Вы же, помнится, хотели незабываемой ночи, ваше дорогое Светлейшество?

Так, стало быть, наслаждайтесь!

⊹⊹⊹

Наверное, Юа слишком долго да слишком много паясничал и выделывался, потому что в итоге от страшного симбиоза Рейнхарта с перекисью и йодом досталось и ему: Микель, вспомнив, что заигравшийся юноша тоже получил сегодня по буйной головушке, полез разводить тому волосы, ощупывать макушку да проверять повреждения, а чтобы лучше проверялось да лучше понималось, в каком малец состоянии — сначала еще и сковырнул запекшуюся кровь, чтобы тут же, томительно улыбаясь, залить кровь свежую перекисью да йодом, удерживая за горло так крепко, чтобы Уэльс от постигшей кары никуда подеваться не смог.

Мальчишка зверски шипел, мальчишка рычал, бил ногами и руками, вгрызался в воздух зубами и орал, что прибьет эту сучью лисью скотину, что еще раз обдерет той когтями всю морду и замазывать больше ни за что не станет, а та, собака последняя, только смеялась да смеялась, успокаивающе оглаживая юное пылкое тело.

В конце концов, приевшись обоим, надругательство, пропахшее йодом да накрахмаленной марлей, сменилось припомненной Рейнхартом затеей непременно сыграть в шахматы, в результате чего, не слушая ворчания Уэльса, который хотя бы честно признался, что играть ни во что не умеет, мужчина пошел готовить им закуски, сопровождаемый всё тем же приблудившимся мальчишкой — делать было всё равно нечего, стрелки остановились между четырьмя и пятью по черному утреннему времени, и Юа лениво думал, что такими темпами посещение пресловутой школы — изначально-то и не нужной — ему уже не светит.

Отчасти хотелось спать, отчасти хотелось побыть с этим человеком чуточку подольше, и Уэльс, терзаясь вечными «между» и «между», в итоге все-таки махнул рукой, отбрыкнулся от самого себя и принялся дурашливому лису помогать.

Тот, напевая, готовил еду — Юа её послушно относил в гостиную, раскидывая не на столешнице, а на полу перед камином: и Рейнхарт приучил, и самому Уэльсу так нравилось больше, когда вокруг оставалось много места и не нужно было тесниться на крохотном участочке кресла или твердого стула, чувствуя себя настолько скованно, что в самую пору вспылить да посходить с ума.

Кухня в ночной час представляла собой зрелище еще более сокрушительное, израненное и помирающее; чтобы подобраться к столу да к посуде, приходилось наперегонки перепрыгивать через обвалившуюся балку и стараться нигде не поскользнуться в мокром липком болоте, называющемся у нормальных людей полом. Чтобы подобраться к холодильнику — пришлось совместными усилиями расшатывать хренову деревяшку из стороны в сторону, а после — точно такими же совместными усилиями её оттаскивать, перемещая всё ближе к плите, подойти к которой теперь было не сильно возможно, и Рейнхарт, ругаясь да притоптывая ногой, осторожно протягивал руки, пытаясь укрощать одомашненную газовую камеру в миниатюре настороженными командами дальнего боя.

Вскоре — потугами на совесть старающегося Светлейшества — у них появилось две чашки фраппучино — на самом деле самого обыкновенного капучино, обильно снабженного воздушными сливками-мороженым да заморозкой услужливого, но дающего протекающую трещинку холодильника. Еще чуть погодя — имбирный кофе да имбирный с лимоном чай, разогретое на сковородке с рыбьей икрой соленое крекерное печенье, топленый в кастрюльке шоколад вперемешку с ягодами, ванильным мороженым да большой ложкой ромашкового варенья. Нарезанные ломтями-треугольниками фрукты, распиленное на аккуратные — на этот раз Рейнхарт демонстрировал себя во всей красе — шматки филе зубастой касатки и вяленая оленья шейка под острым соусом тобаско, к которому Юа тоже пристрастился испытывать кое-какой интерес.

Уэльс, проявляя в эту ночь несвойственную ему благосклонность, вымыл за двоих чертову посуду, не высказав ни слова против. Расставил на полу миски, оживил дисководную магнитолу, всобачив той в пасть привычного уже Sigur Rós’а, чьи песни успел заучить настолько, что вскоре мог начинать распевать их сам.

Если бы, конечно, позволил себе когда-нибудь запеть вообще.

