Его подруге…

Лучшей подруге Стефани.

Отныне Себ понимал лишь одно: Мила должна снова стать частью его жизни. Платонически. Потому что, даже если она каким-то невероятным образом сочла бы его привлекательным, ни о каких отношениях не могло быть и речи.

Ни с Милой, ни с любой другой женщиной.

Он отошел на заднюю линию.

Шлеп.

Эйс.

– Тридцать – пятнадцать.

После Стефани у него были женщины. Две, если быть точным. Бессмысленные, ничего не значащие связи. В затуманенном горем состоянии он забредал в лондонские бары, а потом даже не мог вспомнить имен своих партнерш. Он просыпался в одиночестве и еще более опустошенным – поэтому решил остановиться.

С последней связи прошло много месяцев. Почти год.

Шлеп. Шлеп. Шлеп.

– Сорок – пятнадцать.

У него не получилось со случайным сексом – и точно не получилось с браком. Себ едва мог припомнить, когда последний раз спал со Стефани, – он всегда работал до поздней ночи. А когда приходил домой, между ними ощущалась дистанция. Он отмахивался от Стеф, когда она пыталась заговорить с ним.

Он отчетливо помнил очертания ее тела, когда она спала в их постели, спиной к нему. Всегда.

Он не находил времени для Стеф и упорно игнорировал ее беспокойство по поводу их брака. Недостаток общения, недостаток близости – фактически, их пути разошлись уже давно.

Он причинял боль тем, кого любил. Ему не стоило заводить отношения. Это ведь он подтолкнул свою жену к катастрофическому выбору.

Шлеп. Шлеп. Шлеп.

Мила дотянулась за посланным Себом через весь корт мячом и отбила его высокой «свечой». Себ побежал к сетке, ожидая, что мяч вот-вот прилетит и он сможет отбить его сокрушительным ударом сверху вниз. Он вскинул ракетку, приготовившись.

А потом, подгоняемый всеми неловкими, неприятными, нежеланными эмоциями, бурлившими у него внутри, размахнулся и…

Смэш вышел превосходным – прямо в угол задней линии. У Милы не было ни малейшего шанса достать мяч, но она все-таки попыталась, вытянув ноги, руки и ракетку до абсолютного предела.

И тут Мила споткнулась, рухнула на корт, немного проскользив по его безжалостно жесткому покрытию.

Прежде чем она успела затормозить, Себ со всех ног бросился к ней.

Она с усилием села, вытянув красные, в царапинах ладони.

– Ой, – слабо улыбнулась она.

Себ опустился рядом с ней.

– Ты в порядке?

Колоссальным усилием воли Себ удержался от желания сжать Милу в объятиях. Он с тревогой окинул ее взглядом в поисках каких-нибудь признаков ран.

Мила осторожно вытянула ноги, потом покрутила лодыжками.

– Похоже, все в порядке, – констатировала она, подняв на него взгляд.

– Не совсем. – Себ потянулся и аккуратно повернул ее руку, чтобы Мила увидела неглубокие царапины, испещрившие кожу по всей длине. На отвратительных красных линиях выступили капельки крови.

– Выглядит хуже, чем ощущается.

– А ты – крепкий орешек, Мила Молинье.

Она снова еле заметно улыбнулась.

– Иногда.

Как и накануне, их взгляды встретились. И Себ вновь потерялся в ее невероятных голубых глазах. На сей раз он уже не притворялся, что лишь констатирует очевидное и восхищается Милой исключительно по-дружески.

Нет, то, что он чувствовал сейчас, больше напоминало его ощущения в возрасте четырнадцати лет. Как и тогда, гормоны грозили взорвать его тело изнутри, а мозг отказывался функционировать.

А он и забыл… Забыл, каково это – смотреть на Милу так, видеть ее так – хотеть ее так. Прошло столько времени…

Но как она смотрела на него? Совсем не с отвращением, как ожидал Себ, которое он заслужил, позволив себе с вожделением пялиться на свою подругу. Скорее как…

Оглушительный вопль с соседнего корта испортил это мгновение. Себ поднял взгляд. Двое парней закончили матч, и тот, что был пониже ростом, завершал триумфальное шествие вокруг сетки.

