— Не совсем вас понимаю, — отозвалась Фрэнсин Чентри. Она казалась заинтересованной, как будто разговор о работе мужа подействовал на нее возбуждающе.

— Это довольно запутанная цепь событий, — сказал я. — Женщина, с которой он жил на Олив-стрит, назовем ее миссис Джонсон, продала картину одному художнику по имени Джейкоб Уитмор. Таким образом вышло наружу авторство Чентри. Уитмор, в свою очередь, продал картину Граймсу, вынудив Чентри выйти из укрытия. Граймс догадался, что это произведение Чентри, и попытался воспользоваться своим открытием, шантажируя миссис Джонсон и вынуждая красть для него наркотики. Вероятно, он потребовал также других картин Чентри. Портрет Милдред Мид Граймс продал Рут Баймейер, у которой были причины интересоваться личностью Милдред. Как вам, вероятно, известно, Милдред была любовницей Баймейера.

— Об этом было известно всей Аризоне, — прервала меня Фрэнсин Чентри. — Но не все знали, что Рут Баймейер была влюблена в Ричарда, когда они оба еще были молоды. Думаю, это стало главной причиной того, что она уговорила Джека перебраться в Санта-Тересу.

— По крайней мере, так он утверждает. Это привело к некоторым осложнениям в семейных отношениях, которые еще больше усилились, когда в город приехала Милдред Мид.

Думаю, Чентри видел Милдред в течение последних нескольких месяцев и под влиянием этой встречи написал по памяти ее портрет.

— Об этом мне ничего не известно.

— Вы не видели его последнее время?

— Разумеется, нет, — ответила она, избегая смотреть мне в глаза и всматриваясь в темноту за стеклом автомобиля. — Я не видела Ричарда и не получала от него никаких известий целых двадцать пять лет. Я понятия не имела, что он здесь, в городе.

— Даже после телефонного звонка женщины, с которой он жил?

— Она не заикнулась о нем. Сказала только что-то насчет… похорон в оранжерее и заявила, что ей нужны деньги. Обещала, если я ей помогу, сохранить все в тайне. В противном случае угрожала публично рассказать о причине исчезновения моего мужа.

— Вы дали ей денег?

— Нет. И жалею, что не сделала этого. Думаю, было бы лучше, если бы он не написал тот портрет. Можно подумать, что он умышленно стремился к разоблачению.

— Вряд ли это делалось совершенно сознательно, — заметил я. — Во всяком случае, Фрэд делал все возможное, чтобы его разыскать. Несомненно и то, что, заимствуя картину у Баймейеров, он частично руководствовался профессиональным интересом. Ему хотелось установить, действительно ли это Чентри. Но у него были и личные мотивы: он мог связать ее с картиной, которую некогда видел в своем доме на Олив-стрит. Но ему не удалось обнаружить связи между своим мнимым отцом, Джонсоном, и художником Чентри. Прежде чем он успел это сделать, Джонсон похитил картину из его комнаты. А Баймейеры наняли меня, чтобы я ее разыскал.

Бетти нажала на клаксон; мы съезжали вниз по длинному склону за Камарильо, перед нами не было автомобилей. Я взглянул на нее, и наши глаза встретились.

Она сняла правую руку с руля и приложила ее к губам. Я понял этот знак: я и так сказал больше, чем должен был, пора было остановиться.

— Это не первый портрет Милдред, написанный им по памяти, — заговорила спустя несколько минут миссис Чентри. — Он написал много других, давно, когда мы еще жили вместе. На одном она изображена в виде Мадонны с мертвым Христом на руках.

После этого она долго молчала, пока мы не оказались в предместье Санта-Тересы. Тогда я услышал ее тихий плач.

Трудно было сказать, оплакивает она судьбу Чентри или свою собственную, а может быть, давно погибший союз, соединивший их молодые жизни.

— Куда мы едем? — спросила Бетти.

— В комиссариат.

Фрэнсис Чентри издала короткое восклицание, перешедшее в тихий стон:

— Нельзя ли мне провести хотя бы эту ночь в собственном доме?

— Если хотите, мы можем заехать туда, чтобы вы могли упаковать чемодан. А потом, вместе с вашим адвокатом, нам следует явиться в полицию.

Спустя довольно долгое время после вышеописанного я проснулся в своей постели, чувствуя утренний холод. Рядом я ощущал биение сердца Бетти и слышал ее дыхание, напоминавшее тихий шорох океана.

