Мечтай маленький синеглазый мальчонка о любящих родителях и полной детских радостей жизни — он бы тоже прибыл в сиреневый домик ясным, улыбчивым и белокурым, он бы тоже принимал участие в общих солнечных играх, и он бы тоже однажды отправился на другую сторону, влекомый зовом тех людей, что где-то далеко или близко его ждали.
Он обрёл бы дом, обрёл семью, обрёл весёлую лохматую собаку с репейником под левым растрёпанным ухом…
Но никогда бы не увидел человека в белой с серебром маске, никогда бы не пронёсся над полями и песками на спине белой трёхцветной лисицы, никогда бы не постиг тайны старого молчаливого леса. Никогда, никогда бы не нашёл он то, что в итоге нашёл, никогда бы не повязал на запястье свою собственную особенную ниточку позолоченной любви…
И никогда бы не узнал, что там, где всё-таки заканчивается мир, скрытая серым проливным туманом, дожидается заблудившихся гостей зелёная солнечная чаща, под сенью которой притаился маленький звёздный домик с горящими лисьим огнём жёлтыми оконцами.
Белая лисица, снежный зверь забытых холмов, разгоняя ударами лап и хвостов клубы скапливающегося серого дыма, поднялась, прыгая уже почти по воздуху, так высоко, что у маленького Эржи, вжавшегося всем нехитрым существом в тёплое пушистое тело, обещало вот-вот вырваться из груди сердце. Испуганный, с кружащейся головой, и вместе с тем бесконечно влюблённый в этот странный бескрылый полёт и несомую вместе с ним свободу, он чувствовал, как под его ладонями, там, глубоко за пухом и мехом, бьёт ключом жизнь, искрится и плещется восторженная дикая радость, как всё клокочет внутри, когда Лис завывает, прошивает небо и землю колдующим лаем.
— Прошу тебя, ничего не бойся, малыш! — раз за разом смеялся его Лис, поворачивая голову, улыбаясь одними глазами — такими же перлово-дымчатыми, как воздух в уютный дождливый день. — Я ни за что не позволю тебе упасть!
Мальчонка верил, кивал, но всё равно зарывался поглубже в щекочущую шкуру, всё равно цеплялся изо всех сил и всё равно отворял глаза, когда зачарованный зверь выделывал играющий с ним вираж, нырял, описывал шуструю прыгучую петлю, возносился куда-нибудь наверх и начинал стремительно пикировать вниз.
Иногда они оказывались так высоко, что со всех сторон оставалась одна лишь пустота, спелое густое молоко, очередной незнакомый край мира, за которым — Эржи теперь знал это наверняка — никогда не было и не будет конца…
Уже потом, когда из груди изо всех сил сдерживающегося ребёнка всё же вырвался первый смущенный, но полный робкого восторга крик, когда белая лисица вторила ему мурлыкающей мелодией полнолунного лая, когда лапчатый туман, точно по долгожданному стайному зову, стал рассеиваться — мальчик и Лис увидели его.
Настоящий оживший лес.
А посреди…
Посреди — сияющее распустившейся зелёной короной истинное Великое Древо.
========== Начало всех начал ==========
Маленький Эржи, болтая босыми ногами, затаив дыхание глядел на бескрайний простор раскинувшейся внизу зелёной долины.
Упругие травянистые ковры, лоснящиеся волнами под дыханием разгулявшегося тёплого ветра, уводили до самого горизонта, теряясь в синеве скрытых дымкой черничных гор, и Эржи, никогда прежде не видевшему настоящего живого моря, казалось, что травы, залитые отблесками жёлтого солнца, обернулись сейчас именно им — морем.
Между невысокими округлыми холмами залегли свежие искристые озёрца, за ними — юркие речки и ручьи, пёстрыми змейками тянущиеся сквозь цветущее царство бесконечного лета.
Вдалеке, за лужайками из одуванчиков и мохнатого клевера, за стайками плещущихся на отмели синепёрых птиц, Эржи то и дело мерещились странные дивные создания, белые кони с тонкими рогами, стройные лани, чьи глаза сияли ярче падающей за океан кометы, большие косматые звери, одновременно похожие и непохожие на чуточку иных лисиц — рыжих да золотых.
