— Ну, что, Ричи. Мне очень жаль, что так вышло, и твоя мама нас покинула. Она работала и жила у нас двадцать два года. Это огромный срок.

— Да, мэм.

— И у тебя больше нет никаких родственников.

— Да, я теперь сирота.

— Ты знаешь, что значит это слово?

— Да, мэм. Это значит, что у меня нет никаких родственников, — я помню, что старался не смотреть ей в глаза, и уставился в ковер. Она пощелкала пальцами. На каждом пальце у нее было по два, а то и по три кольца.

— Хорошо. И тебе двенадцать. Ты не учишься, не работаешь. Но я не могу держать тебя здесь за бесплатно.

— Я могу работать. Я могу убираться.

— У нас тут есть уборщики.

— Стричь газон.

— И садовники.

— Научусь готовить.

— Вас здесь плохо кормили?

Я начал понимать, что у меня нет путей отступления. Я еще ниже опустил голову, и заметил, как тень Хозяйки встала из-за стола и подошла ко мне. Я боялся смотреть ей в лицо. От нее несло тяжелыми духами.

— Ричи, — она остановилась в метре от меня, — ты вообще знаешь, где находишься?

Я не знал, что ей ответить. Я смутно представлял себе, что это за место. Мама называла это пансионатом. Я ответил так же.

— Нет, милый. Это бордель. Твоя мама говорила, что ты умный мальчик. И много читаешь. Ты знаешь, что значит слово бордель?

Я покачал головой.

— Здесь работают женщины. И к ним приходят мужчины за определёнными услугами. Эти услуги называются секс. Мужчины покупают женщин, как товар, чтобы они их удовлетворяли. Ты знаешь, что это значит?

Я не знал.

— Тебе уже двенадцать. Ну-ка, посмотри на меня.

Я кое-как поднял на нее взгляд. Хозяйка подошла ко мне, возвышаясь дородной фигурой, и взяла меня пальцами за подбородок.

— Ты уже бреешься?

— Нет, мэм.

— И у тебя совсем детский голос.

— Да, мэм.

— Ты уже мастурбировал?

Я вспыхнул от стыда. Я примерно представлял, что это значит, но мне стало не по себе только от одного вопроса и тона, которым он был задан. Я покачал головой.

— Ты видел здесь, чем занималась твоя мать? Она ведь прятала тебя в комнате, верно?

— Я не подсматривал. Только один раз. Но…

— Я тебя поняла, — она слегка улыбнулась красными губами, — я не стану выгонять тебя на улицу или сдавать в приют, потому что там ты, скорее всего, не выживешь. Я оставлю тебя тут, в твоей комнате. И ты продолжишь здесь жить, ни в чем не нуждаясь.

— Спасибо. Я очень благодарен.

— Но ты будешь работать, Ричи, — ее голос тут же изменился с обычно вежливого на жесткий и не терпящий возражений, — я могу тебе обещать твою безопасность, если ты будешь слушаться меня и выполнять все, что я скажу. Ты меня понял?

Наверное, не зря со мной иногда разговаривали как с умственно отсталым, потому что я не понял, но все равно кивнул.

— Я сейчас вернусь. Никуда не уходи.

Хозяйка прошла мимо меня, вышла из кабинета, и не возвращалась несколько минут. Когда она вернулась, я все также стоял на том месте, где она меня и оставила. На полу я увидел вторую тень, но обернулся, только когда мне разрешили.

— Ронни, он согласен. Ты знаешь, что надо делать.

— Пойдем. Не бойся, все будет нормально, — я увидел Ронни, которую знал лучше всех, потому что часто встречался с ней в коридорах. Она жила в соседней комнате и была самой молодой — на вид ей было не больше двадцати. Она взяла меня за руку и вывела из кабинета в коридор. Подмышкой у нее был какой-то пакет, перевязанный лентой. Она жевала жвачку и постоянно поправляла выпавшие из хвостика короткие пряди волос.

— Пойдем к тебе, а то у меня не убрано. Некогда было, — она повела меня по коридору обратно в комнату, и все это время держала за руку.

— Что сейчас будет? — тихо спросил я. Я был одного роста с Ронни. Слишком высокий для своего возраста, и от этого приходилось сутулиться. Она посмотрела на меня с какой-то ужасной жалостью, пропустила первым в комнату и вручила пакет.

— Открывай.

Я открыл пакет. Развернул бумагу, еще один слой и достал оттуда платье.

