В отличие от старенькой гостиницы, постоялые дворы не пустовали, их стены ломились от крепостного люда, от прислуги тех самых надушенных господ, кои квартировали во дворцах. Но бывшему крепостному Барскому их общества было мало, он хотел общаться со знатью, а не с прислугой. Словом, не тешила его судьба как раньше, всё донимала непонятными советами и простецкими намёками, внушала поселиться в Новгороде, ведь имение рыжей барыни находилось именно там, почти под боком, совсем недалече.

   Великий Новгород - амбициозный и рачительный хозяин. "Древний Ганзеец" - не легкомысленная, многообещающающая и так мало дающая столица. Он способен одарить кого угодно и чем угодно - был бы "у кого угодно" хотя бы маленький первоначальный капиталец. Поместил бы новоиспечённый барин себя в новгородские объятия, устроился бы близ знаменитого кремля, стены которого не слабей московских, так и неприятностей бы не было, жизнь протекала бы спокойно. Поселился бы Свирид Прокофьевич, послушавшись судьбу, в той неопасной местности, в прекрасной дали от засасывающей воронки, выпивающей все жизненные соки, душу опустошающей, так и был бы счастлив до конца дней своих! Но не послушался Свирид Прокофьевич доброжелательную долю, понесло его поближе к мнимым прелестям, засмотрелся он на чужую жизнь, позавидовал. Вот уж лет двадцать, как завидовал он чужому пышному и бесконечному, как ему мерещилось, счастью.

   Какой-нибудь другой город или, скажем, другая столица, не смущали бы его в такой степени, а столица-спрут, построенная на болоте, денно и нощно манила к себе, затягивала, словно бы в трясину. И спасу от этих мыслей не было. Господину Барскому казалось, что стоит поселиться хотя бы на окраине Петербурга, как дела моментально наладятся. Возмутительнейшее заблуждение!

   Санкт-Петербург такое место, где приезжему надолго задержаться невозможно, хоть он тресни, хоть наизнанку вывернись, хоть будь он семи пядей во лбу. Хоть он с какими бешеными денежками пожалуй, а через пару лет неминуемо разорится. А посему не нужно понапрасну обольщаться насчёт петербургской жизни - чрезвычайно вредное сие мнение.

   Но кого когда интересовали басни потерпевших? Кто вообще учится у неудачников? В жизни надо всё проверить самому, пусть даже придётся немного пострадать...

   Таким опасным убеждением страдают многие. Вот и молодой повеса, тот хлыщ, что под именем графа Скобелева поселился в самом дешёвом номере, тоже лез из кожи вон, лишь бы разбогатеть в столице - оттого и мотался туда-сюда. Дело молодое!

   - Надо бы ещё раз проверить документы, - пробормотал Свирид Прокофьевич. - А сейчас хорошо, что он уехал, а то не дал бы написать отчёт.

   Бедняга не подозревал, что ему очень скоро, не далее как через сутки, придётся отложить отчёт, едва-едва начавши, и броситься строчить доносы в тайную полицию.

   Свирид Прокофьевич не догадывался и о том, что им с молодым графом придётся коротать самые последние дни жизни вместе, идти рука об руку к розовому закату, распивая чаи в одной и той же горнице, с усмешками вспоминая прошлое житьё-бытье. Невероятно, но именно такая доля ждала их обоих, этих столь разных по возрасту и душевному складу господ!

   Однако хозяин доходного дома был не медиум и не волхв, а посему не догадывался о таком грядущем счастье, и мечтать не смел. Покамест он страстно мечтал лишь об одном: чтобы барин не обманул его, чтобы вернулся, как обещал, и расплатился бы за месяц пребывания в номерах, то бишь отдал бы должок. Да и наперёд не мешало бы кинуть деньжат - для обоюдного спокойствия. Вот о чём грезилось Свириду Прокофьевичу, хотя мечтать ему следовало о другом. Мы вечно не о том мечтаем, о чём следовало бы, отсюда и все неприятности, отсюда, например, стремление общаться с беспокойными гостями.

   А беспокойный гость, меж тем, бежал вприпрыжку в направлении дворца. Он собирался выведать, будет ли на днях торжественная служба в храме. Будет служба - будет и князь, а пожалует великий князь Константин - пожалует и его свита, вкупе со шпиками в штатском. Предполагалось, что следить за монаршей безопасностью будут не только приезжие сыщики, но и петергофские, а стало быть ни один из местных околоточных и носа не покажет в ту никудышнюю гостиницу, в которой намеревался несколько ночей к ряду делать свои важные дела граф Скобелев. Да не один, а с молодой сообщницей. Вот, собственно, с какой целью вынюхивал граф обстановку, вот, собственно, чем объяснялось его "сыщицкое" рвение.

   Неподалёку от дворца, помимо нарядных императорских конюшен, имелся обычный извозчичий двор, а при нём, как водится, была и кучерская, где балясничали, перебрасываясь картами, извозчики. Кучерская была чисто символическая, насквозь продуваемая ноябрьским ветром - разборной навес над самодельными столами да разборные фанерные стены. Стен было три, а не четыре. На месте четвёртой, несуществующей стены стояла накренённая безлошадная телега, не имевшая сразу двух колёс. Лучшего места для сбора сведений в ту минуту было не найти.

   - А что, правду говорят, будто брат едет к брату в честь юбилея? - вальяжно спросил Пётр Сергеевич, ставя мокрую галошу на спицу уцелевшего колеса.

   Извозчики переглянулись.

   - Насчёт юбилея не в курсе, а вот по упокоенному брату нынешнего императора, по Александру Палычу, Царствие ему Небесное, панихида, вроде, намечается... - сказал, наконец, кучер, тот, что ближе всех располагался к вопрошающему. Лицом он отличался незлобивым, так что вся остальная беседа протекала с его помощью.

   - Я об этом и толкую! - воскликнул Пётр Сергеевич. - Юбилей - это когда дата круглая, даже если и не праздник...

   Извозчики всё молчали, покуривая самокрутки. От карт, однако, временно отстранились.

   Для убедительности граф изобразил печаль и даже, вынув платок, пустил невидимую слезу:

   - Пять лет назад, в этот самый день, отошёл в мир иной, почил о Господе благословенный государь наш, Александр Палыч!

   Петр Сергеевич театральничал, то бишь сильно лицемерил. Его так и подмывало сказать "отцеубийца", но об умерших либо с почтением, либо вовсе молчок. Не суди, да не судим будеши. В некоторых случаях лучше придержать язык, даже если очень хочется выставиться всезнайкой. О том, что покойный Александр Первый заговор против своего единокровного папеньки, Павла Первого, сорганизовал, не знали разве что самые дремучие крестьяне, а уж на кучеров такое думать было грех - те всегда всё узнавали раньше прочих.

   Молодому графу неожиданно сделалось весело. Ведь странно как-то получалось: помазанника Божьего убил его единокровный сын, нынче тоже уже покойный, и сразу, не успев даже как следует покаяться, принял папашину корону, сделался помазанником Божиим. А ежели теперь вдруг, паче чаянья, Константину Палычу взбредёт в голову лишить жизни своего младшего братишку, императора Николая Палыча, то снова один помазанник сменит другого, и - ладушки! Но такого, вестимо, быть не могло, Пётр Сергеевич, играя в полицейского, просто мысленно резвился. На пожилого князя Константина в таком деле надежда была слабая: ведь он сам, добровольно, отказался от престола в пользу брата. Престол должен был принадлежать именно ему - по старшинству. Так что вся эта охрана, весь ажиотаж, против кого угодно могли быть направлены, но только не против светлейшего князя.