Боли почти не чувствую, только усталость. Потому что я правда как-то перекаталась на этих эмоциональных качелях, которые больше не приносят удовольствия, лишь вызывают чувство головокружения и тошноты.
Передо мной стояли двое: Ванечка, храни его господь, Соболев и его милейшая девушка. Я снова забыла, как её зовут. Соня? Стася? Не помню.
Сердце неприятно затряслось между ребер: как ему ума хватило привести ее в мой дом?
Знать, что у него кто-то был все это время на стороне, а, точнее, что это я все время была кем-то на стороне, это одно. А видеть этих влюбленных попугаев, держащихся за руку, прямо передо мной, это было… невыносимо. Невыносимо больно.
И поведение Соболя я могу понять: он молод, он может себе позволить. Поведение Стаси, Сони, кто она там, я понять просто не могу. Тебе, моя хорошая, самой не стрёмно от того, что он привел тебя в дом к бабе, в которую засовывал свой член? Тебе норм?
Бабы такие глупые.
И как у Соболя-то ума хватило привести ее под мою дверь? Ты настолько меня не уважаешь? Настолько считаешь меня никчемной?
Понимая, что начинаю злиться, я попыталась сконцентрироваться на этих Лупе и Пупе, что так упорно долбили в мою дверь, а теперь стояли и смотрели на меня, как бараны на новые ворота, причем с таким видом, будто бы совсем не ожидали меня тут увидеть. Меня. В моей квартире, ага.
Я просто молча смотрю вперед, ожидая пока они соберутся с силами, мыслями, с чем там еще обычно долбоебы собираются, и скажут: зачем-таки они пришли в мой дом. Но ребята молчали, продолжая пялиться куда-то в пол. Ситуация достигла потолка своего идиотизма, и я вдруг как-то догадалась: они реально не ожидали меня тут увидеть. Судя по всему, расчёт был на то, что мы все свалим с квартиры. Вопрос в другом: зачем они стучались?
— Я очень внимательно слушаю. — Не выдерживаю, потому что рука начала нестерпимо чесаться, а подо мной накапала уже приличная такая лужа крови. И обо что я вообще могла так поцарапаться?
— Вишня, — начинает Ваня, стараясь смотреть куда угодно, но только не мне в глаза. Его возлюбленная гневно его одергивает, тоже, почему-то, не смотря мне в глаза, но парень лишь шикает на нее. — Нам позвонила Алина и сказала, что тебе может понадобиться помощь…
— Поэтому вы, отряд спасения «Лупа и Пупа» вылетели в ту же секунду? — бровь взлетает вверх и прячется где-то в волосах. Я хуею просто с этих ребят. Честно. И с Алины в частности. Чего вот она хотела добиться? — Вы же помните, что в таких случаях Лупа получает за Пупу, а Пупа — за Лупу? Вы, господа хорошие, можете идти на хуй. И Алина вместе с вами. Можете позвонить прямо сейчас и передать ей мои слова.
— Ева, может, мы, все-таки, можем тебе чем-нибудь помочь? — мне остается лишь закатить глаза, а потом я вспоминаю, что Лупа и Пупа реально могут мне кое с чем помочь.
Я прошу парочку долбоебов подождать немного, а сама быстренько метнулась мимо встревоженного Коена на кухню.
Когда я распахнула дверь во второй раз, остановив этим самым тихую ругань сладких попугайчиков, у меня в руках было два пакета мусора, которые я быстренько впихнула Лупе и Пупе.
— Мусорка за домом. Спасибо за помощь. Очень благодарна. — И я захлопываю дверь, но тут же приникаю к дверному глазку, потому что интересно же, что они будут делать.
А Лупа и Пупа, тупо смотря то на пакеты, то на друг друга, потом тихо переговариваются, видимо, решая, что делать с мусором: бросить тут или таки донести до мусорки. Совесть победила, потому что ушли они задумчиво молча, держась за руки и с пакетами.
Как только смелости хватило появиться на моих глазах?
Как хватило наглости, господи, прости?
Как?
Но я не хочу больше мусолить этот вопрос. Я тихонько сползаю по стенке и пристраиваю себя в самый темный угол, за полку с обувью, и прячу лицо в коленях, потому ситуация, откровенно говоря, ебаная.