— Это не мне, — я тупо посмотрел на Ронни, а она привалилась спиной к двери, — мальчики не носят платья.

— Ты теперь будешь девочкой, Ричи. Теперь это твоя работа.

Я уставился на Ронни и закричал.

— Нет! Нет, нет, не буду!

— Тихо, тихо, — она подлетела ко мне, попыталась обнять, но я стал вырываться, — ты не о том подумал. Тебя никто не будет трогать. Ты будешь просто какое-то время носить платье… Ну, и там мужчины будут на тебя смотреть. Тебе ничего не надо будет делать. Ричи, посмотри на меня, успокойся. Так надо. Если ты будешь кричать, тебе сделают больно, — она взяла меня за руку, чуть пониже локтя, двумя пальцами за кожу так, будто собиралась меня ущипнуть, — ты же не хочешь, чтобы тебе сделали больно?

Я закачал головой, и огромные слезы потекли у меня по щекам.

— Ну-ну, не плачь. Ты будешь красивой девочкой. Со временем ты все поймешь. Ричи, ну хватит, — она притянула меня к себе, стала вытирать слезы рукавом рубашки. Но я не успокаивался, и она ударила меня по щеке, — я сказала, хватит ныть. Если ты сейчас не заткнешься, я все расскажу Хозяйке и она отправит тебя в тюрьму. Хочешь в тюрьму?

— Нет, — ответил я, и попытался перестать плакать.

— То-то же, — Ронни улыбнулась и снова стала милой. Она подняла с пола платье и протянула мне, — одевайся. А я тебя потом накрашу. Тебя никто и пальцем не тронет. Обещаю. Просто будешь сидеть красивым в платье и все. О такой работе тут все мечтают. Тебе повезло.

Я стал перебирать ткань платья. Белое, длинное. С воланчиками на руках. Пока я мялся, Ронни подошла и потрогала мои волосы. Они уже обросли такими длинными, что спускались ниже плеч.

— Со спины тебя и правда можно принять за девчонку. Мужики сейчас повалят, с ума сойти, — она улыбнулась, — ну, че ты медлишь?

— Ты не выйдешь? — я прижал к груди платье, хотя мне все это еще казалось дикостью. Я же мальчик, мальчики не носят платья. И мама никогда не смотрела, как я одеваюсь, выходила или отворачивалась. Я стеснялся своего тела.

— Ричи, — Ронни закатила глаза, — ты не в том месте, где можно думать о стыде. Сколько тебе лет, двенадцать?

— Да. Исполнилось три месяца назад.

— Ну, нормально. Уже почти совсем взрослый, — она подошла и положила руку мне на плечо. Повела чуть ниже, и я замер. Вцепился в платье, как в спасательный круг. Она положила руку мне на грудь, прямо на белую рубашку. Я попросил маму купить мне рубашку, как носят в школу другие дети. Я же не знал тогда, что я очень сильно отличаюсь от других детей, и белая рубашка никак меня к ним не приблизит, — если что, потом, через годик, или когда захочешь, сможешь обратиться ко мне. Ты милый. Вырастешь, будешь красавчиком. Только смени очки. Они тебя портят.

— У меня плохое зрение, — я потянулся поправить дешевенькую оправу, — без них я ничего не вижу.

— Это тебе даже может быть плюсом, — Ронни улыбнулась и выдула огромный пузырь из жвачки. Я почувствовал его запах, — ну ладно, одевайся, первый раз я выйду, не буду тебя смущать. Но тебе лучше забыть об этом чувстве. Как и многих других. Пойду принесу косметику.

Она была уже в дверях, когда я окликнул ее по имени. Мне было страшно. Я держался за это платье, понимая, что готов ступить на какой-то очень странный и неправильный путь, и такого не было бы, если бы мама была жива…

— Чего тебе?

— Сколько тебе лет? — почему-то спросил я, и Ронни вскинула брови. Мне хотелось спросить совсем другое; задать миллион вопросов, но я не решился, и спросил первое, что пришло мне в голову.

— По паспорту двадцать два. А для других шестнадцать. А тебе лучше долгое время притворяться двенадцатилетним. Точнее, — она кивнула на платье у меня в руках, — двенадцатилетней, если не хочешь проблем. Одевайся, я вернусь через минуту.

И я надел это платье, Эдди. И позволил себя накрасить. И заплести волосы. Мне было двенадцать, и я надеялся и верил, что мне не сделают по-настоящему больно. И я боялся тюрьмы, хотя сейчас думаю, что это было бы не так страшно…