Они с Микелем оба оставались замыленными консерваторами, которых вполне устраивали одни и те же затертые пальцами вещи обихода: новое требовало нежелательного близкого знакомства, особенного подхода, настроения, желания, времени и сил, а ни у Рейнхарта, ни у Юа их попросту не находилось на что-то столь несущественное, когда старые привычки вполне устраивали, приносили уют и своеобразное успокоение.

Когда с приготовлениями к невинному голодному ночевничеству было закончено, мужчина, оставив мальчишку сторожить припасы от не вовремя проснувшегося проклятого Карпа, отправился наверх, обещая вскорости вернуться и принести с собой кое-что интересное, что скрасит часы их безлунных бесцельных посиделок.

Юа, невольно приучившийся к желанию принимать в их безумствах непосредственное собственное участие, лишь надуто фыркнул и, с неприязнью покосившись на паскудистого кота, что, сопровождая запах съестного назойливой толстой мухой, потоптался вокруг да перебрался к мальчишке под бок — не рискуя забираться на колени, когда поблизости ошивался неуравновешенный двуногий психопат с похожими на кошачьи гляделками, — остался все-таки ждать, тоскливо перекатывая в пальцах чертову ягоду несъедобной крушины, непонятно как и почему очутившейся на отмытой добела трапезной скатерке.

— И что ты такое припёр? — хмуро уточнил Уэльс, глядя на громаду сгруженных друг на друга коробочек да сундучков. Из одной картонки проглядывали стопочки игральных карт, аккуратно перевязанных крест-накрест впитавшими цвет времени ленточками. Из другой — деревянные и железные футляры в бархатной обивке с золочеными рисунками-филигранями. Из третьей — и вовсе холщовые мешочки, глухо побрякивающие перекатываемыми во внутренностях не то кубиками, не то костяшками, не то брусьями, не то чем-то непривычным еще. Всё это пестрило, пахло ржавым металлом, пылью, цирком и мшистой сыростью не то чердака, не то подвала, в котором Юа так еще ни разу и не побывал, и попросту заставляло глаза кружиться да разбегаться, не зная, за какую яркую веревку, заплатку или геометрику ухватиться в первую очередь. — Ты же обещался найти шахматы. А сам что притащил?

— Их и притащил, радость моих очей! — с довольной улыбкой заверил Рейнхарт, чуточку запыхавшийся непредвиденными лестничными пробежками. — Я не был уверен, что они так уж сильно придутся тебе по вкусу, поэтому принес заодно всё, что только сумел отыскать: думаю, хоть одна из этих игр подойдет и заинтригует тебя. Скажи-ка мне, дарлинг… — практически сияя и мурлыча, мужчина опустился на задницу, подгрёб под себя длинные ноги, полюбовался насторожившимся мальчишкой… нехотя помрачнев в глазах, когда заметил у тонкой красивой ножки приблудившуюся толстую тушу. — Ты уже имел удовольствие когда-нибудь во что-нибудь играть?

— Нет, — недолго думая, отозвался Уэльс, с подозрением наблюдая, как хренов Рейнхарт, вновь затягиваясь сигаретой — сколько раз он ему говорил не курить прямо в доме?! — подползает всё ближе и ближе, ближе и ближе, не сводя глаз даже не с него, а с того, что дремало, вибрируя жирным боком, внизу.

— Вот как? Тогда поставим вопрос по-другому: тебе хотелось когда-нибудь во что-нибудь сыграть?

Юа снова на него покосился, снова заподозрил в его поступках неладное и, поняв, что до столкновения-соприкосновения осталось не больше пяти секунд да двадцати шести миллиметров, осторожно отодвинулся в сторонку, вырыкивая предупреждающее:

— Нет.

— Ты удивительно разнообразен, дарлинг! — издевался же, скотина! — А мне вот всегда хотелось. Я вообще-то люблю хорошую игру, хоть и никогда не мог отыскать для себя подходящего партнера… Что скажешь, мой сладкий трофей? Сыграем во что-нибудь? Быть может, у тебя отыщутся особенные предпочтения или неприязни?

Юа, не очень-то хорошо догадывающийся, какие в природе в целом существовали игры, немного растерянно пожал плечами.

— Да мне всё равно так-то… — буркнул. А потом, закашлявшись добравшимся-таки до ноздрей дымом, злобно добавил: — Да убери ты свою чертову сигарету! Сил моих нет постоянно дышать этой вонью! Сколько мне еще тебе говорить, что если хочешь закурить — выходи, блядь, на улицу?! И вообще… Давай сюда, дурья твоя башка! Я сам сейчас её вышвырну!