Такое не вырвешь и не изживёшь парой недель непринужденной болтовни и катанием на старых монорельсах.
— Простите! Простите, господин, я просто оговорился, я…
— Ерунда, — сказал Дженсен и прижал пальцы к его губам, пресекая этот испуганный лепет, слушать который было и досадно, и неприятно, и даже почему-то больно. — Хотя, знаешь, а это хорошая идея. Когда мы одни, говори мне «ты». И называй по имени. Дженсен. Ну-ка, попробуй.
— Х-хорошо… Дженсен, — неуверенно проговорил Джаред, и Дженсен почувствовал, как движутся его губы у него под пальцами.
Но это оказалось проще сказать, чем сделать, и в последующие недели Дженсену то и дело приходилось поправлять Джареда, чтобы отвыкал от «выканья» и от «господинов».
Однако, в целом они продвигались неплохо. Иногда Дженсен целовал его, усадив на капот, не слишком часто, чтоб не быть назойливым, и внимательно наблюдая за реакцией. Во время поцелуя он клал руку Джареду на спину и поглаживал ему талию или бок, пару раз спускался ладонью ниже, сминая крепкую тёплую ягодицу. Джаред выдыхал ему в рот и стискивал руки у него на затылке крепче, вжимаясь в его пах своим затвердевающим членом. Всё было в порядке, он был готов, он был, кажется, даже немного влюблён… И всё же Дженсен вместо того, чтобы взять то, чего так давно и так сильно хотел, снова отталкивал его и уходил, ссылаясь на важные дела, или отсылал по какому-то наскоро выдуманному поручению. Он сам толком не понимал, зачем это делает; так ему подсказывал какой-то странный инстинкт, пробудившийся в нём, полном сил двадцатишестилетнем мужчине, впервые в жизни. Дженсен не знал, но это был инстинкт охотника — то, что давно атрофировалось и вымерло в мире, где рождённый свободным мог безо всякой охоты получить всё, что хотел, а рождённый рабом никогда не мог стать охотником, а только чужой добычей. Но с Джаредом было не так. Дженсен привлекал его — и отталкивал, понимая не головой, а нутром, что так притянет его к себе только ещё сильнее. Это были брачные игры в мире, где уже триста лет не существовало ни брака, ни семьи. И это было что-то настолько новое и непривычное для них обоих, что влекло их друг к другу из-за этого ещё сильнее, чем могло бы влечь из одного только плотского желания.
В конце концов Дженсен стал осознавать это — не в последнюю очередь из-за Мэлвина, который с каждым днём становился всё холоднее, и Дженсен даже не помнил, когда тот в последний раз предлагал ему расслабляющий массаж. А Дженсен не отказался бы от массажа, потому что игры играми, а трахаться очень хотелось. Пару раз его выручал Генри (хотя на ужин в «Открытое небо» они так и не сходили, ну да и ладно), но Генри тоже работал и не всегда мог встретиться. А другими рабами Дженсен не пользовался. Из собственных рабов он спал только с Мэлвином, и ещё когда-то давно, когда был вечно перевозбуждённым неугомонным юнцом, с парочкой сильных красивых парней из персонала, которыми заботливо окружал его отец. Позже Дженсен подбирал себе персонал, руководствуясь не внешностью и не размером члена, а профессиональными навыками и характером. Сейчас на него работало около дюжины человек дома, и ещё дюжина помогала с проектом, но эти были не его собственностью, а рабами Центра Микроклимата, так что не считались. Отец говорил, что неприлично при его положении обходиться таким небольшим количеством рабов, что это вредит репутации Дженсена, а, следовательно, и репутации его отца. Но Дженсену просто не нужно было никого больше — у него был секретарь, бухгалтер, повар, официант, парикмахер, специалист по домашним компьютерным системам, управляющий и несколько разнорабочих, которые стирали, убирали и возили из мегамаркета продукты. Ну и вот теперь ещё автомеханика завёл — в целом Дженсену было более чем достаточно такого штата. Джаред почти совсем не общался с другими рабами, возможно, потому, что жил не в бараках, а в корпусе для гостей. И Дженсен сам не знал, рад этому или наоборот — с одной стороны, он ни от кого не скрывал, что положение Джареда в его доме особое, а с другой, ему не хотелось, чтобы Джаред становился объектом зависти и нападок со стороны остальных. Впрочем, самого Джареда, похоже, не особенно волновало то, что среди остальных рабов в доме он изгой — он и не стремился общаться с ними. Для общения ему вполне хватало машин — и Дженсена.
