Пусть и пересекаться с ним взглядами Юа искренне старался не.
Туша — вытесанная в полный человеческий рост и на человека до кислого спазма похожая — была настолько подробной, правдоподобной, детальной и слепленной до малейшей родинки или линии жизни по покачивающимся посиневшим ладоням, что принять ее за искусственную можно было только при доброй доле отсутствующего воображения; хватало отливающего черным фиолетом свесившегося языка, кровавых дорожек по рту, подбородку, шее и груди, обнаженных яиц да члена, растопыренных коротких и толстых пальцев, тоже голых волосатых ног, спустившихся на слепые глаза темных патл и надутых узлами мужских мышц по телу, чтобы, наклонившись через борт ванного коромысла, как следует от впечатления проблеваться.
Вдобавок, явно считая подобную игрушку недостаточно внушительной или что, Рейнхарт, то ли перерыв хрен знает сколько местных магазинов — они тут, Уэльс помнил, подобной атрибутикой отнюдь не баловались, но нашелся, нашелся, очевидно, один несчастный Брут, где осчастливленный придурок отыскал ее, эту страшную криповатую шторку, — то ли разрисовав — за ним не станется, после самолетов да прочих художеств Юа даже не пытался в его дарованиях сомневаться — обычную занавеску самостоятельно, обжился еще и такой вот красотой, короной которой белые клеенчатые складки покрывали крапленые брызги ударившей фонтаном венозной крови, а если прибавить к этому нежно-бежевые кафельные стены, такой же пол, пугающее своей кривизной мутное зеркало над умывальником и зыбкую холодную пустоту, смешанную с пробивающимся рыбным душком и кое-где наклеенными чешуйками, то становилось как-то так сильно не по себе, что если бы не всякие иланги да хвойные лимоны, Юа бы уже давно убрался отсюда, драпнув со всех ног и громогласно объявив, что мыться отныне станет только снаружи да под дождем.
Рейнхарт был сумасшедшим, Рейнхарт был безобидно-опасным, отождествляя собой самое клиническое из возможных сочетаний, и Рейнхарт…
Держал, действительно держал здесь эту сраную рыбу.
— Я приноровился мыться вместе с ним, — непринужденно и флегматично пожал плечами желтозверый лис, послушно тем не менее подхватывая на руки огромную, разращенную до метровой длины затихшую рыбину и бережно перекладывая ту в заранее наполненную водой деревянную кадку из стародавних времен, притащенную откуда-то с всё того же злополучного второго — или третьего, черт поймешь — этажа.
— Ты серьезно…?
Юа недоумевал.
Привыкший к вещам простым и понятным, к абсолютно одинаковым людям и таким же одинаковым укладам да явлениям, добровольно не желающим друг от друга отличаться, он никак не мог взять в толк, издевается этот человек над ним или нет: рыба в ванне — всякое вроде как случается… — не то чтобы казалась ему совсем уж вопиющей дикостью, но…
Всё же отчасти казалась.
— Конечно, душа моя. Я всегда с тобой очень и очень серьезен, — говоря это, мужчина, наконец, переместил забеспокоившуюся тварюгу в предназначенный той переносной аквариум и, любовно погладив двумя пальцами по склизкой пятнистой голове, лучисто улыбнулся опешившему мальчишке, воочию наблюдающему, что тупая вроде бы по природе животина как-то так… не слишком и тупо ластилась к знакомым рукам, мирно свернувшись в своем тазике, будто прекрасно понимая, что неудобство это — сугубо временное и скоро она опять вернется в обжитую, хоть и тоже неудобную человеческую ванночку. — Куда, скажи, пожалуйста, мне еще его девать? Честно признаться, поначалу я не рассчитывал, что всё это настолько затянется и завертится, но… Но вот. Затянулось и завертелось. Как видишь, теперь он живет здесь. С нами. Кажется, уже с два или три месяца. Не думаю, впрочем, что ему тут особенно хорошо: Кот — очень большой мальчик и продолжает стремительно расти, так что однажды он попросту не поместится в мою ванну, и тогда мне, вероятно, придется искать новую… Или, если уж на то пошло, строить целый бассейн под его нужды. Что ты скажешь насчет бассейна, краса моя? Он бы нам не помешал… если бы не суровая погода таких же суровых викинговых пустошей, стало быть.
