До пяти лет Санёк только ел и спал в картонных коробках, уютно свернувшись калачиком среди тряпочного хламья вместе со щенками бездомных собак. Еду ему приносила мама со свалки – всё, что найдёт, да иногда подбрасывали в коробку соседские тётки что-нибудь из остатков их еды, когда малец сильно орал. Так что Санёк, в общем-то, не голодал и рос не по дням, а по часам. К десяти годам он научился ходить, держась за руку мамы, и уже сам выискивал аппетитные куски еды на свалке, ловко разгребая мусор, привезённый самосвалом из города, двумя руками и помогая ногами. Санёк, правда, совсем не говорил, а только гы-гы-кал и улыбался, демонстрируя всем белоснежные ровные зубы, как у киногероя.

К четырнадцати годам Саня настолько подрос, что был с виду похож на взрослого парня, и даже получил кличку от окружающих его людей «рослый Саня». И как взрослый, он стал рано проявлять некую половую агрессивность ко всем особям женского пола, атаковал их и беспардонно совокуплялся с зазевавшимися дамами, сгорбившимися над отходами в поисках пропитания, на виду у всех, как делают это собаки. Но на Санины знаки внимания жертвы не обращали особого внимания и благосклонно принимали его сексуальные нападки, находя, в свою очередь, какое-то наслаждение от этого быстрого бытового контакта. Несколько раз он уходил с городской свалки в исследовательских целях и поисках новых приключений, но всякий раз возвращался вновь с наступлением тепла.

В шестнадцать лет Саня впервые попал в облаву на городской свалке, устроенной властями в честь ожидаемого приезда в город важного чиновника из государственных структур. Полицейские облавы на свалке происходили и раньше, всегда в честь приезда какого-нибудь начальника из центра, но Сане удавалось их избегать. То он спал в это время под картонными коробками и полицейские его не увидели, то он находился слишком далеко от края свалки, и они погнушались заходить далеко в глубину смердящей клоаки.

Всех пойманных на свалке отвезли на закрытом грузовике в деревню, на краю которой стояли бараки, построенные когда-то для горожан, пригоняемых для сбора картофеля какому-то голодному населению. Политические акции помощи крестьянам в сборе урожая прекратились, а бараки остались.

Бараки предприимчивые городские чиновники переоформили в туристическую базу (в свете новых постановлений по очередному развитию), успешно освоив немалые выделенные для этого средства из городского бюджета, но после того как недобросовестные путешественники пару раз подожгли и повыбили все стёкла, бараки ещё раз переоформили в деревенскую гостиницу с элементами жилья для бездомных, согласно принятым решениям о помощи сиротам, и ещё раз освоили приличную сумму денег налогоплательщиков. Бараки обнесли колючей проволокой, поставили вышки с прожекторами и завели здоровенных собак для охраны госимущества по всему периметру базы.

Сюда теперь периодически привозили городских бездомных и бомжей со свалки на время визита в город важных вельможей, дабы эти невыносимые грязные нищие и пьяницы не оскверняли своим видом и запахом тонкие эстетические чувства высокого начальства. Их привозили в бараки под охраной натренированных воспитателей и полицейских на пять – десять дней. А после отъезда высоких гостей выпускали из заведения на все четыре стороны, подгоняя собаками.

Вот в такой оздоровительный лагерь и привезли Саню вместе с другими изгоями общества. Кормили их, правда, довольно сносно, но однообразно: сухой картошкой, кислой капустой и старой солёной рыбой, а вместо чая давали кисленький розовый кисель неизвестного происхождения. Но временно размещённые в гостинице бездомные товарищи, не привыкшие к пищевому изобилию, и этому были рады, а Саня вообще ел за троих, благо на длинных столах много оставалось в кастрюлях сухой картошки и кислой варёной капусты. Говорить Саня до сих пор почти не мог, но его никто ни о чём и не спрашивал, опасаясь внушительного вида молодого бугая, зачерпывающего горстями и жрущего прямо из кастрюль всё подряд.

– Ты бы ложку, что ли, взял, – осторожно сказал ему воспитатель, глядя, как он руками выгребает содержимое из кастрюли, и протянул ложку.