В конце второго месяца пребывания Джареда на новом месте Дженсен в очередной раз вызвал его к себе. На сей раз цель у него была весьма определённая, хотя и не касалась секса. В последние дни Дженсен стал замечать, что не способен сосредоточиться на своём проекте — вместо планов и расчетов в голове то и дело всплывала сияющая улыбка, взлохмаченные волосы или широкие плечи с блестящей кожей. «Я люблю его?» — подумал Дженсен, и эта мысль его неожиданно испугала. Не в том дело, что он, похоже, всерьёз влюбился в раба — Дженсен не делал никакого различия между рабом и свободным гражданином, — нет, дело в том, что он вообще никогда раньше ни в кого всерьёз не влюблялся. Это было просто не принято. Зачем влюбляться, когда ты всегда можешь получить секс.
Догадку надо было подтвердить или опровергнуть. А ещё Дженсен давно хотел проверить кое-что, и теперь, похоже, настал хороший момент. Он отменил все дела и приказал Мэлвину не отвечать на звонки, выключил коммуникатор, и только тогда позвал Джареда — не в кабинет и не в спальню, а в зал, где у него был установлен мощный компьютер и большой голографический проектор.
Когда Джаред вошёл, Дженсен усадил его перед площадкой для проекций, пока что ничего не включая, и уселся на край стола напротив Джареда, так, что мог смотреть на него сверху вниз. Ему нравилось, что Джаред такой высоченный, но и смотреть на него из такого положения нравилось тоже.
— Сегодня я тебе кое-что расскажу, — начал он. — И покажу. Но сперва хочу, чтобы ты ответил: что ты знаешь о мире, в котором мы живём?
Джаред моргнул, глядя на него с удивлением. Он украдкой посматривал по сторонам; подобных комнат он никогда не видел, и неудивительно — голографическое оборудование стоило недёшево, и ни у кого из прежних хозяев Джареда его не было, а если и было, то они точно не звали рабов посмотреть кино. Дженсену голограф постоянно требовался в работе, на этапе финального моделирования он из этого зала вообще сутками не вылезал. Он терпеливо дал Джареду минуту, чтобы перестать глазеть по сторонам, а потом повторил:
— Джаред? Ты слышал вопрос?
— Да, сэр… Дженсен. Я просто не очень понимаю, что именно должен сказать…
— Всё. Всё, что знаешь. Где мы сейчас находимся?
— В вашем… извините… извини… в твоём доме.
— А если взять шире?
— На Сто Двенадцатом уровне.
— На Сто Двенадцатом уровне чего, Джаред?
Джаред опять моргнул, так, как моргают люди, когда у них требуют ответить, сколько будет дважды два.
— На Сто Двенадцатом уровне станции «Элоя», конечно.
Дженсен кивнул. Правильно, дважды два — четыре. Поехали дальше.
— Именно так. А эта станция — она где? Что вокруг неё?
— Космос. Что же ещё? Элоя стоит на орбите планеты Хатшепсут, это вторая планета от звезды Пси-17. Температура поверхности на Хатшепсут достигает восьмисот пятидесяти градусов по Фаренгейту, атмосфера отсутствует, к жизни она не пригодна, но её гравитация почти равнозначна земной, а близость звезды подзаряжает солнечные батареи, от которых питается система генераторов, что позволяет станции существовать на циклическом самообеспечении.
— Хорошо, — одобрил Дженсен. — Это всё вам в Инкубаторе объяснили?
— Да, в курсе начального обучения.
— Отлично. Дальше. Что ещё вам там объяснили?
— Ну… много всего…. — Джаред явно был озадачен таким странным допросом. — Историю станции. Что она была построена в двадцать третьем веке как научно-исследовательский центр. Тогда в разгаре было множество важных исследований, в том числе разработка вакцин от смертельных болезней, клонирование, программирование ДНК и всё в таком роде. В начале двадцать четвёртого века на Земле случился мировой кризис и ядерная война, что привело к уничтожению планеты. Была потеряна связь со всеми другими орбитальными станциями и кораблями, потому что все сигналы проходили через ретрансляторы на Земле. Мы остались одни. Ну и… всё.
