Стало нереально стыдно за себя.

И я, поглубже спрятав лицо в пушистый шарф, пошелестела о ближайшего кругляка, идти до которого добрые двадцать минут. Иногда даже у жизни в элитных жилых комплексах дохера минусов.

Комплексы, ха!..

Пробегая мимо ТЦхи, у которой и завязалось наше с Соболем «знакомство поближе» я на секунду запнулась и остановилась, пялясь на окутанную легким снегом остановку.

Интересно, а что бы было, если бы я тогда не пряталась за ним? Если бы я просто разбила хлеборезку учителю и ушла домой? Интересно, было бы мне сейчас так больно и обидно? Стояла бы я в ночь посреди улицы в почти метель и смотрела бы на гребанную лавочку на остановке, как баран на новые ворота?!

Я не виню Соболя. Правда, не виню. Не могу винить его. Но это не умоляет моего чувства ничтожности. Потому что за что? За что он так поступил со мной?

Хотя, наверное, это не так уж и важно…

От остановки меня отвлек гогот компании, идущей мимо, и, стоило мне поднять на них взгляд, как я пожалела буквально о всем на свете.

Потому что первым, что я увидела, была Соболевкая девушка… Никак не могу вспомнить ее имя! С рукой какого-то мужика на жопе, а вторым…

— Вишневская! — Радостное, задорное… превкушающее… От Антона Евгеньевича. Моего историка. Не сильно пьяного, но достаточно для того, чтобы припомнить все свои обиды и отыграться на своей ученице, что ростом ему чисто до ребер доставала.

Да блядь.

— Вишневская, а ты чего тут? — Он отделяется от компании и надвигается на меня. Больше Соболев меня не спасет. Больше он не выскочит, как черт из табакерки, чтобы забрать меня с улицы от ёбнутого на голову учителя. Поэтому я начинаю медленно расстегивать огромную пуховую куртку. — Из дома сбежала?

— Повторяешься, — недовольно хмыкаю, развязывая и шарф. Он не реагирует на мои движения. Не видит в них опасности. А я за свою жизнь буду плоть рвать до победного. — И не дождешься. А подойдешь еще ближе — простой лекцией от папочки не отделаешься, хотя я удивляюсь: как тебе ее не хватило?

И видимо, я задела очень больную мозоль.

В книжках и фанфиках часто описывают такие ситуации как «он бросился на меня, как дикий зверь» или «он стремительно понесся на меня»… Ничего такого не было. Учитель просто попытался попасть кулаком по моему лицу, даже не замахиваясь. Вообще, этого бы хватило, чтобы я отключилась. Проблема в том, что он был в огромной тяжелой куртке, а я свою сбросила за секунду.

Отец часто в детстве заставлял нас всех троих боксировать. Учить приемы, драться друг с другом. Что ж, наверное, в какой-то мере это приемлемый аспект воспитания. Хотя бы потому, что сейчас, благодаря ему, меня не изнасилует дурной мудень со своими друзьями.

Мой кулак прилетел ему четко в челюсть снизу-вверх, я слышала, как клацнули друг о друга зубы, и на снег брызнула кровь, что хорошо контрастировала с белым полотном в свете фонаря. Слава богу, мне хватило роста достать. Иначе вышло бы… Неловко.

Учитель, хотя так его теперь сложно назвать, попятился назад и повалился в сугроб, ошарашенно пялясь на меня, а потом, на секунду зажав глаза, сплюнул на руку кусочек… языка? Так вот откуда кровь.

Это теперь придется зашивать. И шепелявить.

Хохма.

— Я же обещала въебать так, что в воздухе переобуешься? Я сделала. Впредь — обходи меня седьмой дорогой, пожалуйста. — Я подняла со снега куртку и, слегонца отряхнув ее, впихнула себя в домик тепла и уюта, замотавшись сверху шарфом по самые глаза.

Историк продолжал пялиться на руку с куском своего языка, кровь все так же текла по его подбородку, заливая белую рубашку, чей ворот торчал в вырезе куртки, но он молчал. Видимо, алкоголь играет свою роль. Да все, в принципе, молчали. Видимо, отдавали честь моему боевому искусству.

Проходя мимо напуганной соболевской подружки, подмигнула ей, улыбаясь своим мыслям. Что ж, эти двое друг друга стоят. Определенно стоят.

