— Только попробуй сказать, что меня опять кинули, — мрачно пригрозила она, скосив глаза на кошку. Та, понятное дело, не ответила, вместо этого флегматично свернувшись обратно в клубок.

Какое-то время в квартире стояла тишина. Только тикали громко часы над кроватью, да сонно мурчала пятнистая сиамка. Но долго находиться в неподвижности хозяйка квартиры, похоже, не умела. Уже через минуту она со вздохом сложила руки на груди, на миг став похожей на обиженную, невыспавшуюся Белоснежку. Потом, тяжело вздохнув, схватила телефон, привычно набирая один из контактов. И вновь замерла, зажав его в ладони и мрачно разглядывая стилизованный под Ван Гога потолок.

Минуту спустя светящийся экран смартфона мигнул и погас. Так и не надумав звонить, девушка мрачно швырнула его рядом с собой и, закинув руки за голову, закрыла глаза. Выглядела она скорее растерянно, чем обиженно, и если и была чем-то похожа на «вновь кинутую», то разве что полным отсутствием в квартире кого-либо, кроме равнодушной ко всему кошки.

Зазвонивший смартфон заставил её подскочить и, посветлев лицом, схватиться за телефон. Но почти тут же выражение её скисло, превратившись в досадливую гримасу.

— Ну что опять? — недовольно пробормотала себе под нос она, с неохотой нажимая на приём. Женский голос в трубке что-то взволнованно спросил. — Я сказала, доброе утро! Мама, я же просила не звонить мне в такое время! Я только что легла спать! Что? Да, именно, спала, не выдумывай!

Голос в трубке стал ещё более недоверчивым. Девушка озадаченно отвела трубку, разглядывая её с каким-то обиженным удивлением.

— Погоди, ты что, за мной следишь? Откуда ты знаешь… А, я поняла, опять Дженис, я так и знала, что она не из простого альтруизма вызвалась подвезти меня домой! Нет, я никого не ждала. Да, именно, просто гуляла. Мам, да оставь ты меня в покое! Ты что, пьяна?! Не влюбилась я, он просто друг!

Рывком опустив телефон, она зажала микрофон рукой и негромко, но с чувством произнесла несколько фраз, больше подходящих портовому грузчику, нежели худой до прозрачности девушке с одухотворённым выражением лица. Переведя дыхание, она вновь подняла телефон к уху и произнесла уже спокойно, холодно цедя сквозь зубы:

— Да вы все охренели со своими идеями! Ты вообще нормальная? Аааа, так это папа? Ну-ка дай ему трубку! Ну ладно, тогда я ему сама потом позвоню. Вы побесились, что ли, все? Ему за сорок, он не в моём вкусе и, по-моему, вообще гей! Мы просто… О, господи, да отстань ты от меня! Не пришёл и чёрт с ним, не слишком-то и хотелось! Нет, мама, я спокойна, это ты истеришь. Нет, писать не буду. И звонить тоже. Да, уверена. А теперь можно мне всё-таки лечь спать?!

Голос в трубке ещё что-то продолжал спрашивать, но девушка уже злым жестом ткнула на кнопку сброса и, со злостью швырнув смартфон рядом с собой, закрыла лицо ладонями.

Потревоженная громким разговором кошка настороженно приподняла голову, сверля хозяйку немигающим взглядом. Потом, запрыгнув на постель, забралась на грудь девушке и, громко мурлыча, принялась слабо покусывать её за подбородок.

Девушка со вздохом опустила одну руку. Вяло почесала питомицу за ухом, поморщилась от слишком «нежного» укуса и, оттолкнув мордочку кошки от лица, принялась гладить её уже активнее.

— До-ста-ли, — тихо, по слогам произнесла она. Сиамка, блаженно жмурящая голубые глаза, согласно мурлыкнула.

***

Что может быть проще для ангела, чем одарить страждущего исцеляющей силой небесной Любви? Ангелы состоят из любви — из неё и веры. Это их естество, их глубинная суть. Они просто не способны не делиться ею. В каждом благословении, в каждой крупице силы, направленной на что либо, есть отсвет этого божественного чувства. Даже карая, ангелы осеняют подлежащего наказанию нечестивца ею. Скорбя о заблудшей душе, а не теша свою ненависть.

…Сейчас же Азирафаэлю нужно было отдать только согревающее золото любви. Только его. Не ослепляющий огонь Благодати.

