркую точку, которая стремительно движется среди темноты. Это корабль. Скафандр оснащен простейшим аварийным маяком. Я включаю его, сигнал очень слабый и действует на небольшие расстояния. Я бы мог включить его сразу, как только нашел скафандр, но толку бы от этого не было. Сигнал не прошел бы сквозь оболочку корабля, так что совесть моя чиста. Через какое-то время от большой точки отделяется точка поменьше и движется в мою сторону. Странно, но Шелет был прав, и Боги были правы, когда сказали ему, что я не умру.