За нашим столом троица резалась в карты. Словно Адам, Лилит и Змей, они выказывали максимальное пренебрежение происходящему. Буквально кричали, какой абсурд происходит. Им не хватало только Евы, и я поспешила присесть рядом. Я поспешила оказаться среди людей, которые выказывали мне ту поддержку, которую я нигде и никогда не получала.

— Итак, мы начинаем заседание по поводу лишения родительских прав Татьяны Антоновны Вишневской и Виталия Витальевича Вишневских на Вишневскую Евангелину Витальевну, и о присуждении прав опеки Кристине… — Судья не успел договорить: Кристина громко закашлялась, прерывая его, на что мужчина сурово сдвинул брови, неодобрительно поглядывая на нее, а Крис лишь пожала плечами. И я поняла один момент — я жила с ней чуть ли не месяц, но до сих пор не знаю ее фамилию. И, казалось, во всем зале её знает лишь судья, у которого на руках были ее официальные документы. — Опрос свидетелей начнем со стороны ответчиков. Вишневские, вы будете по очереди выходить и высказываться, почему вы считаете, что Ева должна остаться жить с вами. Потом мы перейдем к опросу истца. — Татьяна Антоновна, прошу.

И первой пошла мать. Она встала за трибуну, выпрямила плечи, и начала вещать, какая я неблагодарная, как связалась с наркоманами, начала продавать свое тело даже не за деньги, а за дозу. Как она корила себя в том, что не доследила за мной, и клялась, что как только заберет меня домой, сразу же отправит в закрытое учреждение, где мне обязательно помогут.

По моей щеке скатилась слеза. И я правда не знаю, почему я вдруг начала плакать, ведь это было так ожидаемо и так предсказуемо! Но я не думала, что родная мать выставит меня блядью и наркоманкой, лишь бы выйти чистенькой перед взглядом общественности.

К моей щеке прикоснулась теплая ладонь, и это немного помогло мне прийти в себя. Кристина улыбалась, смотря на меня. Улыбалась по-доброму, искренне, как бы говоря мне, что все будет хорошо. Убрав руку от моей щеки, она залезла в маленькую сумочку и достала два Чупа-чупса. Один протянула мне, а второй, пошуршав упаковкой, исчез в ее рту.

Дальше жить стало чуточку проще.

Каждый раз, когда что-то в действиях моей матери её смешило, Кристина немного поджимала губы, а потом издавала ими соблазнительный «чпок». С таким звуком открывались дорогие бутылки. А еще с таким звуком Чупа-чупс выскальзывал из её губ.Язык проходился по окружности карамели, пока Крис смотрела прямо в глаза судьи, и сладость пропала в её рту, чтобы через секунду появиться со сладким ” Чпок».Это было завораживающее. Клянусь, целый зал был прикован к этому конфетному минету, но Кристину это совсем не заботило, она продолжала своё странное соблазнение, реагируя лишь на того, кто давал показания.

И каждый, когда на трибуну выходил мой родственник, каждый раз, как они начинали нести какую-то не связанную с Богом херню, справа доносился сладкий «чпок», от чего отцовский лоб покрывался нервной испариной, и будем честны, таким взволнованным я его ещё не видела.

На трибуну в очередной раз вызвали мать для прояснения вопроса с наркотиками. Она рассказывала, что я сижу на тяжелых наркотиках с двенадцати лет. Чпок. Материнский кадык испуганно дергается, будто ее прямо тут уличили во лжи. Она тяжело сглатывает и продолжает рассказ о том, как они со мной натерпелись, и что я вообще не первый раз лягу на реабилитацию. Чпок. Она рассказывает, как я начала выносить вещи из дома, как кинулась на родную сестру! Чпок…

И мать не выдержала.

— Да можешь ты заткнуться, шалава?! — все ее худое и островатое лицо покрылось испариной, и она гневно смотрела на яркую улыбку Кристины, пока не осознавая, что ее образ убитый горем матери подчистую разрушен, и больше дурочку играть она не сможет. Судья тоже улыбается, подмигивая Крис, и та обращает улыбку уже ко мне.

— Вот видишь, на одну меньше. Мне кажется, отец твой в принципе не выйдет, — карамель на деревянной палочке с помочью языка из укрытия одной щеки переползает в темноту другой. Я тоже сглатываю, на секунду мечтая оказаться на месте этого чупа-чупса. Да чего греха: каждый сейчас мечтал оказаться на его месте.

