Следующее время Ольсен занимался тем, что пытался сгрести весь мусор в кучу и спрятать его от Эрика, который стоял в дверях и с интересом все рассматривал. Йоханесс до ужаса боялся, что Ричардсон обвинит его в неопрятности и скажет что-нибудь презрительное, но гангстер почему-то продолжал молчать. Потом художник расстелил диван, чего он обычно не делал, предпочитая спать на нем свернутом, достал чистое белье и постарался создать в комнате хотя бы немного уюта.

— Ты согрелся хотя бы немного? — спросил Ольсен.

— Да.

— Давай я дам тебе какую-нибудь свою одежду? Ты же не будешь спать в своей дорогущей рубашке? Еще я могу зажечь камин, чтобы было теплее, — вновь быстро-быстро произнес Йоханесс, чувствуя себя крайне неловко, задавая такие вопросы.

— Ты просто хочешь посмотреть на то, как я выгляжу в твоей одежде, да? — игриво ухмыльнулся Эрик.

— Что за глупости ты говоришь, — смутился Ольсен, чувствуя, как краснеют щеки.

— Не волнуйся ты так. Я просто пошутил. Доставай свою одежду, — беззаботно произнес Ричардсон.

Йоханесс набрал воздуха в легкие, понимая, что нужно собрать все свои эмоции и запихнуть куда подальше. Он когда-нибудь с ума сойдет с этим сумасшедшим ребенком, которого почему-то все называют жестоким гангстером. Ольсен вновь залез в свой шкаф, кое-как выудив оттуда чистую футболку и спортивные штаны.

— Отдаю тебе все самое лучшее. Лучше этих вещей в моем шкафу нет, — торжественно произнес Йоханесс, протягивая Ричардсону одежду.

— Спасибо, dolce, — хмыкнул Эрик.

Гангстер стащил с себя кофту Ольсена и начал расстегивать пуговицы на своей рубашке, Йоханесс смущенно отвернулся, чтобы не создавать неловкости и не мешать Эрику.

— Ты назвал меня идиотом по-итальянски? — проглотив возникший в горле ком, спросил Йоханесс, пытаясь не думать о том, что за спиной стоит Ричардсон и снимает с себя одежду. — Всегда было интересно, что ты говоришь, когда переходишь с английского на итальянский. — Почему сразу идиотом? — хмыкнул Эрик.

— Ну да, правильно. Оскорблений существует очень много, — ладони вспотели, а кожа покрылась мурашками, но Ольсен продолжал держаться.

— Нет, Йенс, я не про это. С чего ты взял, что я оскорбил тебя? — кажется, Ричардсона и правда тревожит этот вопрос.

— А ты можешь обращаться ко мне, не оскорбляя меня?

— Очень даже, — усмехнулся гангстер.

— Так, хорошо. И как ты назвал меня? — с крайне выраженным интересом в голосе спросил Йоханесс.

Ричардсон загадочно промолчал, в то время как любопытство Ольсена стремительно росло.

— Эрии-и-ик, как ты меня назвал? — почти проскулил Йенс.

— Ты правда так хочешь начать изучать итальянский? — усмехнулся Ричардсон.

— Возможно, хочу. Потому что так я смогу понимать то, что ты говоришь!

— Зачем тебе это?

— Я уверен, что на итальянском ты говоришь те вещи, которые не можешь сказать на английском.

Эрик вновь замолчал на какое-то время.

— Это был удар ниже пояса! — пародируя голос Йоханесса, воскликнул Ричардсон.

Ольсен замер, а после чего разразился громким смехом. Он точно разговаривает с гангстером, которого боится весь город? Йенс до безумия и до боли в сердце очарован этим удивительным существом!

— «Dolce» на английском звучит как «сладкий», — гордо произнес Эрик, когда Ольсен перестал смеяться.

И тогда Йоханесс решил, что уже давно пора было подыскать себе местечко на кладбище и начать копить на гроб, потому что Эрик убьет художника не выстрелом револьвера, а своими словами, своим поведением, которое то до ужаса невинное, то до ужаса необъяснимое, то до ужаса жестокое. В последнее время Ричардсон открывался художнику с совершенно новых сторон. И теперь Йоханесс точно был уверен, что Эрик — далеко не только жестокость и агрессия, но и уйма положительных качеств, которые Ричардсон закапывал глубоко в сердце, боясь, что кто-нибудь сможет его раскусить и понять. Но что заставило гангстера скрывать от окружающих все самое прекрасное в себе?

— Пойдем спать, Джованни, — ласково произнес Эрик. Йенс повернулся к нему лицом и сделал несколько шагов, приближаясь к крови.

