— Тебя, лекарка, обвиняют в том, что, преступно нарушив священные границы, ты тайно и беззаконно унесла с собою травы, что были под кронами эльфийских дерев взращены. Будешь что говорить в оправдание свое? — маг молвил негромко и внушительно, чуть нараспев, и слова, произнесенные красивым, богатым мужским голосом, раскатились по щербатым половицам избы, унаследованной от наставницы, спрятались по углам.

Яринка лишь плечом дернула. Пусть виноватый оправдывается! Лекарка же правоту за собой чувствовала, и, хоть был нарушен ею эльфийский закон, но каяться она и не думала.

Эльф взглянул в упор — светлыми, птичьими глазами. Серьга, каких в здешних краях мужи не носили, блеснула в тусклом огне свечи. Он все же дал травнице последнюю возможность воспротивиться досмотру, хоть и зол на нее был:

— Коль вины своей не признаешь, можешь требовать, чтобы с вашей, человеческой стороны нарочитый человек интересы твои блюл. Тогда я старосту вашего позову.

— Мне, видишь ли, Аладариэль Сапсан, таить нечего! — и оком царственно повела, — Ищи, коль недоверчивый. Да только смотри, сам чего-нибудь не подсунь!

Дивный только углом рта на слова ее такие дернул. Чтобы он, мужчина, воин и маг, честь свою подлогом пятнал? Взглянул насмешливо — и шевельнул пальцами. А над полом, отзываясь на это движение, родились зеленые призрачные побеги и побежали по травнициным следам. Сначала один, тонкий вьюн плюща с резной листвой, потянулся от того места, где накануне Яринка стояла, с эльфом лаючись. Добегши до входной двери, истаял. А от того места, где верхний побег его пола коснулся, уже бежал-тянулся новый тонкий стебель.

Травница возмущенно фыркнула, отвернулась.

Не то ее задело, что остроухий поганец колдовством за ней шпионить взялся. А с того травница кошкой сердитой расфыркалась, что волшбы его и не почуяла. А ведь, вчера небось и прилепил на нее заклинание свое, паскудник!

Затем и приходил, затем и упредил о досмотре загодя — чтобы она заполошной курицей заметалась, схрон свой выдала, получше запасы упрятывая…

И Яринка сердито повернулась к гостю спиной, принялась толочь мазь в ступке, перетирая воедино сушеные травы и топленый жир, уговаривая себя, что ей, травнице, такое пропустить и не зазорно, другому она учена. Эльф, небось, тоже родовую горячку не уймет!

Пест с силой взбивал лекарство. Ладная ныне мазь выйдет, ох, и вымешанная!

А заклинание, меж тем, дальше по следам ходьбы лекаркиной скользило. К столу. От стола — к печи. И, не успел ещё осыпаться на доски пола зеленоватыми искрами этот побег, а от печи уже тянулся новый — к сундуку в углу. Яринка, хоть краем глаза и следила за всем, поворачиваться нарочно не стала, из упрямства чистого. Вот еще! Пусть даже не думает эльф, будто ей хоть сколько-то интересно иль тревожно.

Да оглядываться ей и нужды не было, лекарка и на слух разобрала — вот эльф подошел к добротному, тяжелому дубовому коробу, откинул крышку.

Яринка же не удержалась, переступила у стола так, чтобы хоть и не оборачиваться, а все едино видеть, что там, по — за спиной супостат творит.

Там, в сундуке, одежа разная хранилась. Бережно сложенная, для пущей сохранности пахучими травами перемеженная. Полынь, да тысячелистник, да шалфей — в полотняных мешочках. Пижма веточками… Сапсан мешочков и развязывать не стал. Небось, и так определил, что травы те — самого обычного толку, никак не в эльфийском лесу взятые. Вещи вынул, стопкой на крышку сундука пристроил. Ловко пальцами пробежался, края приподымая — не припрятано ли что промеж одежек? Не нашел ничего, как то и ждать след было, да так стопкой в сундук и воротил. Новую кипу достал. Сызнова перебрал тонкими пальцами немудрящие наряды деревенской лекарки.

Травница же, хоть и знала точно, что нет в ее дому ничего, что бы эльфа порадовало, все ж обеспокоилась мало — туда, на самое дно сундука, сунула она вещички, оставленные ночью подружкой Нежкой. И коли ныне баба в том сундуке бы рылась — ужо было бы Яринке беспокойства, не разглядит ли она, что не у той хозяйки в сундуке рухлядь сохранена. От мужика же разоблачения она не ждала, но…

Сколь не уговаривай себя, что не один муж не в жизнь таковских мелочей, исконно женских, не приметит — тревога все ж покусывала.