— Вся проблема сейчас может состоять в Алине. Она чет совсем неадекватная, — вставил свое слово Филипп, чуть нагибаясь к нам. — Но тут уже абсолютно другой разговор, потому что один вопрос, и она тоже сойдет с дистанции. А отец, как и сказала Крис, вряд ли выйдет. — И он бросает взгляд на Кристинины губы, тяжело сглатывая. — Крис, а ты моешь прекратить? Потому что я не могу сосредоточиться, когда ты сосешь конфете при всем честном народе!

— Пока рано, — она подмигивает ему, за палочку доставая блестящий её слюной шарик. Сладкий «чпок» не заставляет себя долго ждать. Кажется, я немного бисексуальна. –Мне еще долго и недовольно смотреть на Алину, так что потерпи.–Конфета снова пропадает в ее губах. Кажется, я бисексуальна на все сто.

За трибуну вызывают Алину. Она сжимает крест в руках и что-то шепчет в ладони, ведя себя неадекватно на максималках, и Филипп хмурится, хлопая Кристину по плечу. Не знаю, что это был за жест, но в ту же секунду Крис заворачивает чупа-чупс в целлофан и прячет в сумку, принимая позу смиренного ангелочка. Саша странно смотрит на Филиппа, и кивает судье, давая знать, что они готовы. Пришла наша очередь.

Я старалась не лезть в их взрослые дела, позволяя умным людям решать мои проблемы, но краем уха слышала, что вся их оборона держалась на Алине. У них были запасные планы, но Алина была основой, которой они планировали быстро все закончить.

Мне совсем ее не жаль. Правда. Я давала ей возможность уйти. То, что она этой возможностью не воспользовалась, меня уже никак не касается. Да, мы вышли из одного тела, но это не значит, что я должна ее любить. Потому что себя я люблю определенно больше.

Саша наклоняется к Филиппу, прося остановить ее, если она начнет пересекать грань ментального здоровья уже-не-сестры, и впивается взглядом во вздрогнувшую Алину.

— Итак, Алина Витальевна, я бы хотела послушать о жизни Евангелины в вашем доме.

— Ну, — она мямлит, смотрит на тяжело дышащую мать, у которой буквально пар изо рта валит, и начинает тихо мямлить себе под нос.

— Простите, Алина, я вас не слышу. — Перебивает ее судья, и это заставляет Алину в очередной раз вздрогнуть. — Не могли бы вы говорить громче?

— Ева наркоманка. Она постоянно выносила вещи из дома и избивала мать…

О как…

— Откуда вы узнавали об этом, если большую часть времени пребывали за границей, бывая дома лишь на праздниках? — Саша приглаживает волосы и подмигивает мне, а я чувствую, как ногти впиваются в сухожилия на руках.

— Мама рассказывала? — неуверенно мямлит она, пытаясь найти в матери поддержку, но Саша встает между ними, прерывая зрительный контакт. Отрезая ее от правильных ответов.

— То есть, все это вы знали только со слов матери? Сами вы никогда не замечали подобного поведения у своей сестры?

— Да? — Я вижу, как маленький Иисус на ее шее склоняет голову, сам не веря в происходящий бред. Понимаю, братец. Понимаю.

— Хорошо, тогда последний вопрос: насколько Евангелине безопасно возвращаться к родителям? — Саша абсолютно спокойна, а вот Крис берет меня за руку, и мне на секунду кажется, что все, мы проиграли, но она радостно мне улыбается, всем своим видом демонстрируя, как она довольна. Алина молчит пару секунд, пряча глаза в кресте в своих руках. Она убаюкивала его в ладонях, что-то нашептывая. И Саша выкидывает на стол козырь. — Ах, да, Алина Витальевна, поздравляю с беременностью. Это такое несомненно радостное событие — ребенок! Вы, наверное, бесконечно счастливы? Семья тоже вас, наверное, бесконечно поддерживает? Только вот как же вы теперь на всероссийскую спартакиаду поедете? А ведь там определят членов олимпийской сборной, так ведь? Как жаль, что ваша блестящая карьера окончена! Я бы с таким удовольствием…

Мы никогда не узнаем, что она хотела сказать, ведь Алина взлетела обезумевшей фурией над трибуной, приковывая к себе все внимание: