***

Психотерапевт в платной клинике внимательно слушает мой рассказ про возвращение умершей сестры. Он не впечатлен. Я, честно, им тоже.

– Вы спали, когда она вошла? – он спрашивает это уже в третий раз. Так произносит «она», что мне хочется его стукнуть.

– Да, но…

– Случаи шизофрении в семье?

– Нет.

***

– Тебя как зовут, девочка? – Регине девять, она стоит надо мной, руки в боки.

– А то ты будто бы не знаешь? – я понимаю, что она сейчас скажет какую-то гадость.

– Вика, Маша, Лиза, Ира, Катя? – у Регины длинная черная коса, белые колготы, красный сарафан.

– Наташа, – встряхиваю коротенькой стрижкой, «три пера», как называет ее мама.

– У тебя не королевское имя, девочка. Я с тобой играть не обязана. И, вообще, ты не нашей породы. Ты – не королева.

– А ты – Регина Дубовицкая. Вот ты кто.

Мне шесть, но я уже хорошо разбираюсь в королевских интригах.

***

Луна-парк работает до полуночи. Уговорила пустить меня на детский аттракцион «Чашки». Медленно кружусь в полном одиночестве в гигантской чашке, расписанной под хохлому, и слушаю иронично-цирковую музыку. Только бы не идти домой. Толик будет искать. Звонить, отправлять гурьбу плачущих смайликов.

***

Женское царство. Бабушка, мама, Регина и я. Никаких мужчин. Где-то по кромке небытия, в тумане, бледными тенями бродят дед, отец Регины, мой отец. Обрывками телефонных поздравлений с рождением, шоколадками «Алёнка», смятыми купюрами они материализуются на мгновение в нашей жизни, чтобы немедленно вслед за этим опять кануть в Лету.

Деметра и Персефона. Греческие богини плодородия – мать и дочь. Вечная тема для обсуждения в нашей семье с прочными профессорскими историко-археологическими традициями. Когда очередной Аид пытается выкрасть дочь и предложить ей «загробный мир» со всеми удобствами, мать, взывая ко всем богам Олимпа, заламывая руки, возвращает дочь на место. И опять все в сборе и пьют чай за большим круглым столом, и новая, с иголочки, маленькая девочка кряхтит в люльке. Этот круг не разорвать. Казалось мне.

Сначала ушла бабушка, затем внезапно мама. Круг разорвался. За круглым столом сидела темная от загара Регина-Деметра, вернувшаяся из Греции, и я, испуганная, с очередным «Аидом» в голове. На этот раз всё было серьёзно: Толик хотел жениться, хотел наживать со мной добро и растить детей в собственном доме на десяти сотках.

– Ты понимаешь, что он тебе не подходит?

Толик не похож на владельца преисподней. Никаких буйных черных кудрей, замашек рок-звезды, я вообще сомневаюсь, что он может кого-то украсть. Он мягкий, покладистый. Как говорит Регина, «вылитый Молчалин».

– А как же продолжение рода? Наше женское царство, – я зло смотрю на сестру. – Персефона была с Аидом три года. Вернули ее только после…

Она не дает мне договорить. Фыркает.

***

Я хорошо помню то утро. Хлопнула дверь. Цок-цок, цок-цок. «Я ключи забыла». Регина в белом платье, больше напоминающем хитон, красивая, загорелая, опаздывала на встречу.

Я хорошо помню, как ехала на опознание. Как рыдала на похоронах на груди у Толика, с которым успела расстаться накануне, наговорив ему кучу гадостей.

Помню, как сидела вечером после похорон за круглым столом. Одна. Круг разомкнулся. Всё наше бабье царство легкой поступью по проторенной дорожке ушло к брату Деметры на вечные луга.

– А как же я? – спрашивала я пустоту. – Кто я без вас?

***

Толик держит меня за руку. Мы на приёме у парапсихолога, которого нашла через знакомых Катька. Толик не оставляет надежду жениться на сумасшедшей мне. И это приятно.

– Вернуться легко, если есть цель, -изрекает баба-экстрасенс в конце моего рассказа о пришествии мертвой сестры.

Вскользь упомянутые Элевсинские мистерии, прочно связанные с историей моей семьи вот уже много поколений, её заинтересовали.

– А в чём суть мистерий? – спрашивает она.

Я задумываюсь.

– Считается, что они соединяют этот мир и загробный. Дают надежду. Живи сейчас осмысленно, потому что смерть не конец, а продолжение пути.

– И всегда можно вернуться?

– Да.

***

– Не спи! – я слышу сквозь сон. «Цок-цок-цок». Вскакиваю и сажусь на кровать. Слышно, как в прихожей Регина ищет ключи.

– Ты ключи забыла? – кричу.

– Да. Я убегаю. А ты не спи!

Цок-цок-цок.

Набираю номер Толика. Он сразу отвечает, хотя на часах семь утра. «Не спишь?» – спрашиваю. «Нет», – радостно отвечает Толик. «Тогда приезжай. Сейчас».

– Ты не видела мой гребень? – голос матери всколыхнул сонную утреннюю лень.

Настя выдвинула ящик комода, растормошила ворох шелковых шарфов – гребень лежал среди них.

– Нет, – крикнула девушка, резко задвинула ящик и вышла из спальни.

Через несколько минут она шла по садовой дорожке. Мать склонилась над кустом роз, длинные волосы касались новых бутонов.

– Что там сегодня? – спросила Настя с надеждой.

– Только белые, слава богу… Кофе готов, – мать кивнула в сторону веранды, – идем завтракать.

Она подошла и взяла Настю под локоть.

– Гребень опять потеряла, представляешь?

– Мам, ну что ты вечно с ним. Будто реликвия. Давай, я щетку куплю?

– Не надо! – мать разозлилась, ущипнула Настю. – У меня без него весь день насмарку – сложно понять?!

Настю тоже можно было понять: мать ведет гребнем по волосам и утро застывает будто в смоле. Увязнув в тягучих нотациях и упреках, невозможно дождаться, когда закончится завтрак. Проще спрятать гребень и, наскоро перекусив, сбежать на работу.

Настя налила кофе из горячего кофейника и тут же поднесла к губам. Не обожглась. Кофе был привычно холодным – еще одна особенность бесед с матерью. Будто Настя вспоминала о своей чашке, только выслушав кучу жалоб: на нерадивых детей, хохочущих в соседском дворе; нерадивые цветы, подсовывающие розовые бутоны вместо белых; и нерадивую дочь, бросающую мать ради первого встречного.

За Матвея доставалось больше всего пощечин. Словесных, конечно. Но не менее болезненных. Каждый день мать пророчила Насте предательства и измены. И ее называла предательницей. Кто еще оставляет родного человека в одиночестве? Мать каждый раз переживает: у нее давление, сердце, мигрень. А с утра после Настиных свиданий на кусте белых роз – розовые бутоны.

Разумеется, Настя не верила в эту чушь. Про бутоны. Про давление и сердце – верила. Звонила Матвею, тоскливо отменяла следующую встречу.

Ловя Настино настроение – всегда на грани счастья и нервной печали – Матвей давно уговаривал съехаться. Просил о знакомстве с матерью – так, мол, она успокоится на его счет.

Настя и представить не хотела такого знакомства.

Было уже однажды.

Мать вышла к столу растрепанная, разглядывала ухажера с дотошностью энтомолога, устроила допрос, напирая на воображаемые изъяны в порядочности. На этом романтическая история закончилась.

Когда появился Матвей, Настя твердо решила – домой его не приведет.

И на переезд решиться не могла.

Что будет, если начнется очередной приступ? Кто присмотрит? Кроме Насти, у матери никого.

Да и у Насти других родных нет. Отец ушел. «Бросил», – уточняет мать, поджимая губы. Настя едва его помнит – по фотографиям и отпечатавшемуся в памяти жесту. Вместо приветствия и прощания он всегда козырял – руку к виску. Вот и все, что осталось. А мать всегда рядом.

Так и жила Настя который год: оставаться больно, а уйти тяжело.

Допив кофе, она целует мать в щеку и отправляется в депо.

Если бы спросили, что в ее деле самое сложное, она бы, смеясь, ответила: «Не уснуть в первый утренний рейс».