Азирафаэль беспомощно качнулся вперёд, не в силах наблюдать мучения друга. Замер на месте, кусая губы и в ужасе наблюдая за этой агонией. Он не смел подойти, боясь, что слабые ручейки его заблокированной, но никуда не исчезнувшей Благодати помешают Кроули, причинят ему ещё более сильную боль. И оставаться на месте не мог, понимая, что, быть может, то, что он видит — не попытки сменить форму, а предсмертные судороги.

Наконец, он, пересиливая себя, шагнул к Кроули, почти готовый подхватить его на руки и… и что? Ждать, надеясь, что судороги прекратятся и он сумеет, быть может, хотя бы волоком дотащить его до портала? Или использовать по назначению остатки святой воды и оборвать мучения Кроули? Азирафаэлю никогда не приходилось отнимать чужую жизнь, но он, конечно, умел убивать. Наверное, умел. По крайней мере, остальные принципалиты точно не испытывали с этим затруднений. В прежние времена ему несколько раз довелось подарить раненым на поле боя воинам смерть из милосердия — точнее, просто погрузить их в глубокий счастливый сон, в котором конец наступал легко и без страданий. Но никогда прежде ему не приходилось убивать друзей.

Он не знал, что выбрал бы, продлись конвульсии Кроули ещё минутой дольше. Но в какой-то момент сдавленный крик вдруг окончательно сменился шипением, Кроули судорожно выгнулся всем телом, словно разом лишившись всех костей… А миг спустя Азирафаэль облегчённо вздохнул, сдерживая рвущийся из горла истерический смех: на холодном полу, слабо вздрагивая, лежала крупная чёрная змея с алым узором на животе.

— О, Кроули… — пробормотал он, опускаясь рядом на колени и проводя дрожащей рукой по прохладной чешуе. — Спасибо, спасибо тебе, дорогой мой…

Змея слабо дёрнула головой. Раздвоенный язык выстрелил изо рта, со слабым шипением пробуя воздух.

— Сейчас, сейчас, дорогой, подожди минуту… — вздрагивая от мучительного сочувствия, поспешно забормотал Азирафаэль. Он осторожно приподнял змея под живот. Замер, когда тот дёрнулся и зашипел.

— Я… я что-то делаю не так? — испуганно пробормотал он.

— Всё хорошшшшо… — раздражённо прошипел Кроули. — Проссссто ожоги.

— О, прости, я не подумал…

Он виновато погладил змею указательным пальцем по голове. Проигнорировал мрачный взгляд жёлтых глаз. И аккуратно, стараясь прикасаться как можно осторожнее, поднял его с пола, бережно укладывая кольцами на сомкнутых колыбелью руках.

Кроули вновь зашипел. На этот раз — просто от боли. Он почти не шевелился, позволяя ангелу сворачивать своё тело, как тот считал нужным. Сознание почти покинуло его, он явно поминутно то проваливался в темноту, то вновь почти видимым усилием воли выныривал на поверхность.

Азирафаэль с натугой вздохнул. Сделал несколько шагов — и остановился, вынужденный испуганно ловить чуть было не выскользнувшее из рук длинное тело. Виновато опустил взгляд.

— Ты немного тяжеловат. Возможно, ты мог бы обвиться вокруг…

Он осёкся, разглядев плывущий взгляд мутных, расфокусированных глаз.

— Ох, дорогой мой… — с сочувствием вздохнул он, виновато поглаживая чешуйчатую голову большим пальцем. — Прости, я не подумал. Если хочешь, можешь засыпать, я найду дорогу сам. Я положу тебя за пазуху. Постарайся не укусить меня, хорошо?

Кроули не ответил. Но если высунувшийся изо рта раздвоенный язык, осторожно коснувшийся запястья ангела, можно было считать ответом, то он был согласен.

Азирафаэль, поколебавшись, опустился на колени, не желая вновь опускать Кроули на холодный пол. Придерживая слабо шевелящегося змея одной рукой, другой поспешно расстегнул несколько пуговиц на рубашке, радуясь, что изорванный жилет не будет мешать. Осторожно, стараясь не потревожить, поднял змея и положил (или, скорее, слил, учитывая то, как с готовностью расслабился Кроули в его руках) за пазуху. Застегнул пуговицы и, придерживая обеими руками свой драгоценный груз, поспешно зашагал дальше, к описанному Кроули отнорку. Змей немного поворочался под рубашкой, сворачиваясь компактными кольцами. И затих.