Тем временем Мила поднялась на ноги.

– Три – один, – твердо сказала она, уже без намека на то, что Себ успел заметить в ее глазах. – Моя подача.

Телефон Милы завибрировал под прилавком, когда она аккуратно заворачивала покупку клиента в тонкую оберточную бумагу.

Пожилой джентльмен купил весьма вычурную салатницу с асимметричным ободком и брызгами блестящей небесно-синей глазури. Он объяснил, что это для его внучки, которая только что съехала из дома с целой горой семейного скарба. Пусть у нее будет хоть что-то свое собственное.

После его ухода Мила вытащила телефон и оперлась бедром о прилавок. Пятница выдалась напряженной, с наплывом покупателей, искавших подарки. У нее оставалось еще полчаса до прихода напарницы, Шери, и до начала занятий, – урчащий живот напомнил Миле, что пора бы и перекусить.

Как она и ожидала, это была эсэмэска от Себа.

Сообщения Себа стали привычным делом за эти две недели, прошедшие с их теннисного матча, и… Мила даже не знала, как это описать.

Напряженной ситуации? Неловкой? Щекотливой?

Взрывоопасной.

К счастью, Себастьян, судя по всему, ничего взрывоопасного не ощутил. Он лишь прикладывал все усилия, чтобы восстановить их дружбу.

Что, похоже, включало регулярную доставку ее любимого кофе – двойного, с молоком, и всего несколько дней назад переросло в совместные ланчи.

Они перекусывали в многолюдном новомодном бразильском кафе – «У Педро», а потом прогуливались до ее магазина и его реконструируемого помещения. Они не могли уединиться или поговорить по душам, что, казалось, устраивало их обоих.

Время от времени напоминание об их старой дружбе все же проскальзывало – они смеялись над шутками друг друга, обменивались понимающими взглядами и улыбками, как старые друзья. Но это случалось крайне редко. Большей частью между ними висела еле уловимая напряженность. Словно что-то изменилось после того падения Милы на теннисном корте. Когда во взгляде Себа она прочитала то, что заставило все у нее внутри таять, а ее кожу – гореть.

И, словно придя к молчаливому согласию, что это было неуместно, они довольствовались поверхностным общением. Мила знала: как только Себ переживет горе и угрызения совести, все вернется на круги своя. И ее жизнь потечет в привычном русле.

Телефон, все еще стоявший на беззвучном режиме, завибрировал в руке. На экране высветился незнакомый номер.

– Алло?

– Мила Молинье? – спросил женский голос с сильным американским акцентом.

Внутри Милы все оборвалось. Она знала, кто звонил.

– Слушаю, – ответила она личной ассистентке своего отца.

Какое-то мгновение, показавшееся бесконечным, она подумывала повесить трубку. Именно так поступили бы ее сестры. Но ведь Блейн Спенсер не потрудился позвонить им, не так ли? Он точно знал, какая дочь мирилась с его ложью и невыполненными обещаниями.

Такой она и была. Бесхарактерной, полной надежд, глупой дочерью.

– Лапочка!

– Мила, – поправила она, впрочем, как и всегда. – Мне не три года, папа.

Столько ей было, когда он ушел.

– Но для меня – все еще да, моя милая девочка!

Каждый мускул в ее теле напрягся еще сильнее.

– Никаких шансов, что ты позвонишь мне сам, хотя бы один раз? – Она даже не пыталась скрыть разочарование. – Знаешь, найти мое имя в своем телефоне, нажать кнопку вызова. Это несложно.

– Только не начинай, Мила, ты ведь знаешь, какая тяжелая у меня работа!

Все как обычно: очередное Оправдание. Мила всегда мысленно писала это слово с большой буквы.

Их разговор обычно проистекал так:

«Почему ты не позвонил на <вставить важное событие жизни>?» «Ты ведь обещал, что приедешь на <вставить важное событие жизни>?»

А потом – Оправдание.

«Ты ведь знаешь, какая тяжелая у меня работа».

Но при этом неизменное: «Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, да?»

Ну конечно…