— Мистер Ричардсон не любит, когда с ним шутят. Шутить здесь может только он, усёк? — слащавым голосом произнес Кристиан двери, за которой слышалась возня и крики.
Йоханесс прижался сильнее к стене, за которой прятался от всевидящих взоров мафии, и поправил очки, прищурившись, чтобы разглядеть лучше ситуацию, происходящую в оккупированном доме. Стёкла были заколочены досками, двери тоже, причём снаружи, что говорило о том, что жители стали жертвами в собственном родном обиталище. Один из мужчин в шляпах облил здание и траву возле него какой-то жидкостью, после чего поджог её. И тогда Ольсен понял, насколько может быть жестокой мафия, приказы которой не смогли выполнить.
Пламя быстро охватило пространство вокруг дома, жадно набрасываясь на доски и пожирая их, всё ближе приближаясь к несчастным людям, застрявшим в доме. Гангстеры курили толстые папиросы и переговаривались, пока семья умирала в муках и агониях. Из окон высунулись другие жители. Каждый хотел помочь, совесть терзала душу каждого, однако никто не решался подойти к вооруженным мафиози из «Нации розы». Да и было это уже бесполезно. Блядство, какое же блядство! Йоханесс осел на землю, схватившись за голову. Что такого сделали эти несчастные люди, что Эрик приказал их так жестоко убить? А что делал сам Ричардсон в это время? Неужели побоялся испачкать ручки об нищебродов?!
Единственное, что испытывал Йенс – это жалость к жертвам и ненависть к Эрику и всем его приспешникам. Где-то в глубине разума крутилось осознание того, что и сам Ольсен стал пленником коварства и гения Ричардсона. И мужчина плевать хотел на свою жизнь, но вот Оливер, разве он должен был расплачиваться за грехи отца?
Йоханесс поднялся на ноги и направился прочь от горящего дома, прочь от гангстеров, которые уже садились в машину, чтобы уехать отмечать очередное успешное дело, прочь от воздуха, пропитанного Эриком, прочь от его жуткой ухмылки, прочь от его уродливого лица. Как мужчина мог восхищаться этой чарующей красотой и тёмной таинственностью, слепо веря, что омерзительное чудовище перед ним – прекрасный принц?
Ольсен очнулся от размышлений лишь перед быстрой рекой, текущей куда-то вперёд в своём направлении. Она целеустремлена к определённой точке, к своему озеру, до которого определённо доберётся в конечном итоге. А что Йоханесс? Он лишь заблудившаяся душа, не понимающая, куда двигаться и что делать. С одной стороны, бесспорно, Эрик – действительно бездушная машина, которая, вероятнее всего, даже не испытывает угрызения совести за содеянное.
— Иди нахер, Эрик Ричардсон, — прохрипел Йенс, доставая из кармана брюк сложенную несколько раз бумажку, с которой на мужчину смотрел обворожительный гангстер, запрятав свое лицо в мягких волосах. Мафиози коварно улыбался, томно прикрыв глаза. Художник провёл по бумаге большим пальцем, представив, что гладит не нарисованное изображение, а кожу.
— Блять. Блять. Блятьблятьблятьблятьблять, — Йенс принялся ожесточённо рвать бумагу на куски, после чего выкинул всё в воду. — Ты мне не нужен, — заключил мужчина, после чего развернулся спиной к реке.
С другой стороны, вот он, Ричардсон. Такой красивый и необычный, талантливый и аристократичный, загадочный и непонятный, заботящийся о своей семье. Ведь никто не мог сказать, что на самом деле лежит на душе у Эрика. Отчего он так рано научился стрелять? Вероятнее всего, тому были свои причины. Гангстер – одна сплошная загадка, найти ответ к которой может только самый умный и талантливый человек на свете. Но, разумеется, никто не станет злом просто так.
Йоханесс видел, как людей заживо сожгли в собственном доме по приказу Эрика, но, несмотря ни на что, он продолжает усиленно оправдывать гангстера. Что это? Болезнь?
***
Домой мужчина вернулся под вечер. Дверь легко поддалась на слабый толчок. Йенс подумал о том, что стоило бы отругать Оливера за халатность и безответственность, но настроения разговаривать с кем-либо, а тем более отчитывать кого-то совершенно не было. Все мысли кружились возле одного, что непроизвольно высасывало все соки и всю жизнь из мужчины. Он уже не мог ни о чём думать, но продолжал, тратя последние остатки энергии.
