Слав тогда много чего сказал, да только вот от слов его дерева мало не краснели, а такое, что середь добрых людей вымолвить уместно, только одно было — «волчица».

И впрямь, выходило, что ныне в Седом Лесу снежную стаю волчица водит. И от этого легче не становилось. Волк, он конечно, силен да свиреп, зато волчица осторожнее, а от того хитрее. Правда, нынешней их знакомице осторожность вряд ли была ведома. И воротясь на постоялый двор, Теренский все плевался да ругался, да грозился паскудной тварюке разновсяческими карами. А трактирщик же знай, посмеивался в усы — он-то, Горд был уверен, изначально ведал, что за невидаль по Седому Лесу нынче бродит.

Но то было, почитай, седьмицу назад. Ныне же…

Ныне злилась белая метель, морочила охотников, посмевших вторгнуться во владения ее. Завируха, со свитом, с подвываниями, подымала сызнова легший было сугробами снег, мешала его со свежим, летящим с темных небес. Путала местами что восход с закатом, что небо с землею…

Хлестнул, лютуя, ветер — поклонился земле Седой Лес. Хрустнула ветка за спиной у мага. Колдун крутнулся на ногах, что твой волчок, желая встретить опасность лицо в лицо — и не застал никого, лишь метелица швырнула в глаза горсть снежной крупы. Непогода крепчала.

Горд Вепрь дорого бы дал за то, чтобы понять, отчего в этот раз приход снежной стаи не сопровождается положенным эхом-откликом, что чуть слышно гудит в магических сферах, давая — магам возможность вычислить точку формирования стаи, которая и есть место зарождения проклятия, его сердце.

Еще тогда, когда Слав бросил в волчицу заклятие, а оно не возвратило нежить в то самое сердце проклятия, а лишь развеяло, да и то ненадолго — еще тогда это заприметил Горд Вепрь. Не было ни отклика, рожденного в миг, когда лопаются под синими искрами заклинания развоплошения нити проклятия, которые взнуздали метель, заставили ее зверем оборотится, не было и эха, что указало бы — куда откинуло заклинание нежить, где след искать магам проклятое место, вновь и вновь возвращавшее в эти края снежную стаю.

С той самой встречи Горд все перебирал в памяти виды и типы зимней нечисти, вспоминал что говорили о снежных волках что опытные сотоварищи, что наставники в пору его ученичества. И по всему выходило, что нет ничего дивного — и вожак, пусть и не каждый раз из стаи выделяется, но не редкость это. И все остальные следы да знаки, что собрать удалось — тоже все до единого обычные, из тех, что снежным волкам вполне пристали. Только вот эта устойчивость к заклятию выбивалась из привычного ряда. К надежному, проверенному временем заклятию, с помощью которого за годы многие маги не одну проклятую стаю за кромку воротили, и не одно проклятие разрушили.

А теперь новая странность открылась — стая, приходя в мир, не давала эха. Не тревожила тонкие сферы своим появлением.

И невольно вспоминались нелепые крики лесовиковской травницы — дескать, балуется кто-то в Лесу силой.

И боле нелепыми они не казались…

Снова почудилось, что в вое ветра сбоку хрустнула ветка, и Горд снова развернулся в сторону звука. Ничего, лишь белая круговерть метет-несется.

У стаи нет четкого времени прихода в мир, хоть она и привязана ко вьюгам, но может появиться и с первыми порывами, и когда непогода в силу войдет. Но — в любой случае, ныне уже давным-давно следовало бы появиться волкам. Качнуть белыми спинами ветви густых кустов, оставить на чистом снегу оттиски звериных лап, чтобы их тут же смела поземка. И, склонив лобастые головы, насторожив острые уши, вытянуться в цепь, да и понестись по метельному лесу, подчиняясь воле, призвавшей их в явь. И в первый черед, следовало стае прийти на человеческое живое тепло.

Ныне же волки от обязанности своей безбожно отлынивали.

Так ведь и окоченеть недолго!

