— «Полонез»? — робко спросил он. Дженсен знал, что от «полонезов» он тащится особо, и модель двенадцатого года из коллекции Дженсена стала первой, которую Джаред полностью починил и поставил на рабочий ход, так что теперь на ней вполне можно было бы отмотать пару тысяч миль, прежде чем она развалится окончательно.
— Залезай, — велел Дженсен, и Джаред, с трудом сдерживая ликование, перепрыгнул через дверцу, не открывая (все «полонезы» делались с открытым верхом), и вцепился обеими руками в руль с видом ребёнка, которому подарили на день рождения именно то, что он хотел.
Дженсену не пришло в голову, что Джаред вообще не знает, когда у него день рождения. Его вытащили из родильной барокамеры одновременно с тремястами другими младенцами, налепили на запястье бирку с индивидуальным номером и отправили в ясельный блок, где он рос до двух лет и где к нему обращались «Дж-Р-Д-412», или как-нибудь так. И только в шесть лет, переселившись из стартового блока в зону начального обучения, он получил имя. Нет, конечно, у него никогда не было дня рождения, и уж подарков на него — тем более.
— Подвинься, — сказал Дженсен, тоже забираясь в машину. Джаред мельком глянул на него, нетерпеливо теребя в кулаке регулятор передач. Он чуть не подпрыгивал, и глаза у него… в глазах что-то было, да. Наконец что-то было.
— Держитесь, — сказал он, и прежде, чем Дженсен успел сказать, чтобы не слишком лихачил, монорельс сорвался с места.
Эти ретро-модели разгонялись быстрее, чем современные — конструкция старых магистралей не давала пространства для постепенного разгона, так что приходилось выкручиваться за счёт стартового механизма. И теперь Дженсен сполна ощутил себя жителем позапрошлого века. Фоточувствительные элементы на дверях гаража едва успели среагировать, и на миг Дженсен подумал, что сейчас они просто вмажутся в запертые ворота, и так закончится их прогулка. Но створки разлетелись в последний момент, и монорельс, свистя и грохоча, выскочил на магистраль и помчался вперёд, перетекая с одной полосы на другую, лавируя между стройными потоками машин и обгоняя всех, кто оказывался на пути. Скорость была просто аховая и нарастала, Джаред вопил от восторга, бешено вертя рукоятку передач и вдавив педаль до упора, счётчик спидометра захлёбывался и показывал совершенно безумные шестьдесят миль в час — на современных монорельсах такая скорость даже предусмотрена не была. Дженсен держался двумя руками — одной за дверцу, другой за спинку сидения Джареда, и тоже орал, вне себя от ужаса и восторга. Под ними и вокруг них стучало и громыхало, и со всех сторон неслись возмущённые гудки других монорельсов, но Дженсен даже не успевал заметить водителей, так быстро они проносились мимо всех, чёрт знает куда, только вдвоём.
— Он развалится под нами! — радостно вопил Дженсен.
— Не развалится! Я же сам его чинил! — счастливо кричал Джаред в ответ, и они летели дальше.
Кончилось это тем, что их, разумеется, засёк дорожный патруль. Джаред тут же остановился, и пока монорельс сбрасывал скорость, они оба смогли немного отдышаться — и успели переглянуться и ухмыльнуться друг другу. Патрульный со скучающим лицом подошёл к машине, уныло представился и, окинув «полонез» крайне неодобрительным взглядом, попросил у Джареда права и лицензию на вождение ретро-машин.
Всё это у Джареда было, конечно — он же работал в автомастерской, Джефф сделал ему все нужные документы, — вот только с собой он их прихватить забыл.
Лицо патрульного значительно оживилось. Скучный день становился интересным.
— Придётся вам проследовать за мной в Центр Гражданской Дисциплины.
— Не придётся, — сказал Дженсен, прикладывая ладонь к панели идентификации, которую патрульный протягивал Джареду. — Он мой раб. А я — Дженсен Эклз, сын Кеннета Эклза из Центра Размножения. Запишите на мой счёт сумму штрафа, и мы поедем.
Оживление патрульного сменилось замешательством. Он взял под козырёк. Дженсен кивнул Джареду, что можно ехать.
— Скорость теперь сбавь, — проворчал он, и Джаред украдкой посмотрел на него, словно проверяя — сердится или нет. — Не сержусь, не сержусь. Классно прокатились. Только в следующий раз надо будет всё-таки взять твои права.
