Я закусила губу, повинно опустила взгляд, и матушка Твердислава, недовольно да печально покачав головой, отвернулась. Я дернулась было, к приготовленному стряпухой новому разносу — с горячим травяным питьем да сдобным печевом, отнести гостям, но хозяйка молча перехватила его предо мной, да и сама унесла в зал.

И то верно. А мне хорошенько подумать след.

Прислушавшись, различила, как магичка обращается к подошедшей хозяйке:

— Матушка Твердислава, а что ж там все-таки случилась, коли Нежана при трактире живет, а не своей семьей?

И невозмутимый голос трактирщицы:

— А дурь несусветная там приключилась, девонька. Ничего, помирятся. — И как-то так она это помолвила, что и мне на кухне стало ясно — хоть и не злится добрая хозяйка на вопрос невместный, но и иного ничего не скажет.

Я только ухмыльнулась этому разговору — вот, вроде и не соврала же. А и правды — тоже не поведала.

Недаром в народе говорят — жена да муж один тянут гуж…

Я развернулась к столу, где сложенные горкой птичьи тушки руки хозяйской ждали. Взяла нож, привычно попробовала подушечкой большого пальца на остроту — хорош. Окинула взглядом ближайшего гуся — по холоду, они уж зимнее перо выгнали, да жирка к зиме нагуляли, глаз радуется. В три уверенных движения отхватила голову да лапы.

Руки привычно делали знакомую работу, оставляя мысли свободными.

Рассекла грудину от шеи до брюшины, вынула нутро. Вырезать желчь, отделить потроха, остальное — в поганое ведро. Срезать излишки жирка — это в отдельную миску. Позже перетопят. Гусиный жир — вещь полезная, ценная. Зимой от простуд да обморожений — первейшее домашнее средство. В готовку, опять же.

В голове же роились растревоженными пчелами мысли. Что со мной творится?

Все переменилось ночью. Ночью мне впервые за долгое время приснился скверный сон, вспомнилось былое. И я, спасаясь от тяжких воспоминаний, сделалась, вдруг, разговорчива да откровенна. А от воспоминаний ли?

Полно. А случайно ли мне прошлой ночью кошмары на сердце легли?

— Тетушка Млава, а когда постояльцы воротиться успели? — я развалила птичью тушку надвое, и теперь уже кромсала каждую половину на меньшие куски.

— Да давненько уж! Я только-только тесто на пироги поставила. Как вернулись, уже и лошадей обиходить успели, и сами ополоснуться — Даренка им воду наверх таскала, — тетка Млава живо откликнулась на вопрос, ей поболтать в охотку. А у самой работа так и спорилась — на печи и булькает, и шкворчит, и из устья вкусно тянет печевом.

Хм… Выходит, давненько.

— Тетушка, а они все приехали вместе?

— Да все, девонька, все. Белобрысый, тот, который Слав, чуток позднее подошел, а так — вместе. Ты, милая, всех-то кусками не разделывай, оставь пару — целиком запеку.

Я кивнула согласно, и вновь обратилась к своим думам. Ежели маги, и впрямь, куда раньше нас воротились, то выходит, давешняя волшба — не их рук дело.

Да что ж это творится?! То допроситься не могли, чтобы хоть кого прислали, а теперь вот — нате вам. Косяком маги пошли, аки рыба на нерест!

Со злости я так резанула ножом неподатливый гусиный хребет в руках, что добрая сталь не только рассекла птичьи кости, а и плотное, светлое дерево, глубоко вонзившись в разделочную доску. Досадливо зашипев сквозь зубы, я выдернула нож, сбросила разделанную дичину в миску, и шлепнула на доску новую тушку.

С волшбой у нас здесь знались не так чтоб совсем уж мало кто. Почитай, в каждом селище две-три бабки найдется из тех, кто может сглаз отвести, порчу отшептать или перепуг унять. И не только.

В других местах, говорят, такого куда как меньше теперь осталось, но здесь, у окраин Седого Леса, прадедовское искусство еще не утратили — каждый охотник, из тех, то поудачливее, знает, как стрелу заговорить, чтоб вернее цель нашла, и умеет так на след встать, что бы даже самый хитрый зверь его не запутал. Девки… Я усмехнулась сама себе. Девки через одну знают, как любезного привабить, как сердечному другу милее иных показаться.