Γорд смахнул с лица варежкой налипший снег, и переменил руки — стащил с левой теплую рукавицу, а правую упрятал в согревающее тепло овчины. Работать-то он мог обеими руками, но все же правой было сподручнее. Но и держать ее, раскрытую, на такой стуже тоже долго не след бы, обморозится еще. Мелькнуло слева белесое пятно, выбивающееся из общей круговерти, и маг привычно крутанулся его сторону, складывая пальцы левой руки в щепоть, готовясь бросить заклинание — и ничего! Ругнулся сквозь зубы. И твердо решил, что если ещё пяток лучин волки не объявятся, то он меняет руку и кидает манок. И плевать, что нечисть будет знать, что здесь маги — здешняя стая и так, небось, отлично знает, кто и для чего их ждет!

… и если это же та самая стая, что братишку-Куня ушатала, то они и магов не испугаются.

Но как? Как волки, пусть они хоть две дюжины раз снежные, сумели одолеть опытных, во всяких переделках побывавших воинов и магов? Снежная стая страшна тем, кто силой магической владеть не обучен, либо тем, кто волков не ждет. Но — застать врасплох боевой отряд, идущий по зимнему лесу, славному своим дурным норовом, и той самой стаей — середь прочего?

От человека хорошо пахло. Здоровым, матерым зверем. Силой. Опасностью еще. Запах был притягательным, отдаленно-знакомым. Она чуяла его, как след, который берешь верховым чутьем. За ним мерещилось укромное, надежное логово, от этого запаха хотелось упасть на снег, перекатиться на спину подставляя беззащитное брюхо, открытое горло, покоряясь, подчиняясь. Признавая за ним главенство.

У него была своя стая. Они бродили по Лесу не первый день, и любопытство заставляло крутиться рядом. Она, бывало, и крутилась. Учуяв чужой след, или поймав в воздухе чужие голоса, частенько старалась подобраться близенько. Осторожно, таясь и укрываясь за снегом, наблюдала за вожаком и его стаей.

Их много было. От одного пахло чужим Лесом, тем, что лежал совсем рядом с ее, и люди из того Леса обычно видели да слышали больше чем те, за которыми она приглядывала. С этим гостем она старалась держаться осторожнее.

Другой умел пройти по Лесу не потревожив, не осыпав снег с хрупких ветвей и учил этому еще одного — молодого, похожего на волченка-переярка, впервые взятого стаей на большую охоту. Однажды он заставил снег заровнять его следы, укрыл свой запах — и на снегу остались лишь четкие, глубокие следы молодого. После их ухода она ещё долго вертелась вокруг того места, пытаясь вычуять спрятанный след, и почти нашла, но запах был столь тонким, что идти по этому следу было бы куда как сложно. Поди, удержи его, когда он, и так слабый, еще и ускользает, развеивается каждый миг?

За этим наблюдать было интересно, и она старалась все запомнить — как ходит, как смотрит, как ворожит. Мало ли. Пригодится.

Самка в стае тоже была. У нее аж шерсть на холке дыбом встала, когда она чужачку учуяла. Но та, хоть и держалась около вожака частенько, все ж подругой его не была. Да и пахло от пришлой суки вожаком не боле, чем от прочих, и она проглотила клокочущий в глотке свирепый рык.

Не ей решать, кому быть в чужой стае, а кому нет. Он вожак, ему виднее.

Чужаки шатались по Лесу, ходили, переговаривались, и ее тянуло пошалить, испугать их. А коль испугаются — то и погнать по зимнему лесу, весело, перескакивая заснеженные кусты да валежины, подвывая, подзывая стаю.

Гости метили снег, и стволы деревьев, и мерзлую землю глубоко под снегом — не так, как зверь метит, от их меток не запахом тянуло, а силой. Сила тоже была чудна, и она, после ухода чужаков, обязательно возвращалась к меткам. Обнюхать, запомнить. Поверх не метила — почто ей? Этот Лес и так весь ее, без меток.

Однажды тот, от которого пахло чужим Лесом, и тот, который легче остальных ходил по Лесу, прошли так близко, что, поверни она голову, можно было бы ткнуть опытного носом под колено, а когда он, подвоха не ждущий, упадет — ухватить за куртку ли, за живое горло, да и извозить в снегу до полного непотребства.

Сдержалась.

Но это давалось все труднее.

Вот так и вышло, что когда переярок затеял дурачиться, то и она не выдержала. Да и как тут было устоять, когда снежок тот прямо над ней пролетел, и вожак, с которым тягаться было притягательно и страшно, спиной развернулся, и самка, которую все едино шугануть хотелось, тут же вертелась, а переярок, что, переярок не противник…