Я толкала перед собой собравшийся клубок снега и была не с силах оторвать глаз от своего кулака. Кости зудели и будто чесались изнутри, прося большего. Прося найти каждого, кто меня обидел: родителей, сестру, Соболя, всех, и избить их в кровавую кашу.

Никогда не замечала за собой тяги к насилию. Я всегда была максимально спокойной, предпочитая гавкать, но не кусать. Но даже загнанная в угол собака однажды перепрыгнет через стену и загрызет обидчиков.

Я сжимала и разжимала кулак, перебирала пальцами, но никак не могла избавиться от этого покалывания на кончиках пальцев. Хотелось еще. Хотелось кричать и орать! Хотелось хоть как-то хоть с кем-то разделить этот бедлам, творящийся в жизни. Проблема заключалась лишь в том, что за семнадцать лет я не нашла никого, кому бы я могла довериться. Это угнетало. И больно ранило самолюбие.

Я выдыхаю пар в морозную ночь и, наблюдая за тем, как он тает в тусклом свете фонаря, пытаюсь вложить в этот пар всю свою обиду и боль. Все те недопонимания, ебаные ситуации, уродские поступки людей вокруг. Я пыталась успокоиться.

Получалось слабо. Вся моя душа требовала крушить и ломать. Отловить каждого поодиночке и сломать им все кости в их кожаных мешках, сделать из их тушек чучелки и создать собственный театр долбоебов!

Хотя, если честно, чтобы иметь свой театр не обязательно их убивать. Они и живые неплохо со своими ролями справляются.

— Весь мир — театр, а я в нем — дверная ручка. — Вопреки всему, мой тон не сквозит горечью, да и на душе вдруг стало чуть попроще от своих уебанских шуточек, поэтому я улыбаюсь и дальше шуршу по своему маршруту в круглосуточный магазин. — Если бы про меня писали сказку, ее бы обязательно назвали “Экзистенциальный кризис и Ева”.

И хотя на поверхности мое море успокоилось, в его глубине бушевал страшный шторм закопанных эмоций и обид. И пока мне удаётся его контролировать, но смогу ли я и дальше делать это так просто?

========== 12. “Ваня, какого хрена?!” ==========

Комментарий к 12. “Ваня, какого хрена?!”

Для тебя

Ради тебя

Во имя тебя

Люблю

Проснулись, улыбнулись, потянулись!

И я впервые за много лет открыла глаза и первое, что сделала, это улыбнулась! Потом была пятиминутка расслабляющей и настраивающей на работу йоги, потом завтрак под странные передачи по телику и медленные приятные сборы в школу.

И все это — в идеальной тишине!

Мать не стояла над душой, поторапливая меня каждую секунду, ведь если в спорте я никчемна не значит, что должна быть бесполезна и во всем остальном! А отец не сидел молчаливой горой на кухне за ноутбуком, то и дело бросая на меня жалостливые взгляды, будто я калека безногая, просто одна голова по полу катается, и сама ничего не может. Волки на мертвых детенышей с меньшей жалостью смотрят.

И не было старших. Что тоже меня вполне устраивало.

И единственная тучка этого утра, что висела надо мной и постоянно била меня молнией своего недовольства — это Натан. Тот самый милый Натан, который еще вчера засовывал свой член мне в рот, сегодня даже не читал мои сообщения.

И я бы могла позвонить, узнать, как у него дела, все ли нормально, не охуел ли он в край… Но я считаю это… недостойным себя. Ниже уровня достоинства. Хотя в рамках моего роста все шутки про «ниже» звучат максимально унизительно.

Ха.

Я просто все ловлю на лету.

И если Натан Коен не хочет общаться со мной, я не буду ему навязываться. Правила этой игры до страшного просты. Тем более, что я через это уже проходила.

Шарф приятно щекочет щечки в предвкушении крутого морозного солнечного утра, и я, последний раз подмигнув себе в зеркале, открыла дверь и выскочила в коридор.

И даже сидящий на полу моей лестничной площадки Соболев был мне где-то на уровне груди. И я бы дико хотела его проигнорить, пройти дальше, просто вот молча закрыть дверь и уйти. Но я этого, конечно же, не сделала. Я захлопнула дверь и села перед ним на корточки, поудобнее устраивая руки в складках огромной куртки.

— Ну и?