Эти знания от дедов внукам передаются, они в здешних краях исконные.

Яринка вот, свое ремесло тоже от потомственной ведуньи получила. Она наставнице своей хоть и не родная была, а все ж старая Маланья только ее в учение взяла. Из кровной родни ни одной девки годящей не оказалось. Иссяк старый ведовской род. А ворчливой, неуживчивой старухе хватило мудрости да разумения не цепляться за осколки былого — а взять под свое крыло даровитую девочку из местных, выпестовать новую ведунью. И Яринка знает — она права не имеет уйти, пока замену себе не вырастит.

Лекарка своему ремеслу всю жизнь учится — в этом самом ремесле почти все ее уменья и заключены. Иное что наворожить умеет редко — а у Яринки ещё и возможности не было, на глазах она у меня была, когда ветер у озера чужую силу донес. Да и незачем ей…

Есть ещё рыжий Неклюд-коваль. Тоже из старого ведовского рода, только кузнечного. Вот уж где и близко не угасла родовая сила! Да вот беда — Неклюд с огнем да железом знается. Способен он пламя убедить жарче пылать, умеет железо уговорить, чтоб податливее на наковальне стало.

Живет он, как все честные кузнецы, наособицу, на лесном хуторе. Место себе выбрал такое, где недалече болотная руда, кровь земная, наружу выходит.

Про то, что бы кузнец взялся вдруг ветру указывать — и слухов не было. То, конечно, ничего ровно не значит — Неклюд в умениях своих никому отчитываться не обязанный, но… Переменившийся ветер обещал снег. Скорый, близкий. Кузнецу снег и даром не надобен. Нет в том его выгоды.

Я вертела мысли и догадки так и эдак, и по всему выходило, что объявился недалече кто-то, дружный с волшбой более, нежели наши самоучки. И как бы с этого чароплета беды не вышло.

Надо расспросить, кого удастся. Может, он вовсе и не таится. Может, он в соседнем селище обосновался, а я не знала оттого, что не спрашивала.

Чуть позже, когда с кухонными делами было покончено, и я, пользуясь дневным затишьем, сызнова скоблила тяжелые дубовые столешницы в общем зале, в трактир пришел Брян, охотник из числа приятелей Гната. Принес вязку беличьих шкурок — зимних, искристых. Того самого нежного, серовато-синего цвета, что бывает лишь у огневок, и удивительно красиво полыхает голубым огнем в погожий день на зимнем солнце.

Шубку из таковских здесь принято шить для первенца в молодой семье. Шить, как на годовалого — и дарить на рождение. А там уж, от первого дитяти она и следующим по наследству перейдет. Этому меху никакой холод не страшен — не застудишь дите, коли нужда придет идти куда, или хоть бы даже и ехать. Им же и укрывают малыша в зимнюю стужу, и буде болезнь приключится — в тех же мехах греют. И чем больше деток такая шубка укрывала, тем удачливее она считается.

У дядьки Ждана второй сын тем годом отженился, и ныне невестка предпоследнюю луну непраздная ходила — самое время подарок готовить.

Для торговли устроились в едальном зале — и разложили мягкую рухлядь на прилавке трактирщицком. И пока мужи отчаянно спорили, набавляя и сбивая цену, женская половина трактирных обитателей пользовались оказией погладить мягонький мех ладошкой, приложить его к щеке, полюбоваться игрой да переливами света в густом ворсе.

— Ого! — раздался женский голос от лестницы.

Магичка, хоть и была магичкой, а все же девкой оставалась, оттого и не прошла мимо, свернула к пушному богатству.

Остальные охотники тоже приостановились — куда бы там они не шли. Подтянулись к прилавку, и глядели не без интересу. Чего они там не видели — то? Шкурки как шкурки… Еще о том годе по веткам скакали.

— Это и есть белки-огневки? — магичка с удовольствием погладила мех. Кончиками пальцев, тыльной стороной ладони.

— Они, госпожа Далена, — охотно отозвался Брян, и отступил, давая молодой женщине больше обзора. — Что ж, вы и не видали, поди, раньше таковских?

— Видела. Белки, как белки — рыженькие, — она разложила шкурку на ладони, поднесла к свету, покрутила рукой туда-сюда, любуясь волной искристых «огоньков», вспыхивающих да гаснущих от движения.