— И что ты предлагаешь? — спросил Дженсен.
Джаред посмотрел на него несчастными глазами и промолчал. Ох уже эти глаза… Дженсен подумал, что, пожалуй, ни разу не видел, чтобы они светились. Джаред мог улыбаться, мог выглядеть приветливым, даже радостным, но глаза у него не сияли никогда. В лучшем случае в них не было просто ничего, а в худшем, вот как сейчас — в них было страдание. Страдание и обида, и нежелание быть тем, на что он обречён.
И Дженсен вдруг понял, что гораздо больше, чем это тело, он хочет сияние. Вот что его ударило, вот на чём перемкнуло неделю назад в мастерской Джеффа. Джаред болтал с ним, как ни в чём не бывало, улыбался, шутил, поворачиваясь к нему исполосованной спиной, и Дженсену в тот миг нестерпимо захотелось его [i]себе[/i] — но не для того, чтобы трахать, и не для того даже, чтобы хорошо одевать, кормить и навеки избавить от порки кнутом. Он хотел сделать так, чтобы Джаред улыбнулся и глазами тоже. Потому что если даже вот эта лишь наполовину искренняя, обманчиво-беспечная улыбка так светилась, то что же будет, когда она засияет в полную силу, изнутри?
«Можно будет здорово сэкономить на освещении», — подумал Дженсен и рывком поднялся с кровати.
— Иди к себе, — сказал он.
Джаред поднялся и сгрёб майку, брошенную Дженсеном, глядя на него настороженным, слегка отчуждённым взглядом. Наверняка он напрочь забыл, что Дженсен говорил ему о недопустимости телесных наказаний, и ждёт, что сейчас с него спустят три шкуры.
— Я не сержусь, — добавил Дженсен, поняв, что не может выносить этот взгляд. — Джаред? Ты слышишь? Я на тебя не сержусь. Всё в порядке. Ты прав. Тебя так не использовали. И никого не должны так использовать.
— Господин… — начал Джаред, но Дженсен пресёк его лепет, кивнув на дверь.
— Иди к себе, говорю. Отдыхай. Ты ведь тоже работал весь день. И не бойся меня. Я не стану тебя наказывать, и не трону тебя до тех пор, пока ты сам не захочешь. Понятно?
Джаред кивнул, хотя Дженсен ясно видел, что ему вообще ни черта не понятно. А что, это может быть забавно. И даже весело. Это может быть интересно и… и, в конце концов, всё хорошо. Всё просто отлично.
Джаред вышел, забыв поклониться, и когда створки двери беззвучно съехались, Дженсен, оставшийся один в лиловой полутьме, пожалел, что хотя бы не поцеловал его на прощанье.
========== Глава третья ==========
С тех пор Дженсен каждую свободную минуту проводил в гараже. А поскольку свободных минут у него было совсем немного, то видел он Джареда урывками, раз в несколько дней, и только изредка получалось уделить ему час или два. Дженсену это далось нелегко — он вдруг открыл в себе потребность всё время видеть его, находиться рядом, смотреть, как он возится с машинами, болтать с ним о старых тачках и всякой ерунде. С Джаредом оказалось интересно говорить, он очень много знал о монорельсовом транспорте, и порой вдруг выстреливал какими-то разрозненными энциклопедическими сведениями, вроде того, какой рекорд скорости поставил конструктор первой «румбы», и в каком году открылась первая монорельсовая магистраль на уровне Шестьдесят Семь. А ещё он знал — это иногда всплывало просто так, в досужей болтовне, — названия и даже химический состав всяких экзотических, давно исчезнувших натурпродуктов, вроде персиков или манго, и расстояние от Земли до Солнца, что было уже совершенно бесполезной информацией. Дженсен только диву давался — неужели всему этому учат в Инкубаторе? Он знал об Инкубаторе намного больше среднего гражданина Элои, но то, что курс начального обучения для рабов включает элементы базовой эрудиции, стало для него большой новостью. Он даже подумал, что надо будет расспросить отца об этом, но потом, конечно, забыл.