Мальчик напоминал себе, что не может увидеть так далеко, никто на свете не может увидеть всё, чтобы смотреть и смотреть до самого не кончающегося предела. Нельзя, сидя на ветвях приютившего исполинского дерева, разглядеть, как по стеблю ползёт выкупанная в росе божья коровка, как чистит перья овсяная зарянка, полыхая раздутой апельсиновой грудкой, как танцуют под ветром иголочки новорожденных елей…
Нельзя, правда же нельзя, но всякий раз, когда маленький Эржи терялся и начинал сомневаться в собственных глазах, белый Лис, сидящий так близко, что дыхание попросту перехватывало, сжимал напряжённую детскую руку в своей — и все сомнения разом уносило.
— Послушай…
Надёжная успокаивающая ладонь не легла, как Эржи того ждал, на плечи, но вместо этого Лис улыбнулся ему уголками глаз, склонил голову, прижимаясь мурлыкающими губами с почти-почти просвечивающими усами к мальчишеской макушке и оглаживая кончиками пальцев быстро розовеющие щёки.
— Ты говорил о том, что… искал своё сердце… среди всех, кого приводил… сюда… — наверное, это был очень глупый вопрос. Очень-очень глупый и очень-очень страшный вопрос, на который никто бы не захотел отвечать, на который не то чтобы хотелось получать ответ, от которого пух на загривке поднимался дыбом и болел, если только что-то без стержня и сердцевины могло на этом свете болеть. — Ты… ты, скажи… нашёл… его…?
Лис долго молчал, продолжая ласково прижиматься губами к волосам, к дужкам тёмных бровей, к прохладному беззащитному виску… И лишь тогда, когда мальчик уже готов был сгореть от стыда и отчаяться, когда пожалел, что открыл рот и остался здесь быть, так тихо, так спокойно и так головокружительно выдохнул ему на самое ухо:
— Нашёл… — и прежде, чем маленький Эржи, скорый на смену непоседливых догадок и ощущений, успел придумать или сказать хоть ещё одно слово, глухим лающим шёпотом добавил: — Конечно, нашёл. Я прямо сейчас держу его в своих руках, малыш.
Мальчик, не смея шелохнуться, замер, накрепко ухватившись пальцами за широкий белый рукав, а потом пугливо, кусая от неловкости губы, спустился капельку пониже, обхватывая ладошкой чужое запястье. После, помешкав, сполз ещё ниже и ещё, пока их с Лисом пальцы не переплелись, сомкнув новый неразлучный замок, запечатлевший в одном касании целый огромный мир где-то вспыхнувшей и родившейся в тот же миг звезды.
— Я искал тебя много-много человеческих лет. По городам, по улицам, по морям и раскрытым судьбам, задолго до дня твоего рождения… Я уже почти прекратил верить, что где-то на свете есть кто-то и для меня, почти оставил всё это, почти смирился и просто исчез, но… вот он ты. А я… я до сих пор не могу это осознать, знаешь…
Лис осторожно перетянул притихшего мальчонку к себе на колени, усаживая так, чтобы тот мог прижаться головой к плечу, к груди, слушая биение такого живого, такого радостного, такого всё же существующего сердца. Руки-лапы, подёрнутые густой белой шерстью и длинными бережными когтями, окутали маленького Эржи тёплым-тёплым коконом, одеялом из ворожейных облачных снов, согревая и убаюкивая, нашёптывая хрупкому детскому существу, что больше оно никогда не будет одиноким.
Мальчонка, выкупанной в серебре лисице не доверяющий, а просто-напросто верящий, улыбался — так легко, так открыто и счастливо, как не умел и не мечтал научиться прежде. Улыбался, смотрел вниз, на зелёные ковры и дальше, где жёлтое солнце, рыжея, медленно ползло к вершинам гор, окрашивая те брызгами брусничного сока, на вьющиеся гривы гибких ив, любующихся в воде отброшенным отражением, на травы, небо, облака, и слушал.
Слушал, совсем как пряным летним вечером в предназначенное лишь ему одному Время Сказок, удивительную историю такой же удивительной колдовской лисицы.
Историю о том, как белый трёххвостый Лис, сердце древнего леса на грани яви и сна, оборачивался человеком и надевал волшебную маску, невидимой тенью отправляясь в тот, другой и далёкий от него, мир, в надежде отыскать потерянное однажды сокровище. Измученный одиночеством, он год за годом, долгие десятки лет бродил по пыльным улицам, относил в пустовавший до этого сиреневый домик заблудившихся детей, прося добрых лесных духов за теми присмотреть, и те, обращаясь беловолосой женщиной, дряхлым старцем и причудливым карликом, охотно выполняли просьбу своего хранителя, единственного дитя Великого Древа.
