– Цветки, – нарушает молчание Аурелие, – к которым мы прикасались, направляя свет, они – нереальны. Все было сном. Мы, дети Вечной весны, давным-давно остались без света, раздаривали его последние остатки умирающим человеческим цветкам, не получая ничего взамен. Без ответных лучей тепла Верхний мир замерз, погрузившись в сон, одаривая призрачным светом призрачных людей, и лишь мы с тобой пробудились благодаря элементалу.

«Откуда ты все знаешь и как это произошло?» – хочу я спросить, но вспоминаю, что нем.

Будто читая мои мысли, Аурелие отвечает.

– Я всегда мечтала узнать все тайны мира, и я узнала, – с грустью изрекает она. – Но я нашла еще кое-что, смотри!

Она достает из набедренного кармана платья предмет, напоминающий компас. Я вспоминаю, что видел нечто подобное в сундуке Ботиса, в расщелине между горами, в том самом сне, который мне никогда не забыть. Приглядываюсь: узнаю знакомые рисунки на одной половине компаса и цифры – на другой. Здесь те же знаки, что на Светоче миров!

Аурелие поворачивает стрелку компаса к сектору с изображением Нижнего мира, и вдруг из ниоткуда в воздухе возникает квадратная рамка, полупрозрачная и мерцающая. Девушка передвигает стрелку на столетие назад, и в центре рамки начинают появляться расплывчатые однотонные картинки, которые постепенно приобретают цвет и форму. Я вижу вереницы людей с горящими от восхищения глазами, фанатиков, следующих одной дорогой навстречу золотому сиянию, жаждущих поклониться вновь обретенной святыне, величественному божеству – золотой Обезьяне, чье сияние, как им кажется, во сто крат превосходит солнечное. Они идут, торопясь отдать золотой Обезьяне излучаемый цветками свет в обмен на частицу другого сияния, которое ослепляет завораживающим блеском, одурманивает искусственной, но вместе с тем невиданной красотой. Ряды паломников заполняют мир, их поток неиссякаем; триллионы искр живительного света лотоса окутывают бесформенную фигуру Обезьяны, она купается в небесном свете, который перемешивается с ее холодным золотом, скрывая от мира ее истинное обличие, ее безобразие. Те, кто дошел, возвращаются от Обезьяны со слитками золота в руках и умирающим цветком в сердце, а из-за их спин выглядывает черная тень, с каждым часом растущая и поглощающая.

– Люди перестали возвращать свет Верхнему миру, отдав его Обезьяне, и Верхний мир замерз, упокоившись в ледяном забвении. Мы спали, блуждая в иллюзорном мире – зеркальном отражении прежнего, того, каким он сохранился в клетках нашей памяти.

Аурелие возвращает компас в начальное положение, и картинка исчезает. Мы по-прежнему одиноко стоим среди замерзшего озера в безжизненной пустыне таких же одиноких льдов. Ради чего мы пробудились? Не лучше ли было продолжать прятаться от безжалостной реальности в радужной паутине снов, день за днем исполняя предназначение, прогуливаться по вечнозеленому лесу и ощущать счастье?

Тут я кидаю взгляд на Кисть, которую так и держу в руке. Я захватил ее из сна, и она стала реальной, воплотилась в этом мире. Ни с того ни с сего вспоминается, как назвал меня демон Ботис. «Иллюстратор» – так он меня называл. В этом мире воплощен и компас – Светоч миров, не означает ли это, что Иллюстратор может преобразовывать память Светоча, изменяя старое и создавая новое? Я не смогу воплотить свой голос, но я могу создать что-то или кого-то, способного при определенных условиях возвращать его мне.

Жестом показываю Аурелие на карман, куда она успела убрать компас. Ее брови сдвигаются вверх в выражении удивления, однако она не мешкая протягивает его мне. Мои пальцы в нетерпении передвигают единственную стрелку компаса в сектор с изображением застывших льдов с хрустальными гробами на ледяных цепях. Перед нами из ниоткуда возникает уже знакомая мерцающая рамка с расплывчатыми изображениями. Передвигаю стрелку в сектор текущего года, и картинки начинают проявляться с удивительной четкостью. Аурелие изумленно ахает, когда рамка проецирует зеркальное отражение нас самих в настоящий момент времени. Образовавшийся экран отзеркливает каждое наше движение, жест, поворот головы на фоне неизменного ледяного пейзажа.