Потому что он про всё забывал, глядя, как Джаред стоит, нагнувшись над капотом и разведя ноги в стороны, увлечённо работая и одновременно так же увлечённо рассказывая что-то Дженсену, стоящему у него за спиной. Порой Дженсен просто выпадал из реальности и не слышал, что именно Джаред ему рассказывает — так хотелось подойти, погладить эту взмыленную от усердия шею, запустить пальцы во влажные пряди каштановых волос на затылке, бережно тронуть шрамы на спине, как обычно, едва прикрытой майкой. Дженсен в первые же дни позаботился о том, чтобы Джаред прошёл полное медицинское обследование, и хотя никаких болезней и застарелых последствий травм обнаружено не было, Дженсен приказал врачу ещё раз обработать следы, оставшиеся от электрического кнута, чтобы они как можно скорее окончательно зажили. Теперь следов от последней порки не осталось, но остались шрамы от старых, тех, которыми Джефф Морган регулярно потчевал своего раба на протяжении шести лет. Дженсену хотелось стереть эти шрамы, убрать с глаз долой, сделать так, чтобы они исчезли, словно их не было никогда. Но он не мог этого сделать — он к ним даже прикоснуться не мог. Пока ещё нет.
Джаред первое время немного дичился, особенно после того вечера в спальне. Дженсену пришлось приложить усилия, чтобы убедить его (не словами или действиями, а скорее, отсутствием таковых), что он в самом деле не собирается ни к чему его принуждать, что он готов дать Джареду выбор. И это, похоже, вводило бедного парня в ещё большее смятение, потому что раньше, до Дженсена, никто никогда никакого выбора ему не давал. И теперь он просто не знал, что с этим выбором делать. Дженсен нравился ему — это было очевидно и раньше, когда Джаред улыбался всякий раз, стоило Дженсену появиться в мастерской Моргана. Он и теперь расцветал, если Дженсену удавалось его навестить, но в первые дни был гораздо менее разговорчив, чем обычно, и всё время прятал глаза. Опущенный взгляд считался признаком хорошего раба — если не покорного, то хотя бы сдержанного. Но Дженсену хотелось, чтобы Джаред на него смотрел, и чтобы его глаза выражали что-нибудь, кроме глухой, едва различимой тоски. И он уже понимал, что задал себе непростую задачку.
Так что он не спешил. Первые пару недель они просто разговаривали на нейтральные или приятные им обоим темы. Дженсен не расспрашивал его о жизни в доме прежних хозяев, и Джареда, кажется, это вполне устраивало. Джаред же вообще ни о чём не спрашивал, если только это не касалось автопарка Дженсена. Зато эту тему обсуждать он мог просто до бесконечности. Он обожал машины. Было что-то трогательное и немножко смешное в том, как нежно он протирал приборную панель очередного «фокстрота» или «полонеза», как любовно прилаживал болты и шурупы на свои места, как часами полировал допотопную коробку передач. У Дженсена были совсем уж древние модели, где стояла только самая минимальная автоматика. Они жрали огромное количество топлива, и с тех пор машиностроение сделало огромный рывок, перейдя на гораздо более экономную автоматику. Но современный монорельс был, по сути, роботом — сел, задал координаты и поехал. Никакого участия водителя, никакого общения с машиной не требовалось. То ли дело — старые монорельсы, и вот за это-то Джаред их так любил. За это их и Дженсен любил.
— А ты сам ездил когда-нибудь на таком? — спросил он как-то Джареда, когда тот в очередной раз взахлёб распинался о преимуществах полуавтоматической коробки передач перед бортовым компьютером.
— Конечно, — улыбнулся тот. Он теперь улыбался ещё чаще, хотя глаза всё равно оставались прежними. — Надо же опробовать отремонтированную машину, отладить…
— Нет, я имею в виду, не в мастерской, а вообще? По магистрали нёсся на такой когда-нибудь? Просто так, чтобы ухх! — аж в ушах свистело?
Джаред помотал головой. Конечно, кто позволит рабу носиться по магистралям. Тем более — на чужой машине.
— Хочешь покататься? Выбирай. Любую, которая, по-твоему, выдержит такое испытание.
Джаред распахнул глаза. Ещё одна его манера, сводившая Дженсена с ума — когда он так смотрел, Дженсен готов был отдать ему весь свой автопарк, да что там, весь свой дом бесплатно и насовсем. Но Джареду не надо было так много. Ему вообще ничего не было надо. Он просто принимал то, что ему давали — с недоверчивым удивлением, не понимая, за что ему столько счастья сразу.