— Почему Джованни?

— На итальянском твое имя, скорее всего, звучало бы как-то так, — улыбнулся гангстер, ложась на кровать и накрывая себя одеялом.

— До чего же глупо это звучит, — фыркнул Йоханесс, ложась рядом.

— А мне нравится, Джанни, — хихикнул Эрик.

— Ради Бога, перестань!

— Прости, Йон.

— Никогда не сокращай моё имя таким образом, никогда, Рикки!

— Ну и омерзительно же это прозвучало, Ян.

— Я знаю, Кики.

— Это ужасно, перестань.

Наконец, в комнате повисла тишина, причем какая-то неловкая. Эрик лежал спиной к Йоханессу, причем так близко, что достаточно было одного неловкого движения, чтобы случайно дотронуться до него. Ольсену так хотелось прямо сейчас обнять Ричардсона, прижать его к груди и гладить по рукам, пытаясь подарить всю свою любовь и нежность. И Йенс решил рискнуть.

Художник осторожно вытянул руку и накрыл ей талию Эрику, почувствовав, как дыхание Ричардсона стало более резким и быстрым. Тогда Ольсен потянулся дальше и накрыл своей ладонью кисть Эрика и немного сжал ее, теперь уже ожидая реакции гангстера. Некоторое время Ричардсон, казалось бы, вообще не шевелился, но потом осторожно подвинулся ближе к Йенсу и прижался к его груди, щекоча длинными волосами нос художника. Но Ольсену нравилось ощущать волосы Эрика у себя во рту, нравилось, что они щекотали нос, нравилось, что между ними было непростительно близкое расстояние, нравилось, что они могли согреться друг от друга, нравилось, как выглядел Ричардсон в огромной для него одежде Йенса.

Йоханесс сходил с ума от того, что мог прямо сейчас обнимать свою любовь. И пускай если даже завтра сегодняшняя сказка развеется, Ольсен никогда не запомнит то, каким живым может быть Эрик, никогда не забудет той теплоты, которая образовалась в сердце, когда Ричардсон смеялся. Йоханесс безнадежно и глупо влюблен, и готов отдать все ради Эрика, который, честное слово, является самым потрясающим и прекрасным человеком на свете.

— Идея спать вместе — самая лучшая моя идея, — едва слышно произнес Ричардсон.

— Ты прав, детка, — шумно выдохнул Йоханесс. — А теперь спи. Доброй ночи. — Доброй ночи, dolce.

***

Lana Del Rey — Salvatore

Когда Ольсен проснулся утром, он уже не ощутил теплого тела, уже успевшего стать родным, под рукой. Ну правда, на что он рассчитывал? На то, что после этой ночи все кардинально изменится, что Эрик пропитается глубоким чувством к Йенсу, поймет и осознает, что Ольсен — его любовь всей жизни? Нет, к сожалению, мир устроен не так, а мистер Ричардсон никогда не снизойдет на землю ради какого-то слизняка.

Йоханесс подавил в себе желание закричать, уткнувшись лицом в подушку. Конечно, со стороны Ольсена вообще глупо было на что-то рассчитывать, но как же больно падать в грязь после того, как всю ночь летал среди звезд. Вчера произошло нечто особенное, Йенс это чувствовал и знал. Это заставило художника еще безумнее и глубже полюбить Эрика, хотя, казалось бы, куда сильнее?

Йоханесс перевернулся на спину и провел рукой по своей футболке, аккуратно висящей на спинке стула. Он снял ее и притянул к груди, все еще чувствуя впитавшийся в ткань запах Ричардсона. Ольсен закрыл глаза, представляя Эрика, который лежал бы рядом с раскиданными по подушке волосами, сонно зевая и тихо хихикая, когда Йенс покрывал бы его лицо крошечными поцелуями. Черт, как же больно. Мужчина резко сел, пытаясь выкинуть из головы эти мысли, которые убивали и разрушали его внутреннее спокойствие. Эрик никогда не проснется рядом с Йоханессом.

Ольсен увидел лежащую на столе бумажку, которой тут раньше точно не было. Йенс надел очки и заметил буквы, выведенные на листе. Он долго не решался взять записку и прочитать ее, но все же, наконец, потянулся дрожащими руками к бумаге. Буквы были выведены неосторожным подчерком, видимо, Эрик писал в спешке, надеясь не встретиться с Йенсом утром, но все равно в этих буквах было что-то особенное и прекрасное. Ольсен был готов поклясться, что никто не писал так красиво, как Ричардсон.