Лорд и его Лотос, ебись оно всё конем, по отдельности никогда и никуда уже не ходили.

Не выходили, в принципе, тоже.

Рейн, заслышав о неминуемо надвигающейся работе, погрустнел и заскучал, что залитый вместо истоптанного городского тротуара голубой девонширский мрамор, но, подумав, приставаний своих не прекратил всё равно.

Более того — усилил настаивающий напор, скрашивая тот пляской голодных искорок в тягучих и породистых гепардовых глазах.

— До завершения еще невыносимо далеко, моя ласковая октябрьская бабочка, и если что — я полностью полагаюсь на твоё острое соколиное зрение. Уверен, если наш толстячок вздумает куда-нибудь подеваться, ты немедленно мне об этом сообщишь. Верно же, хороший мой? — радостно вышептал он, прекрасно зная, что прав, что прекрасно прав, что никуда бесконечно желанный юнец не денется, что с этой своей сводящей с ума чопорной пунктуальностью не позволит выслеженной жертве соскользнуть с заброшенного рокового крючка. — А пока ты наблюдаешь за ним, милый мой, сладкий мой, нежный и возлюбленный, я сделаю тебе приятно… Разве же не заманчиво, м-м-м…?

Рука его нахально переместилась на плоский живот, сползла ниже, принимаясь неторопливо выглаживать давно уже налившийся нетерпеливым желанием член, и Юа, который отныне и навсегда уже никакой не Уэльс, а еще один Рейнхарт, чертов Юа Дождливое Сердце, простонав сквозь стиснутые зубы и прикрыв пушистыми ресницами один глаз — вторым и впрямь продолжая неусыпно следить, — махнул на всё опустившейся рукой.

— Черт с тобой… — выдохнул. — Делай, дурной ты Лорд… Делай, что хочешь, только видимость не закрывай…

Лорд, облизнув губы, взбудораженно улыбнулся, тянясь к нежной шейке и прикусывая ту передними зубами…

По сцене, продолжая сверкать накаченными ногами в белых просвечивающих колготках, кружил и кружил позабывший о положенном по сюжету суициде австрийский кронпринц Рудольф с возлюбленным черепом на руках.

Fin.