Из гостиной доносились голоса, причём их было несколько, следовательно, Оливер был дома не один. Йоханесс нахмурился и на ватных ногах неохотно поплелся в комнату. На диване сидел разбитый Гловер, а возле него бегала взволнованная Эльфрида. И, честно говоря, Ольсена сразу начало тошнить только от вида этой «сильной и настоящей любви».
— Ночь на дворе. Чё вам резко стало нужно? — недовольно спросил Йоханесс, заползая в комнату.
Оливер, сидящий на кресле, испуганно посмотрел на отца. Юноша дрожал, словно от холода, но красноречивый взгляд выдавал сильные эмоции. Ольсен сразу заподозрил неладное, решив, что если Расмуссена кто-то обидел, то этому кому-то мало не покажется.
— Где ты шлялся? — грозно произнесла Эльфрида, поставив руки на бока. — Ой, это вы меня всё это время ждали? — Йенс широко улыбнулся, плюхаясь прямо на пол.
Гловер прокашлялся, привлекая всё внимание на себя. Не трудно было догадаться, что Томсон сейчас произнесёт что-то очень важное и, видимо, не слишком-то и приятное. Прекрасно, Йоханесс до жжения в сердце обожал плохие новости. Фрида заботливо взяла предпринимателя за руку, что вновь неприятно ужалило Ольсена.
— Я банкрот, Йоханесс, — тихим разбитым голосом произнёс Гловер.
— Чего? — удивился Йенс, не веря своим ушам.
— У меня больше нет денег. Теперь я никто, — слабо продолжил Томсон. — Мы в дерьме по самые уши.
Глава 5. Твоё искусство в том, чтобы разбивать сердца
Да пребудет со мною любовь и вино!
Будь, что будет: безумье, позор — всё равно!
Чему быть суждено — неминуемо будет,
Но не больше того, чему быть суждено.
Влюблённость – это такое чувство, при котором, когда ты видишь предмет своих грёз, хочется наплевать на своих собственных демонов, вырваться из плотного тёмного тумана и взлететь вверх, наслаждаясь жизнью. Но стоит влюблённости оказаться невзаимной, твои крылья словно отрезают огромными ножницами, и ты падаешь вниз, в грязь, разбивая коленки в кровь и кидая сердце в розовый куст, заставляя его кровоточить. Шрамы от первой влюбленности никогда не заживают.
(с) Алексия Паркер
Bones — Die for me
Быть невидимкой, когда тебя не видят даже твои родственники – тяжело. Быть человеком, который узнает все новости, связанные, между прочим, с твоей жизнью самым последним – больно. Быть нежданным ребенком и знать лишь одного из двух твоих родителей – печально. Быть Оливером и чувствовать распространяющееся по венам одиночество – невыносимо.
Юноша стеклянными глазами наблюдал за разрухой, происходящей в комнате. Отец и дядя кричали друг на друга, в то время как Эльфрида беспомощно металась от одного огня к другому.
— Какой нахуй банкрот? Ты охуел? Какого хера ты сказал это только сейчас?! — поднявшись с пола, прокричал Йоханесс.
— Он не виноват, Йенс! Он не знал, что так получится! — заверещала Эльфрида, пытаясь защитить Гловера от разрушительного гнева Ольсена.
— Завались, Фрида. Это не твоё дело, — огрызнулся мужчина, тем самым глубоко задев подругу.
— Ты не можешь срывать свою злость на Эльфриде, — устало вздохнул предприниматель. — Извинись перед ней.
— Сам извиняйся перед своей подстилкой!
Девушка ошарашенно посмотрела на Йоханесса, совсем потерявшись в происходящем. Мужчина и сам выпучил глаза на подругу, словно до последнего не верил, что смог произнести такие слова.
— Иди в жопу, Йоханесс Ольсен, — тихо сказала Эльфрида, делая несколько шагов в сторону художника. — Ты не имел никакого права так грубо говорить обо мне. Я всегда отношусь к тебе с добротой и стараюсь помочь, но, кажется, тебе всё равно. Ты конченный эгоист.
