— У тебя будут только самые лучшие мужчины. Они не сделают тебе больно. Если ты будешь хорошим.

Не помню, что я тогда кричал ей. Я орал и бился в истерике. Надеялся, что она сочтет меня умственно неполноценным и лучше выкинет на улицу, чем будет подкладывать под мужиков. Но мне не повезло, актером я был плохим, и спустя пару пощечин и стакана холодной воды, вылитого на голову, миссис Тозиер выставила меня за дверь со словами, что завтра мой первый рабочий день и мне лучше подготовиться.

Я не спал всю ночь. Плакал, и Ронни пришла ко мне. Уселась на кровать в растянутых клетчатых штанах и стала обнимать.

— Ну, говорят, вам легче, — она похлопала меня по плечу, — у вас там в заднице есть что-то, от чего приятно в процессе. Типа, иначе, зачем все пидоры этим занимаются? Так что если не будешь напрягаться, может, даже понравится.

Я сказал ей, чтобы она уходила. Я даже не смыл косметику, и в тот момент, наверное, действительно выглядел как шлюха. Ронни обиделась. Встала и ушла, но вернулась через пару минут, молча поставила мне на прикроватную тумбочку клизму и ушла.

Я не спал всю ночь.

Ну, а потом началось. Я помню первого, но не помню остальных. Какой-то мужик. Лет сорока, в костюме, с бородой. Солидный, похожий на профессора, — Ричи остановился посередине комнаты, поднес ко рту большой палец и стал грызть ноготь, — он казался спокойным и нормальным. Представился Грегори и просил, чтобы я его назвал так по имени. Миссис Тозиер сказала, чтобы я всегда называл свой возраст, и четырнадцать мне было даже когда исполнилось восемнадцать. Она долго шепталась о чем-то с этим мужчиной, пока я стоял в углу ее кабинета, и до меня долетали только слова «Он совсем мальчик… Мой племянник. Да-да, будьте с ним поосторожнее». А потом она вытолкнула меня из кабинета и отправила с ним в комнату.

Я думал, что он окажется человеком. Нет. Его не остановили ни мои просьбы, ни мои слезы. Я не знал, что это будет так больно, что в итоге потерял сознание. Он дотрахал меня так, пока я был в отключке, — Ричи закусил верхнюю губу, — ну, а остальных я уже не помню. Они все были одинаковые. Мужик, который заставлял меня надевать школьную форму и называть его учителем. Мужик, даже, скорее дед, который обожал кончать мне на волосы, а потом заплетать косы. Разные мужики в костюмах, солидные, богатые, которым нравилось иметь маленького мальчика.

Они говорили миссис Тозиер, что их заводит то, как искренне я прошу их ничего со мной не делать. Они думали, что это игра. Что я набиваю себе цену, но это не так. Каждый раз был отвратительный. Грязно, липко, мерзко. Я никогда не был к этому готов, поэтому каждый раз казался мне первым, и поэтому все новые и новые мужики верили, что имеют девственника. Они не били меня, и я знаю, что платили очень много, а чем больше я плакал и умолял их не трогать меня, возбуждали их еще больше, и они кончали так быстро, что я мог хотя бы немного передохнуть.

Мне было четырнадцать, Эдди, когда меня впервые вытрахали в рот, и чуть не свернули челюсть. Но это было ничего. Это были богатые клиенты, с репутацией, и они знали, что если сделают со мной что-то слишком жестокое, то миссис Тозиер это так не оставит. Я был у нее одним таким. Ценным бриллиантом. Она давала мне выходных больше, чем остальным. И мужчины были богатые, ухоженные, потому что ценник у меня был очень высокий. У меня была очень красивая одежда, украшения, и они по-прежнему заставляли меня красить глаза черным. Единственным условием было — плакать и просить остановиться, как пугливый девственник, хотя на тот момент таких спектаклей я отыграл уже не меньше сотни.

А мне только-только исполнилось шестнадцать.

Ричи замолчал, приложил руку к груди, и я испугался, что у него сейчас случится сердечный приступ, такой же, от которого умерла его мать. Он тяжело дышал, мыслями был не здесь. Я не думал о себе. Я забыл о том, что я существую. Я думал только о Ричи, о том, что он сейчас мне рассказывает и переживает все это заново. Мне хотелось ему помочь, но мое сердце разрывалось на огромные лоскутки, и я ничего не мог сделать.