Я стараюсь действовать, как в том сне, когда Ботис заставил меня проецировать картины в мир красной пустыни. Вначале успеваю представить самое чудное и немыслимое существо, которое только способно исторгнуть мое сознание. Вообразив, стараюсь сохранить картинку в уме, прорисовываю ее методично и медленно, где-то аккуратно, штрих за штрихом, дополняю детали, а где-то размашисто провожу кистью по мерцающему экрану. Впечатление такое, словно рисую на зеркале. Кисть послушными ворсинками вычерчивает золотистые контуры, заполняя пространство серебристо-синих безжизненных льдов новой живой сущностью, замысловатой и неописуемо нелепой, обремененной одним-единственным полученным от меня предназначением – быть моим голосом. Завершаю финальный штрих, и с последним взмахом Кисти в безлюдном коридоре ледяных скал и снегов, скрипя когтистыми лапами, появляется она, и я сразу даю ей имя – Кьяра.

Аурелие округлившимися глазами, похожими на синие блюдца, разглядывает мое творение: это, скорее всего, кошка с рыжей пушистой шерстью, на редкость осмысленными голубыми глазами, огромными, как у лани, рожками, как у юной маленькой козочки, и белоснежными крыльями на спинке, которые, раскрываясь во всю длину, затеняют все ее небольшое тельце.

– Что это? – спрашивает Аурелие, но, опомнившись, отмахивается рукой, здесь требуется нечто большее, чем немой ответ.

Я переживаю, что мой опыт мог не удасться, и с замиранием сердца, собрав всю свою смелость и волю, выдавливаю из себя звуки, словно впервые соединяя их в слова.

– Это – Кьяра. Она теперь – мой голос, – говорю я, и для меня мой собственный голос звучит отраднее самой прекрасной на свете мелодии. – Когда она рядом, я могу говорить, я наделил ее этим свойством.

– Да ты и в самом деле маг, творец! Твои способности уникальны! – с неподдельным восхищением произносит Аурелие, ослепительно улыбаясь.

Ее слова и улыбка трогают мое сердце, но тотчас в памяти всплывает то, что я почти успел позабыть, – ее предательство во всем его чудовищном, циничном проявлении. Отвечаю на ее улыбку своей, спокойной и сдержанной. Пусть это был сон, но сон разоблачил предательскую суть ее души, и предательство так же реально, как и Кисть, Светоч миров и мой утраченный было голос.

Воспоминание безрадостных эпизодов прошедшего сна создает волну, которая выплескивает из глубин памяти новые и новые подробности и забытые вещи. Так, я внезапно вспоминаю об оставленном в каньоне тубусе со столь дорогим мне портретом, и тут же приходит понимание, что этот предмет мне жизненно необходим, я просто обязан его воплотить.

Память в мельчайших деталях воссоздает портрет Аурелие с увядающим красным лотосом в центре, каким я видел его в последний раз, и черный кожаный тубус – хранилище портрета. Кисть искусно вырисовывает на мерцающем экране фигуры, изгибы, линии, полутона, и когда экран гаснет, до боли знакомый мне черный тубус появляется на белом снегу во плоти.

Мои пальцы пробуют на ощупь кожу, чувствуя шероховатость старых царапин, точно в тех самых местах, где имелись эти изъяны, и я понимаю: да, это определенно моя старая вещь – та, что я забрал из дома в свой последний визит.

– Зачем он тебе? – спрашивает Аурелие.

– Это память о моем предназначении, чтобы не забыть, кто я есть и зачем.

– Нет никакого предназначения! – восклицает она. – Оно снилось тебе, как снится тысячам наших братьев и сестер, замороженных в хрустальный гробах. Тебе дана Кисть, и ты – Иллюстратор. Ты больше не служишь змею, ты можешь подстраивать, перекраивать это мир под себя, сам определяя свое предназначение, наполнять его и изменять как тебе вздумается.

– Провести жизнь, воплощая свои иллюзии? Играя в бога?

– Именно! Я предлагаю тебе быть богом, нам быть богами. Разве бог Бальдр не поступил точно так же: создал мир Вечной весны, где установил правила, по которым он существует, и мы, следуя божественной воле, а на деле – прихоти, играли написанные для нас роли, и все для того, чтобы согревать светом души людей Нижнего мира, которые несли еще более бессмысленное бремя – ответным светом согревать нас? Ты видел, что небесный свет украла Обезьяна, и нет больше божественного света ни для нас, ни для Нижнего мира, мы теперь свободны от роли, предписанной нам с рождения. – Говоря это, она резко дернула меня за руку, обнажив запястье с отпечатанным на нем знаком – Кистью, – поскольку по всему видно, что Бальдр мертв или спит, подобно своим детям, и, может статься, во сне озаряет нас своим неиссякаемым, но, увы, для этой реальности недостижимым светом. Здесь только мы с тобой, да это кладбище хрустальных гробов в ледяных оковах!