И кто бы тут не разозлился?

— Местные врут через одного. — Аладариэль говорил уверенно. — Причем со знанием эльфийских особенностей: дар не помогает распознать, что именно из сказанного — ложь.

Стихийный совет, собравшийся в комнате колдуна, состоял из команды охотников на нежить в полном составе, и прикомандированного к ним эльфа, и был посвящен безнадежно замутненной ситуации с местным населением, не поддающейся объяснению. Или прояснению.

Тихон, маг-следопыт, молчун и правая рука Вепря, отозвался на слова Перворожденного негромким хмыканьем:

— Удивил. Здесь до границы с Эльфийским Лесом полтора дня пути. И это — если торными дорогами. А если напрямую, лесными тропами, и того меньше. Еще бы местным не знать, чем соседи дышат. И как ваше знаменитое чутье обойти.

Ал спорить не стал — кивнул согласно. В остром ухе тускло блеснула затейливая серьга — витой узор из тоненькой проволоки, прихотливыми изгибами и петлями оплетал граненые бусины дымчатого горного хрусталя. От пробоя в мочке серьга не свисала вниз, как принято обычно у людей, а подымалась вверх, вдоль завитка ушной раковины, и дополнительным креплением обнимала хрящ примерно посередине от острого верха. Эльф привычным, задумчивым движением потер традиционное украшение. Продолжил:

— Так бывает, когда впрямую не лгут, но утаивают нечто, важное настолько, что весь смысл от этого умалчивания меняется. И говорящий это хорошо понимает.

Горд Вепрь, сидевший за столом напротив эльфа, поставил руки на стол и переплел пальцы в замок. Уперся в него тяжелой челюстью. Уточнил равнодушно, лениво даже:

— Конкретнее. Кто именно из местных?

— Наш хозяин-трактирщик. Его жена. Лесовиковская лекарка. Гнат. Боровищенский староста, его жена. Да у многих есть, по мелочи. Это не удивительно — в местах вроде этих, чужакам особо не доверяют, вот народ и не спешит откровенничать. Но тут… Тут другое. Я без всякого Дара вижу: то, что нам недоговаривают — имеет прямое отношение к заданию.

— Так. Что из этого следует? Первое: местные утаивают какую-то информацию. Причем, не единично, а массово. Второе: эта информация имеет большое значение. По крайней мере, все, кто молчат — в этом уверены. Третье: все лица, перечисленные тобой, имеют вес и влияние среди местного населения, — подвел итог Горд Вепрь.

Выглядел он все таким же спокойным и невозмутимым, но маги, не первый день знавшие своего старшего, подобрались. Магичка, до того сидевшая на чужой постели, нахально забравшись на нее с ногами, так и вовсе — выпрямилась, и начала искать ступней в шерстяном носке свою обувь. И не ошиблась.

Колдун поднялся одним слитным, неожиданно легким для такого массивного человека движением, и вышел из комнаты, не сомневаясь, что его люди последуют за ним.

Маг спустился в едальный зал.

— Хозяин! — зычно прокатилось по трактиру.

Тот выглянул на зов с хозяйской половины, верно оценил выражение на лицах гостей, да и пошел навстречь, ухмыльнувшись. Неповоротливый, медлительный. Да только — не сомневались маги приезжие, что все то внешнее, наносное, а в самом деле пред ними матерый муж, сильный да бывалый.

Горд Вепрь сел на свое всегдашнее место за столом, лицом к залу, и соратники его выстроились по обе стороны от предводителя. А дядька Ждан уселся напротив.

Молча сел, не вопрошая — зачем звали, аль чего гости дорогие изволят. Уж верно, сразу смекнул, что не за ради сытного обеда выкликнули.

Молчал трактирный хозяин. Молчали и Горд Вепрь, пристально разглядывая трактирщика, ровно впервые увидел. Выглянула на тишину из кухни матушка Твердислава, да обратно и не воротилась. Полотенце кухонное через плечо перекинула, подошла, за мужниной спиной встала. И руку ему на плече положила. Дядька Ждан чуть шевельнул пальцами, ровно поторапливая противника, подманивая — ну, что же ты? Подходи, не боись!

…а может, просто руки затекли.

Колдун взглядом супругов окинул и хмыкнул.