Мне вспомнилась куда менее идиллическая сцена. Когда я в последний раз видел Фрэнсин Чентри, она находилась в больничной палате с зарешеченными окнами, под присмотром сидевшего у дверей вооруженного охранника. И в приоткрытых дверях моего сонного воображения возник образ другой ожидавшей чего-то женщины, маленькой, худенькой, седой, некогда красивой.

Мне вспомнилось слово «пьета». Я разбудил Бетти, коснувшись ладонью ее бедра. Она со вздохом повернулась на другой бок.

— Что такое пьета? — спросил я.

Она зевнула:

— Ты задаешь странные вопросы в самые неподходящие моменты.

— Значит, не знаешь?

— Разумеется, знаю. Это изображение Богоматери, оплакивающей распятого Христа. А почему ты спрашиваешь?

— Фрэнсис Чентри говорила, что ее муж написал такой портрет Милдред Мид. Полагаю, она изображена в образе Марии?

— Да. Я видела эту картину. Она находится в здешнем музее, но не выставляется. Считается, что идея не совсем удачна, по крайней мере, так говорят. Чентри представил себя в виде мертвого Христа.

Бетти зевнула и снова погрузилась в сон, а я лежал рядом, глядя, как ее лицо начинает медленно вырисовываться в свете утренней зари.

Я заметил на ее виске голубую ритмично пульсировавшую жилку — молоточек, беззвучные удары которого символизировали жизнь.

И я надеялся, что этот голубой молоточек никогда не остановится.

Когда я проснулся вторично, Бетти уже не было. На кухонном столе она оставила для меня коробку кукурузных хлопьев, бутылку молока, бритвенный прибор и таинственную записку, текст которой гласил: «Мне приснился странный сон: что Милдред Мид является матерью Чентри. Возможно ли это?»

Позавтракав, я отправился на другой конец города, в Магнолия Корт. Несколько раз я принимался стучать в дверь, но Милдред Мид не откликалась. Из соседнего домика вышел пожилой мужчина и стал наблюдать за мной с дистанции, разделявшей наши поколения. В конце концов он нашел нужным сообщить мне, что миссис Мид, как он ее назвал, поехала в город.

— А вы не знаете, куда именно?

— Она велела шоферу такси подвезти ее к зданию суда.

Я поехал вслед за ней, но отыскать ее было нелегко. Здание суда вместе с прилегавшим к нему садом занимало целый квартал. Вскоре я пришел к заключению, что, петляя по усыпанным гравием аллеям и расхаживая по выложенным каменными плитами коридорам в поисках маленькой, старой, слабой женщины, только даром теряю время. Заглянув в отдел коронера, я застал там Генри Пурвиса. Оказалось, что Милдред была у него полчаса назад.

— Чего она хотела?

— Сведений относительно Уильяма Мида. Кажется, он был ее сыном. Я сказал ей, что он похоронен на городском кладбище и пообещал отвезти ее на его могилу. Но она не заинтересовалась моим предложением и начала разговор о Ричарде Чентри, утверждая, что была его моделью, и желая непременно увидеться с ним. Я сказал ей, что, к сожалению, это невозможно.

— Где сидит Чентри?

— Окружной прокурор, Лэнсинг, приказал поместить его здесь, в специальной камере, охраняемой двадцать четыре часа в сутки. Я и сам не могу туда войти… Это не означает, разумеется, что я этого желаю. Кажется, он окончательно спятил. Пришлось дать ему какое-то успокоительное, чтобы он не скандалил.

— А что с Милдред?

— Она ушла. Я крайне неохотно позволил ей это сделать. Она казалась страшно подавленной и была слегка пьяна. Но у меня нет оснований для ее задержания.

Я вышел из здания суда и обошел прилегающую территорию и все дворы. Мне не удалось ее найти; я уже начинал нервничать, чувствуя, что, был сон Бетти вещим или нет, Милдред остается центральной фигурой этой драмы.

Посмотрев на одни из четырех часов, установленных на башне здания суда, я увидел, что уже десять. На смотровой галерее для туристов находилась лишь какая-то седая женщина, чьи неуверенные движения привлекли мое внимание. Это была Милдред. Она отвернула голову и ухватилась за металлическую ограду, которая доходила ей почти до подбородка. Милдред смотрела во двор, стоя совершенно неподвижно.