И в этом-то и была основная сложность. Любовь — это и есть Благодать, разве нет? Ангелы сохранили этот свет, в то время как демоны отреклись от него — и Пали. Как он сможет изъять из собственной силы то, что составляет самую её суть?.. Выхолостить, разъять на составляющие, сохранив при этом то, ради чего он собирался её призвать?

Ещё вчера он сказал бы, что это невозможно.

…Но вчера ещё не было того невыносимо-бесконечного пути сквозь стены Преисподней и мягкого сияния их с Кроули общей силы. Вчера ещё не было чёрных крыльев, заслоняющих его от удушающего ветра Скверны. Спасительного тепла окутывающего его океана заботы и любви, целительного, всепоглощающего, бескорыстного океана, который не мог, не способен был, как всегда считалось, исходить от демона — не было.

Вчера он не стал бы даже пытаться, боясь обжечь своего друга вместо того, чтобы спасти его. В конце концов, обычного исцеления достаточно, оно не имеет цвета, не способно спалить проклятый прах демонической плоти божественным светом.

Вчера он просто смирился бы с ситуацией, как смирился с нею полвека назад, радуясь уже тому, что ожоги не поднялись выше ступней, а значит, нескольких дней терпеливых усилий хватит, чтобы превратить их в лёгкие зудящие потёртости на коже, которые легко сойдут при первой же змеиной линьке.

Вчера…

Вчера осталось позади. Сегодня Азирафаэль знал, что может помочь. Сразу. Не растягивая исцеление на долгие мучительные недели, не ограничиваясь облегчением боли…

Он медленно закрыл глаза, отстранясь от струящих Благодать стен, от холода раннего весеннего утра, от тревожных, немигающих глаз Кроули…

И осторожно, с мучительной щемящей нежностью заново осознавая, какие страдания перенёс его друг, чтобы спасти его, послал к воспалённой обугленной чешуе лёгкую волну исцеляющей силы.

Кроули слабо вздрогнул и издал долгое, прерывистое шипение.

— Больно? — испуганно закаменел ангел. Он не почувствовал никакого ущерба: сила текла легко, беспрепятственно, буквально лаская израненную плоть. Но так было для него. А для Кроули…

Змей вяло качнул головой; раздвоенный язык выстрелил изо рта и вновь спрятался.

— Хорошшшо… Продолжай.

Азирафаэль облегчённо выдохнул. Он и сам не заметил, как напрягся, в ужасе ожидая увидеть, что своими усилиями принёс Кроули новую муку…

Руки вдруг мелко задрожали, и ангел, слабо всхлипнув, часто заморгал, чувствуя, как вдруг против воли влажнеют ресницы. Последние дни совершенно вымотали его — не столько даже в телесном, сколько в душевном плане. Если бы снова оказалось, что его благие намерения обернулись для его бедного друга новой болью…

Азирафаэль устало опустил веки и с усилием выпустил воздух сквозь плотно сжатые губы, пытаясь вернуть себе самообладание.

…А Кроули, с долгим вздохом опустив голову, уже расслабленно вытянулся почти во всю длину и смежил кожистые веки. И Азирафаэль лишь сейчас, ощущая, как размягчаются спазмированные мышцы под ладонью, запоздало понял, насколько напряжён был демон всё это время.

Он сглотнул. И мысленно пообещал себе, что отныне — никакой боли. Никаких растянутых на много дней сеансов лечения и тщательно дозированного ангельского участия. Теперь — можно.

…Теперь — подлостью, недопустимым эгоизмом было бы всё иное.

— Потерпи немного, дорогой мой… — стараясь говорить ровно и всё равно слыша, как против воли срывается голос, прошептал Азирафаэль. Кроули лениво моргнул. И слабо шевельнулся, без возражений подставляя сожжённое до чёрно-красной, сочащейся сукровицей корки брюхо под исцеляющие руки.

А Азирафаэль, с невольным облегчением выдыхая, уже без страха послал к пальцам новую порцию сил. И минуту спустя с радостью увидел, как почти на глазах бледнеет и затягивается здоровой плотью оплавленная глубокая рана. Кроули вновь тихо зашипел — на этот раз с настолько блаженными интонациями, что ангел против воли заулыбался и поспешно пригасил эту улыбку, представляя, как ощетинится Кроули, если вздумает открыть глаза. И потянулся к следующему, более глубокому ожогу. На этот раз уже безо всяких сомнений.