Милостью светлых богов, обошлось — эльф подозрительного не приметил. И даже одежу сам на место возворотил, крышкой сверху сундук накрыл. У Яринки от сердца отлегло — стороной беда прошла.

А от сундука лозы побежали далее. Ко входной двери, которую ночью для подружки отворяла. Пометались по избе мало, и снова к дверям утекли. Аладариэль Сапсан подобрался ажно весь, небось, решил, лекарка припас свой перепрятывать побежала. Волшебные вьюнки по следу ее вчерашнему через сени, завешенные пучками сушеных трав, на укрытый снегом двор выскользнули. В предрассветной темени змейками, мерцанием окутанными, дотекли до калиточки, покрутились на месте недолго, да и обратно, в избу воротились.

Эльф с досады только глазищи прозрачные прищурил. Уж как он то определял, травница сказать бы не взялась, но, верно, эльф нюхом чуял — нечиста на руку лесовиковская лекарка! Она хмыкнула про себя, гоня непрошенную мысль — им бы с подружкой Нежанкой сойтись, то-то пара бы вышла! Оба те еще нюхачи, оба чутьем такое вычуять способны, что разумом не вдруг и поймешь.

А плети заклинания меж тем далее текли. Сызнова к сундуку, от сундука к полатям, по теплому печному боку. Лекарка лишь усмехнулась — а где же ей еще спать-то? Оттуда — к ведру со свежей колодезной водицей в сенцах, где травница утрами умывалась. В том ведре ещё на дне серебряное колечко лежало, чтоб дольше лицо свежесть да чистоту сохраняло. И в подпол побеги нырнули — ну, там-то уж дивный подзадержался, среди припасенной на зиму брюквы да кадушек с соленьями травы эльфийские выискивая. Яринка глумливо хихикнула — она-то, всего лишь, за простоквашей с утреца спускалась, завтракала с хлебушком.

А знала бы, чего остроухий удумал — так, небось, ещё и не так напетляла бы, чтоб магу дошлому жизнь хмельным медом не казалась!

Из подпола эльф вылез молча. Ни слова не сказал травнице. А она, хоть повернуться и не снизошла, но всей спиной являла своею глумливую насмешку. Молчала, надобно сказать, Яринка не оттого, что гордость эльфову щадила, а оттого, что боялась — пришибет он ее в сердцах, коли жалу волю дать.

Дивный еще поупрямился, наново все готовые снадобья перерыл, все сушеные травы перетряс — да только рано или поздно, а сдаться ему все едино пришлось. Он и сдался. Сел на лавку, ноги длинные вытянул. Взглядом спину побуровил. А потом вдруг молвил:

— Ладно, признаю. Твоя взяла.

А побег колдовской Яринкиного подола достиг, да и истаял.

Γорд Вепрь был сердит. Что-то шло не так. Да что там — все шло не так. Когда это началось? Когда поводья вывернулись из его рук, и события понеслись своим ходом?

С того времени, когда ласковая подруга вдруг зыркнула звериным взглядом из-под рассыпавшейся челки? Когда эльф, приданный к команде во Власте, сцепился с местной лекаркой? Когда полетела со стола тяжелая, но добротная и надежная местная посуда?

Или раньше, когда вдруг невесть откуда стало известно — Ростислава Куня и его людей, магов бывалых, опытных, загнали снежные волки? Пять лет никто ничего сказать не мог, а тут вдруг на тебе…

А может, позже? Когда Седой Лес, хмурый и неприветливый, взглянул на чужаков пристальными глазами лестных птиц, обнюхал их следы чуткими носами ждущего зимы зверья… Лес не принял чужих. Да он никогда и никого сходу не принимал. И теперь неодобрительно хмурился, скрипел снегом под ногами, трещал кустами. Напоминал — им, чужакам, здесь не рады…

Маги, вытянувшись редкой цепью, проверяли свои метки. Лес, размеченный под поле битвы со стаей зимней нежити, недовольно взирал.

Горду Вепрю доводилось бывать в таких местах. Вроде, ничего особого, хоть на брюхе все здесь исползай — отличий от других лесов не найдешь. А чуть глубже копни, разгреби верхний налет — такое нароешь, сам не рад будешь. Умники от магии этого объяснить не могли. Руками разводили. Теоретики, так их раз так…