Хозяин несколько стушевался, а граф, воспользовавшись случаем, добавил ясности (или туману!), перейдя на тихий шёпот:

   - Ежели бы я только захотел, то остановился бы в шикарном месте, подороже, но там обзор из окон не тот, ну, вы меня понимаете...

   - Никак нет, не понимаю-с! Довольно смутные ваши пояснения, извольте выражаться по-простому...

   - Ну, коли не поняли, тогда слушайте!..

   Граф пустился в такое пространное объяснение обстоятельств, вынудивших его селиться "где попало", что Свирид Прокофьевич искренне пожалел о своём поступке - о том, что прильнул к замочной скважине в столь неудобную минуту. Замечание он высказал исключительно для проформы, дабы их светлость не подумали о гостинице плохо, дабы не сочли местные нравы слишком вольными: мол, и на стулья можно с ногами лезть, и в кроватях, Господи прости, забавляться с чужими жёнами. Ну, а ежели их графская светлость числятся на секретной службе, то тогда, конечно, совсем другое дело...

   Хозяин склонил неровную лысину, обрамлённую седой порослью, в сторону рассказчика, почти прильнувши к нему ухом, да и глазами выразил почтение. Но Пётр Сергеевич, тем не менее, расстроился.

   - И потом, - продолжил граф, - я неоднократно намекал вам, что сестра моя, наконец, оформила наследство, и что деньги нашего покойного отца вот-вот прибудут сюда вместе с нею! А денежки, скажу я вам, немалые...

   Прочитав недоверие во взгляде визави, граф не поленился и достал из-за пазухи цепочку, на которой вместо крестика болтался медальончик с эмалевым портретиком. На портретике была обворожительнейшая брюнетка.

   "Врёт, всё врёт про сестру, ведь ровно месяц назад у него на бюро портрет блондинки находился, тоже сказал, что сестра! Заигрался с бабами их светлость..." - подумал Свирид Прокофьевич, но высказать сию догадку не решился.

   Изящно повертев медальончиком, граф возвратил его за ворот кружевной рубахи, затем юркнул в комнату, с грохотом захлопнув дверь и таким образом наплевав на все правила учтивости. Старый склочник явно не собирался уходить, так зачем тратить время на прощания и расшаркивания.

   Лишь только дверь закрылась, прохладный воздух из коридора прекратился, и вскоре граф нашёл себя погружённым в привычные ароматы номера, где кроме мышиного помёта, пахло ещё то ли супом, то ли табаком, то ли портянками, то ли и тем, и другим, и третьим. Нет, определённо следовало выйти в свет, да поскорее!

   Раздумывая, что бы это надеть, ибо по стеклу барабанили дождевые капли, граф задержался у шифоньера с зеркалом. Он ухмыльнулся, смастерил своему отражению рожицу, по-детски высунув язык, театрально поклонился и даже подпрыгнул. Затем, опять же сам себе, послал парочку воздушных поцелуев. Хандра прошла, хотелось веселиться, а заодно - растормошить хмурого хозяина, который, без сомнения, находился на своём посту и всё это наблюдал. "Занятный старикан, - подумал Пётр Сергеевич. - В его возрасте я, вероятнее всего, тоже буду часами в чужие скважины смотреть..."

   2.

   Хозяин доходного дома и двух постоялых дворов Свирид Прокофьевич Барский завидовал молодому прохвосту, называть которого "ваша светлость" язык не поворачивался. Потому и вырывалось иногда простецкое "сударь". Как ни крути, хорош был гусь: и смекалка при нём, и ловкость, и несомненнейший успех у женщин. С этакими вот талантами можно делишки воротить - "будьте мне покойнички"! Да ещё и живя рядом со столицей, да ещё и родившись блондином, почти альбиносом. Будь Свирид Прокофьевич сейчас при его возрасте, да при его внешности, уж он-то бы использовал все эти возможности, не ютился бы по дешёвым углам, не терял бы зря времени, не юродствовал.

   Хотя, чего Бога гневить, в своё время и у Барского имелись возможности, которыми он преотличнейше воспользовался, ни одной не упустил! В молодости он имел всё необходимое для создания головокружительной карьеры, несмотря на то, что родился крепостным, и вовсе даже не блондином, а самой что ни на есть обычной, русой масти.

   Сызмальства Свирид Прокофьевич числился невольником в имении на двести душ, но сие не помешало ему к сорока годам стать владельцем нескольких гостиниц. И всё благодаря молодости и прыти! Всякий юноша, будучи не дураком и имея рядом богатую особу дамского пола, может сделать себе приличное состояние в два счёта.

   Свирид Прокофьевич, тогда ещё "Свиридка Молотило", слыл среди крепостных парней самым сноровистым и мускулистым, и это было подмечено барыней, которая, по счастливому стечению обстоятельств, тоже родилась крепостной. Её хозяин, бездетный барин-вдовец удочерил её "для получения наследства", и она, сменив сарафан на рюши, стала хаживать фасонисто, виляя уже не крестьянскими, а благородными боками. А поздно ввечеру, когда хозяин начинал храпеть в своей спальне, на сеновале аккурат разворачивалось "действо". Сбросив домашний наряд и намазавшись французскими мазилками, распустив рыжую косу, опрокинувшись на спину и разметав пухлые груди-ручки-ножки, усеянные конопушечками, барыня делала томный знак. Свиридка тотчас юркал промеж всей этой телесной прелести, нащупывал влажное горячее местечко, про сладость которого ведали лишь старый барин, да ещё несколько крестьян. Барину тогда было за семьдесят, а удочерённой кобылице - сорок с гаком.

   Позднее хозяйкины груди стухли, а конопушки стали смахивать на оспины, особенно при дальнем рассмотрении. Поэтому Свиридка к барыне охладел. Он перешёл на тайное общение с дворней, против чего хозяйка, как ни странно, не возражала - видно, боялась, что её умертвят. Напрасно боялась! Свиридка честно дождался барыниной кончины, и его честность была вознаграждена: внезапно обнаружилось завещание, которое вступало в силу лишь в результате "натуральной", то бишь собственной смерти владелицы имения. А не какой-нибудь другой, искусственно-насильственной кончины.

   Согласно завещанию, Свирид Молотило получал вольную и фамилию "Барский", а также абсолютно всё состояние усопшей, включая и обширные угодья, и кирпичный замок с дорогой лепниной, и крестьян. Барыня, на его счастье, родственников не имела.

   Свиридка в одночасье сделался Свиридом Прокофьевичем, заматерел и даже месяца два побыл благодушным помещиком. Некоторым молодым крестьянам, тем, кто семейные и с детьми, вольную жаловал, а остальных распродал. Не знал он толком, что делать с имением. На те немыслимые деньги купил он доходный дом и два постоялых двора в Петергофе. Жаль, погорячился, надо было бы одну гостиницу купить, но зато в столице - та уж точно бы не пустовала!