Саня взял её, оглядел со всех сторон, зачем-то даже понюхал и сунул в карман штанов. Больше к нему с такими дурацкими предложениями не приставали. Нет, Саня мог есть и ложкой, мама его научила хлебать ей жижу. но справедливо думал: «Зачем тратить время на ложку, если ладонью быстрей насытишься?», – и наяривал пюре с капустой своей широкой ладонью без дурацкого посредника в виде маленького столового прибора.

Однако такое изобилие для Сани и его товарищей продолжалось недолго. Через неделю, в связи с отъездом благородных гостей из города, их выпроводили из лагеря за ограду базы при помощи сторожевых собак, так как отдыхающие не желали добровольно покидать место хлебосольного приюта. Временные постояльцы пошли кто куда пешком по просёлочным дорогам, разбившись на группы, кто возвращался опять в город, а кто – на городскую свалку.

Саня же, отбившись от своих, свернул на пустынную грунтовую дорожку, по краям которой стояли красивые дома с высокими заборами, из-за них выглядывали ветви яблонь и груш с висящими спелыми плодами. Дотянуться до красных плодов не было возможности, и он медленно шёл вдоль заборов в надежде найти низко висящую ветку, чтобы сорвать и съесть яблоко. Одет он был в спецодежду синего цвета с белой надписью на груди и спине «муниципальная служба». Этот бэушный костюм и ещё совсем целые солдатские ботинки Сане подарили воспитатели в приёмнике оздоровительного лагеря, так как одет он был при поступлении в совсем рваные, грязные и вонючие лохмотья.

Одни из ворот у бесконечных заборов были распахнуты, и Саня заглянул внутрь. Посередине дворика лежала большая куча дров, видимо, сваленная недавно грузовиком, и возле неё стояла овчарка, (посаженная на цепь), внимательно обнюхивая вновь поступившие напиленные чурки. Саня тихо свистнул собаке, и она, завидев незнакомого человека, села на землю и приветливо стала махать хвостом, прижав уши и вытянув к нему шею.

Дело в том, что все собаки Саню любили, интуитивно чувствуя в нём старшего друга. Саня с малых лет жил с собаками на свалке, деля с ними свою берлогу из картонных коробок. Ощенившиеся суки приносили ему своих щенков с наступлением холодов, чувствуя, что здесь они выживут зимой под присмотром ласкового мальчишки. Родная мать Сани заходила к нему нечасто, забывая о нём в поисках острых ощущений, а потом и совсем пропала, и кормить его стали собаки, принося пищу с помойки щенкам, живущим с ним, и малышу заодно. Когда было совсем холодно, то собаки залазили к нему в жилище и дополнительно обогревали своими телами щенков и Саню. А если к Саниной «холобуде» смели приблизиться незнакомые люди или бомжи, свора собак выскакивала изо всех углов и набрасывалась на незваных гостей, прогоняя их прочь.

В это время из дома вышла богато одетая женщина бальзаковского возраста и грозно спросила у человека, стоящего рядом с её овчаркой и гладящего её по голове:

– Вы кто такой? И почему моя собака на вас не лает?

Саня скромно улыбнулся суровой женщине и ничего не сказал.

– Вы, наверное, пришли ко мне по заказу уложить эти дрова в поленницу? – высказала предположение она. – Что ж, оперативно ваша служба работает.

Саня ещё радостнее улыбнулся женщине и закивал головой.

– Ну и отлично. Все эти дрова перетаскайте в тот сарай, – и показала рукой на строение, примкнутое сбоку к основному дому. – Ясно? После окончания работы я вам заплачу.

Саня стыдливо засмеялся, опустив голову, и потёр довольно свои большие руки, как бы обнимая себя.

– Ну что ж, можете уже приступать. Тележку для перевозки дров возьмите в сарае, – миролюбиво закончила хозяйка, внимательно рассмотривая стоящего перед ней парня.

Это был высокий молодой человек с белокурыми длинными волосами и голубыми глазами. Он был красив лицом, которое выражало детскую доверчивость, и женщине понравился. Она провела его в сарай, показала тележку и место, куда складывать дрова для камина. Саня, не говоря ни слова, приступил к работе. Он понял всё, сказанное ему женщиной, и с удовольствием взялся ей помочь. Но так как он плохо говорил, то старался во всём кивать ей головой в знак согласия.