Хочется кричать, пинать стены, кидаться мебелью. Хочется вымещать свою внутреннюю обиду и истерику. Хочется сделать хоть что-то. Но я посильнее сжимаю руки в замок, от чего ногти впиваются в только переставшие кровоточить порезы, и переживаю это извержение вулкана внутри себя. Кажется, сейчас от эмоционального перенапряжения у меня лопнут вены на руках, и я действительно этого хочу! Но ничего не происходит. Вены не лопаются, я не истекаю кровью и не остаюсь в этом коридорном закутке навсегда. Нет.
Все внутри утихает, и на смену этому огненному шторму приходит холодная пустошь спокойствия, войдя в которую — умираешь от обморожения.
Я слезаю с этих эмоциональных качелей, открещивая из своей жизни всех: родственников, что так упорно продолжают толкать свою никому не нужную правду; Соболя со всеми его бабами; всех. Просто всех! Потому что… Заебали.
Выдыхаю в последний раз, собираясь с силами, и поднимаюсь на ноги.
В голове стрельнула мысль, что уже ноябрь, а я и не заметила. Октябрь пролетел слишком незаметно во всех этих переживаниях и признаниях. А потом меня вдруг осенило: если уже ноябрь, то до моего совершеннолетия остался какой-то месяц.
И крамольные мысли начали крутиться на веретено смуты: посчитать, сколько я смогу снять с родительских карточек, найти свой сберегательный счет, на котором деньги за страховку после травмы, за все выступления до нее, все выплаты от спортивной ассоциации после. Это же все откладывалось. И счет мой. И станет доступен мне ровно на следующий день после совершеннолетия!
И жизнь вдруг заиграла новыми красками! Солнышко засветило ярче, птички запели громче, Коен выглядел сексуальнее со своими этими хмуро сдвинутыми бровями.
Вдруг вспомнилась девчонка, что пару лет назад крутила с учителем в нашей школе, а в день совершеннолетия сняла огромные суммы со счетов отца и свалила в закат от ёбнутой семейки так далеко, как только могла. Я тогда была классе в восьмом-девятом, не помню, но все так ее осуждали — страсть. Мол, как она могла бросить таких хороших родителей, которые любили ее больше всего на свете. Все осуждали. А я понимала ее! Я сидела на первой парте, слушала их бессвязные споры и сплетни на этот счет и прекрасно ее понимала! Больше скажу: в тот момент я ей адски завидовала.
— Я вижу, как в твоей голове крутятся дьявольские мысли. — Коен все так же хмурится, смотря на мою солнечную улыбку.
— Что, милый Натан, впервые смотришь на меня и не понимаешь, какие мысли крутятся у меня в голове? — Улыбка моя из счастливой перерастает в адскую, потому что я действительно довольна. Адски довольна.
— Впервые вижу, чтобы ты настолько хитро улыбалась.
— А то-ли еще будет, милый Натан. То-ли еще будет.
Время перевалилось часов за десять вечера, Коен давно ушел, оставив меня одну в квартире, ебнутые родственники так и не приехали, и причины этого я выяснять как-то не намеренна, никто не звонил, никто не писал. Никто, даже так беспокоящаяся за меня сестренка не стремилась узнать, как я тут. Не трахнул ли меня еще в рот наш дорогой какой-то там юродный братик, и не принесли ли меня тут еще в жертву Христу. Показуха. Какая же скучная показуха.
Хотя, чего стесняться-то? На секунду я реально поверила, что старшие воспылали ко мне интересом. Но это был прекрасный опыт из серии «никому нельзя доверять». Иногда даже себе.
Так что я, убедившись, что дорогие гости смели из холодильника даже последнюю луковицу, радостно оделась и поскакала на улицу, в магазин.
Но, вылетев из подъезда, резко остановилась, попадая под первый снег.
И жизнь вдруг второй раз за день заиграла новыми красками. Ведь что может быть лучше снежочка? Такого белого, такого чистого! Я люблю снежочек! Потому что, когда все такое белое и заснеженное, на улице светло даже ночью. А еще можно делать снежных ангелов! И снеговиков! И рисовать своей кровью сердечки, как делал это Марк на ребухе в самом закате наших отношений. Не понимаю, почему мне тогда казалось это таким антуражным и романтичным? Я представляла нас в роли двух вампиров, перед которыми целая вечность, которую мы проведем вместе.