Только спустя полсотни шагов Азирафаэль понял, что забыл забрать с собой демонический клинок. Впрочем, какая разница? Он всё равно не знал, как нести оружие, способное обжечь даже сквозь слой ткани…

Анафема резко открыла глаза, выныривая из кошмара, и рывком села на постели. Застыла, часто дыша и пытаясь избавиться от ощущения ужаса и обречённости, всё ещё сжимающих её сердце. Непроизвольно прижала к груди одеяло. Сон? Сон… Просто сон…

Её колотила крупная дрожь.

Долго, прерывисто вздохнув, Анафема оглядела комнату. Всё было хорошо. В маленьком коттедже было тихо, только негромко стучали по стеклу ветви сирени, да спокойно сопел рядом Ньют.

Приснившийся кошмар стремительно утекал из памяти. Миг, другой — и вот уже не осталось ничего, кроме чувства бесконечного отчаяния… и обрекающей тяжести нависшей над головой беды.

Рядом, потревоженный её резким движением и частым дыханием, сонно зашевелился Ньют. Потянулся к ней, обнимая. Вновь затих, уткнувшись носом в её бок. Добрый, славный, такой милый Ньют…

Не понимающий, не способный понять её до конца.

Тяжело вздохнув, Анафема помедлила, дожидаясь, когда он снова уснёт крепче. А потом, осторожно высвободившись из его объятий, спустила ноги на пол и, на ходу вдевая зябнущие ноги в тапочки, пошла в гостиную.

Это мог быть просто сон. Даже у потомственных ведьм иногда сны означают лишь нервный день и слишком плотный ужин. Даже у потомственных ведьм кошмары не всегда предвещают беду.

…Правда, потомственные ведьмы не идут на поводу у своих сиюминутных желаний и детского желания делать всё без указки старших. И, самое главное — не уничтожают многовековые реликвии, от которых, быть может, зависит судьба целого мира.

Анафема тяжело закрыла глаза. Сколько же раз за прошедшие с недоапокалипсиса месяцы она проклинала и себя, и Ньютона, поддержавшего её трусость… Ньютона, не остановившего, не понявшего, чем была для неё, для всей её семьи, эта чёртова Агнесса со своей чёртовой книгой…

Хотелось плакать. От чувства вины, от злости на себя, от тоскливого понимания того, что славный наивный Ньют не виноват в том, что бесценная рукопись её прабабки сгорела в огне. Не виноват, никто не виноват, кроме неё, потомка, которому доверили величайшую драгоценность их семьи и который не сумел эту драгоценность уберечь. Плакать хотелось, да вот слёз, как назло, не было. Что-то сломали в ней те последние часы, когда она уже почти поверила в то, что всё безвозвратно кончено, и мир, и она сама, обречены. Страх, потом злость на прабабку, потом острая благодарность и снова страх, и снова благодарность… Она слишком привыкла быть потомком, наследником мудрости гениальной провидицы. Она даже не думала, что жить без спасительных подсказок на все случаи жизни окажется так сложно. Так… так пусто. Никто больше не гнал её за океан, предотвращать апокалипсис. Никто не навязывал ей судьбу, вплоть до первой любви и лишения девственности. Никто не подсказывал ей, что нужно делать, чтобы всё закончилось хорошо.

…Никто больше в принципе не обещал, что всё будет хорошо.

И это было чудовищно тяжело.

Анафема опустилась на диван. Долго сидела, невидяще глядя в потухший камин и ёжась от предутренней прохлады. Потом, тихо застонав, уронила лицо в ладони и, поджав колени, свернулась клубком на диване.

Ей показалось, что она вспомнила обрывок приснившегося ей сна.

И в этом сне плачущий Азирафаэль баюкал на руках тело рыжего гомика с Бентли. И мёртвые змеиные глаза, слепо распахнутые в пустоту, смотрели, кажется, прямо ей в душу.

***

— Тоже не отвечает?.. — взволнованно спросил сержант Шедвелл, вновь останавливаясь рядом с упрямо терзающей телефон мадам Трейси. Та только устало вздохнула, с укоризной глядя на него поверх очков. Ответ, и впрямь, был излишен.

«Абонент выключен или находится вне зоны действия сети», — в очередной раз сообщил бесстрастный женский голос, и Иезавель обречённо опустила трубку на рычажки.