Толком не знают еще, о чем речь пойдет, а уже в глухую оборону ушли. Подобрались. Ощетинились. Не любят здесь чужаков. Ой, не любят. От того и зовут, только когда уже совсем край, когда нужда придавит и деваться некуда.

И ведь звали же! Сами писали в столицу, сами помощи просили. А теперь — молчат, и слова лишнего добром не вытащишь. Что изменилось?

— Выходит, местный люд с вожаком поладил? — Горд сказал, и слова упали буднично, обыденно, будто другого и помыслить не выходило.

Сказал — и сам удивился, как мог так долго этого не видеть?

— Отчего ж не поладить, — после недолгого молчания отозвался Колдуну дядька Ждан. И вновь замолк.

— И впрямь. — Горд прищурился, разглядывая собеседника своего. Оглядел, да и приговорил, — Значит, помощи у местных можно не искать.

Трактирщик, тоже в супротивника вглядывавшийся, ровно увидеть что-то одному ему понятное желал, хмыкнул негромко:

— У боровищенского старосты в позату зиму сын в Костровец на ярмарку жену с детишками повез, порадовать их желал. Не одни ведь поехали — с обозом. Об ту пору стая уже в Седом Лесу гуляла, так что, как метель пала, по всем подсчетам выходило, что застигнут волки санный поезд аккурат посеред дороги, — дядька Ждан буднично рассказывал, спокойно.

А жуть все едино ползла-стелилась стылым сквозняком по-над половицами. До костей пробирала.

— У нас тут места лихие, дикие. Середь баб не одна и не две с оружием обходиться умеют. Моя вот хозяйка с кнутом куда как ловка, а Лугана, старостиха боровищенская, по молодости с луком управлялась так, что любо-дорого. Вот как стало ясно, что метели быть, что не обманка это, и всерьез непогода подымается, а до жилья обозу еще день пути при самой великой удачи, сняла она со стены свой лук, вывела из хлева годовалую телушку, свела в Лес, да своею рукой из лука положила. Просила стаю пощадить ее кровь. Муж, как узнал, даже лупить бабу-дуру не стал — шутка ли, разом старшего сына с невесткой потерять, да троих внуков? Ополоумела баба с горя, ясное дело… Когда буря стихла, а обоз в село так и не воротился, ясно стало — не выжили. — Дядька Ждан помолчал, разглядывая свои ладони — здоровенные, что твои лопаты, мозолистые.

Вздохнул. Продолжил сказывать:

— Они через седьмицу приехали. Из всего санного обоза только две лошади уцелели, оттого и припозднились. Сказывали, стая ещё до метели их настигла, по первому ветру — да и погнала по дороге, а после — по снежной целине, в лес. Выли волки, хохотали. Хрипели, надрываясь, кони, уходя от снежной жути — и не умея уйти. По грудь в снегу вязли, на пену изошли, а все едино, вперед ломились. Уж больно лютый страх их позаду подгонял. А волкам все веселье — налетят, защелкают зубами у хвоста, у самого конского уха рявкнут, а то и за бок ухватят. Не сильно, играючи… Ох, и страшны волчьи игры в заснеженном лесу перед замершей в непождвижности вьюгой! Матерые мужи чумели, бабы с дитями со страху мало разума не полишались…

Под негромкое потрескивание очажного пламени, под живительное тепло его так легко представить, как гонит не живая-не мертвая волчья стая санный обоз. Как свистят возничьи кнуты, в клочья рвут воздух и конские шкуры. Как надсаженно хрипят, надрываясь, лошади и проваливаются по брюхо в снег нетронутой лесной целины, и все же волокут, волокут за собою сани спасаясь от неминучей смерти и спасая вместе с собой прихваченных ужасом людей…

Дядька Ждан умеет сказ повести — не то, что пламя в очаге, а и мороз по — за стенами прислушивается! И, ухмыляясь, качает ветер ветви старого вяза — верно-верно, так все и было… Взглянув на живых своих слушателей, трактирщик закончил спокойно да равнодушно, ровно и не он только что их по самую маковку в студеную прорубь макал:

— Стая отстала, лишь когда кони обоз в ворота лесного хутора внесли. Там, на Беличьем хуторе Нечай-Коваль живет. Нету снежным волкам ходу на ковалев двор — тот с огнем крепко дружит, вот и не смеет снежная нечисть защитной черты переступить. Там же, на хуторе лошадей большую часть дорезать пришлось — все едино, пали бы.