Разобравшись с переселением рыбы, Микель, ополоснув руки, занялся ванной: сам, не возражая ни словом, пошел ту чистить да отдраивать от въевшейся рыбьей слизи, сам смыл и собрал все чешуйки, покидав те к этому вот безумному Коту в таз, и сам, поколдовав с колбочками, сотворил подозрительно закруживший голову пахучий раствор, удивительным и почти мгновенным образом усмиривший пыл горячего на сердце Уэльса.
— Так, думаю, будет в самый раз, душа моя. Приятно тебе искупаться, отдохнуть и провести время, а я пока пойду, займусь приготовлением ужина… Что? Чем ты недоволен, мальчик? Я не сделал чего-то еще?
— Угу… Рыбину эту дурную… не убрал… — не слишком уверенно и до неразборчивого тихо пробормотал Юа, отворачиваясь к стене и стараясь не глядеть на животное-неживотное, которое, выпучив налитые озерной тиной желтые глаза, как-то…
Слишком понимающе на него смотрело, то погружаясь обратно в воду, то вытаскивая наружу голову и принимаясь пробовать сухопутный воздух приоткрывающимся влажным ртом.
Отчего-то он верил, что Рейнхарт откажется — и, черти, был бы вполне в своём праве, если бы хоть раз прекратил вестись на его идиотские прихоти, — но тот лишь, подумав немного, снова совершенно добродушно улыбнулся, хитро прищурив хищные — и такие же желтые, что гнать бы в спину да вон — глаза:
— Неужто ты стесняешься его присутствия, дарлинг?
Уэльс, укушенный не в бровь, а в глаз, вспыхнул, поджал на ногах пальцы, почти-почти зажмурился от стыда и попробовал было возразить, выталкивая из горла что-то жалкое и раздавленное о том, что какой вообще идиот станет стесняться тупых безмозглых рыб, не врубающихся, где синее, а где красное, но, так ничего и не успев, тут же оказался беспардонно перебит согласно покивавшим на все заранее известные тирады лисом:
— Впрочем, я и сам не хочу, чтобы кто-либо другой, будь это даже безобидный старина-Кот, видел нагим твое совершенное тельце. Сладко тебе провести время, моя радость. Я позову, когда ужин будет готов. Смотри, не усни только. Я, если ты не возражаешь, буду к тебе время от времени стучаться, чтобы убедиться, что ничего дурного с тобой не произошло.
Не обращая внимания на мальчишку, заикающегося, злящегося, горящего, тщетно пытающегося и пытающегося сказать, что не надо к нему сюда лезть и всё с ним будет в порядке, не дебил же совсем, мужчина, тихонько насвистывая себе под нос, подхватил свою кадку, шепнул что-то успокаивающее покачивающейся в образовавшейся тряске рыбине, отродясь не привыкшей к таким вот вневременным переездам, и, подмигнув так и не услышанному Уэльсу на прощание, сноровисто захлопнул за собой ногой дверь, оставляя тощего проигнорированного подростка и дальше клокотать новорожденной затоптанной сопкой.
— Повезло же мне с тобой связаться, придурок ты такой, а… — беззлобно прорычал облитый мылом и маслами Юа, растирая уставшие глаза горячими скользкими пальцами с клочками поналипшей пощипывающей пены. Откинул с лица приставшие прядки, проморгался, отфыркнулся от угодившей в рот воды и, повозившись на обильно смазанных чугунных внутренностях, так и норовящих перевернуть его макушкой под воду, сполз чуть ниже, устраивая голову на специальном выступе, где, подняв над собой вытянутые к потолку руки, принялся задумчиво разглядывать просачивающийся сквозь пальцы свет, стараясь понять и принять всё, что с ним успело за короткий вроде бы промежуток, неузнаваемо изменивший самую жизненную сердцевину, произойти…
Когда вдруг, свернувшейся комком печенкой почуяв неладное, резко выпрямился обратно и так же резко, пусть и не очень удачно, сел, едва не поскользнувшись, не потопившись и не подняв стены перелившихся через край разлохмаченных брызг.
Хотя вот эти, последние, всё же случились, разбудились, хлынули, тучно прошипев лопающимися пузырями, на кофейный кафель, а в щелке тихонько приотворившейся двери, чуть виновато и как-то так очень нехорошо улыбаясь, замельтешила сраная башка сраного очеловеченного лиса, хрен знает сколько времени таращащегося на мальчишку голодными поплывшими глазами непредсказуемой бродячей собаки.