— А в какой-то момент я просто устал. И забыл. Очень сложно уже было потом изображать из себя девственника, когда тебя имели по три-четыре раза в неделю все новые и новые мужчины. Каждый раз новый, и я просто не отыграл. У него был такой маленький член, просто сантиметров семь, наверное, что я даже не почувствовал, когда он вошел. Я лежал, смотрел в потолок и думал о том, что мне осталось дочитать сто тридцать страниц в очень интересной книге, когда он ударил меня по лицу.

— Что такое?

— Тебе что, не больно?

— А. Да. Очень. Осторожнее, пожалуйста.

Но он все понял. Слез с меня, оставив меня с липкой задницей после смазки и молча ушел. Я перевернулся на бок и попытался заснуть. Прошлая ночь была очень долгой — один богатый хер выкупил меня на всю ночь, и заставлял все это время ему отсасывать. Но я не успел заснуть, потому что в комнату ворвался этот мужик и миссис Тозиер.

— Вы меня обманули! Он не девственник! Ему все равно, он даже не почувствовал! Не кричал, не выбивался! И какие ему четырнадцать?! Ему минимум шестнадцать, он слишком высокий для своего возраста! И взгляд! Дети так не выглядят!

Миссис Тозиер кое-как заставила его заткнуться и выпроводила. А потом подлетела ко мне, влепила звонкую пощечину и сказала, чтобы это было в последний раз. Я никак не отреагировал, но раз действительно был последний.

Этот мужик поднял истерику, стал рассказывать всем в городе, как его надули в приличном заведении, и видимо, слухи и сплетни дошли и до прошлых моих клиентов, для каждого из которых я был девственником. Они не могли потерпеть такой обман и вернулись вместе. Разбираться.

Я не знал об этом, слышал только, что внизу, на первом этаже, подняли шум, было много мужских голосов, хотя еще было рано. Ронни выбежала из своей комнаты.

— Кажется, это из-за тебя. Что ты устроил?

Я пожал плечами и уткнулся в книжку. Но вот когда на пороге моей комнаты оказались все мои клиенты, для которых я и отыгрывал свои девственные слезы, мне стало не смешно. Мне стало страшно. Их было восемь человек и они встали полукругом в комнате.

— Ричи, не надо, — прошептал я, и ком в горле разросся еще больше. Ричи закрыл лицо руками и опустился на пол, точнее, осел так, словно у него в минуту отказали ноги.

— И сколько тебе лет на самом деле?

— Четырнадцать, — ответил я, но они мне не поверили, — клянусь. Мне четырнадцать.

— Врешь. Тебе уже почти семнадцать, и вы вместе с этой старой сукой водили нас за нос. Но ей ничего не будет — а вот тебе, маленький ублюдок, сейчас придется извиняться.

— А мне что-то его лицо знакомым показалось, — сказал тот, который заставлял меня надеть школьную форму и потянулся к ширинке брюк, — так его мамашка здесь была. Он же сын шлюхи. Сын шлюхи должен быть наказан.

— И бесплатно, — ответил другой, который заставлял только сосать ему, а потом размазывал мне сперму по лицу, говоря, что так я буду выглядеть еще моложе, — кажется, припоминаю его мать. Мы ведь и ее трахали, верно? Вот она была ничего, столько членов могла…

— Заткнитесь! Не смейте так говорить! — заорал я, и плюнул в одного из них. Но, — Ричи повернулся ко мне, и у меня пред глазами пронеслась вся жизнь. Вся его жизнь, — их было восемь, и у них был нож. Шрам ты видел. Они хотели сначала исполосовать мне лицо, но потом передумали, и оставили пометки на теле. Сказали, что такое тело никто никогда больше не будет ебать за деньги. Так и случилось. Они… Они все изнасиловали меня, оставили шрам, и после этого миссис Тозиер уже не называла меня ценным бриллиантом, — Ричи заплакал, отворачиваясь. Я сам захотел умереть, — теперь меня могли брать кто угодно, почти за бесплатно, и делать, что угодно. Никаких богатых клиентов, которые могли позволить себе такое дорогое извращение. А самые обычные работяги, алкаши, наркоманы. Кто угодно. Так я был наказан еще на два года, пока меня не забрали родители.