До следующего раза, правда, дело так и не дошло — Центр Микроклимата поставил Дженсена на новый проект, и в следующие пару недель он опять был страшно занят. Но Джареду разрешил брать любую машину, в которой тот был уверен, и, не забыв про права и лицензию, кататься, сколько влезет. Мэлвин, узнав об этом, сделал такое лицо, словно у него вычли зарплату за год, и пробормотал, что механиков обычно покупают, чтобы они чинили машины, а не укатывали их до состояния металлолома.
— Ты много понимаешь в монорельсах, Мэлв? — осведомился Дженсен.
— Нет, сэр, но…
— Тогда заткнись.
Но они с Джаредом виделись не только в мастерской. Как-то раз, уже после той лихой поездочки, Дженсен позвал его к себе. Дело было днём, и не в спальне, а в кабинете, так что Джаред, придя, вёл себя довольно спокойно и почти совсем не был скован. Дженсен усадил его напротив, налил выпить, и они просто разговаривали о том — о сём. Когда Джаред понял, что заваливать его на стол и трахать сейчас не будут, он окончательно успокоился, и час пролетел приятно, легко и весело для них обоих.
Потом запищал коммуникатор — Дженсена опять куда-то вызывали. Джаред всё понял, поднялся, и в его лице мелькнула тень разочарования — время явно пролетело слишком быстро. И тогда Дженсен сказал вдруг, неожиданно для себя самого:
— Джаред, можно тебя поцеловать?
Он не собирался ничего такого спрашивать или делать, просто хотел, чтобы они хорошо провели время в другой обстановке, не в гараже — чтобы Джаред чувствовал себя в безопасности не только там, но и в других местах дома тоже. Но вот вырвалось как-то само собой… Джаред опустил было глаза — Дженсену в последнее время всё меньше нравилось, когда он это делал, — но потом тут же поднял их и сказал:
— Да. Пожалуйста.
От этого «пожалуйста» Дженсена внутри словно раскалённой лавой залило. Он сгрёб Джареда за лицо, дёрнул на себя и жадно впился в его рот, и Джаред, неловко наклонив голову, ответил, раскрывая губы. Их языки столкнулись и переплелись, они обменивались горячим, влажным дыханием, и Джаред, похоже, так и не решив, куда девать руки, неуверенно положил их Дженсену на пояс.
— Ты меня с ума сведёшь, — хрипло сказал Дженсен, отрываясь от него наконец. — Пошёл вон отсюда, если твоя задница тебе дорога.
Джареда как ветром сдуло, и Дженсен запоздало осознал, что последней фразе, вероятно, не хватило шутливой интонации.
Это стало точкой сдвига в их, если можно так выразиться, отношениях. Дженсен теперь мог не стоять, как истукан, соблюдая дистанцию в три ярда, а присесть рядом на капот, пока Джаред ковырялся в моторе, и убрать пальцами мокрые волосы, упавшие ему на глаза. Он с удовольствием помогал Джареду в ремонте, хотя сам в устройстве монорельсов ни черта не смыслил — ему нравилось то, как они выглядят и как ездят, вот и всё. Однако он покорно выполнял указания Джареда — что-то подержать, подать или забрать из его вытянутой руки, грязной, сильной и тёплой, с машинной смазкой, забившейся под ногтями. И, вкладывая что-то в эту руку или забирая из неё что-нибудь, можно было теперь к ней прикоснуться, задержаться, погладить, поводить кончиками пальцев по раскрытой ладони. Джаред краснел — Дженсен знал это, даже если в тот момент его лицо было скрыто под днищем машины, — но не отдёргивался и не зажимался, как раньше. Дженсен думал, что теперь, если бы он вызвал Джареда к себе в спальню под ночь, всё прошло бы как по маслу. Вот только… только он пообещал Джареду, что всё случится, когда тот захочет [i]сам. [/i] И теперь Джаред был не против, очень не против, он охотно бы раздвинул перед Дженсеном ноги — вот только этого ли Дженсен от него хотел? По-настоящему хотел?
Как-то раз, в пылу очередного разговора, Джаред сказал ему «ты». Не намеренно, просто в виде оборота речи, что-то вроде: «Ты не представляешь, как это было круто!» Он мгновенно заметил свою оговорку и побелел, и тогда Дженсен понял, что слишком оптимистично оценивал развитие их отношений. Джаред всё ещё его боялся. И это правильно, ведь рабов учат уважать и бояться своих хозяев. Им это вбивают в голову с ясельного блока и до самого Рынка, где их выставляют на продажу в тринадцать лет. А после Рынка мысль продолжает укреплять новообретённый хозяин — теми методами, которые считает действенными.
