В дверь постучали: пора. Дженсен в последний раз окинул себя взглядом в зеркале, чуть приподнял уголки губ, удовлетворённый осмотром, и лёгким пружинистым шагом покинул свои апартаменты.
Церемонию представления проводили в одном из многочисленных залов дворца: кажется, Летучий Дом состоял как минимум наполовину из помещений, отведённых под церемонии того или иного рода. По прибытии Дженсену вручили увесистый том под названием «Свод правил и норм приличия в резиденции Диктатора», описывающий запутанный придворный церемониал. Дженсен пролистал эту книжицу и бросил под стол. Новый Диктатор наверняка знает об этих правилах не больше Дженсена, и, без сомнения, точно так же ими тяготится. Дженсен собирался стать ему близким, настолько близким, что дальше некуда; не стоит сходу возводить между ними искусственные преграды.
На полу зала был очерчен полукруг, выкрашенный белой и чёрной краской. Вдоль полукруга стояли люди, мужчины и женщины, и первым неприятным открытием стало то, что все они оказались одеты точно так же, как и Дженсен, только на женщинах были длинные узкие юбки в пол. Цвета оказались теми же, и весь эффект тотчас пропал: теперь они выглядели одинаковыми, словно клоны. Миша Коллинз, всклокоченный и злой, подскочил к Дженсену сбоку и потащил куда-то, что-то шипя; Дженсен подчинился, встал в отведённое ему место, с досадой отметив, что оно не в центре и не по бокам — словом, незаметное, он не бросится в глаза Диктатору, когда тот переступит порог. Коллинз метался, отдавая распоряжения снующим лакеям, и у Дженсена было несколько минут, чтобы оглядеться. Он молниеносно окинул взглядом людей, стоящих с ним на одной полосе: восемь женщин, четверо мужчин, не считая его самого, всё как говорил Коллинз. Уродов нет, все в той или иной степени привлекательны, но с ним не сравнится никто. Это радовало. Он не позволил Коллинзу обрезать ему волосы, как тот намеревался; это вызвало их первый серьезный конфликт, но сейчас Дженсен был рад, что настоял на своём. Все четверо мужчин — вернее, юношей, это были сущие мальчишки, — были стрижены коротко и почти одинаково. Женщины стояли с распущенными волосами, ни у одной они не были короче, чем по пояс, а одну, высокую блондинку, золотистое покрывало локонов укутывало до колен. Все выглядели спокойными, даже самоуверенными, хотя, встретившись взглядами с некоторыми из них, Дженсен ни в одних глазах не встретил вызова. Всё это были отпрыски знатных родов, представители лучших семейств Пангеи, вырванные из родной стихии и отданные в рабство Диктатору, чтобы лишний раз подчеркнуть полноту его власти. Они давно смирились, научились извлекать выгоду из своего положения и своей вынужденной праздности — общеизвестно, что ни с кем из своих Спутников Диктатор Александр не делил постель. И сейчас они не ожидают, что для них что-то изменится, когда в этот зал войдёт его преемник. Самое худшее, думают они, что может случиться с ними — их отправят в отставку. Ни у кого из них не было амбиций. Дженсену хватило минуты, чтобы это понять.
Поэтому когда суета улеглась и в наступившей тишине оглушительно грянул гонг, единственным, что Дженсен чувствовал, было ликование.
— Владыка и повелитель Пангеи, Хозяин всего, Диктатор Тристан Второй!
Тристан. Вот какое имя он себе выбрал. Что ж, недурно. Хотя Дженсен всё равно решил для себя, что в постели станет звать его Джаредом, только Джаредом, лаская кожу у него за ухом и легко прикусывая шею. Он до двадцати четырёх лет был Джаредом, и с Дженсеном сможет снова им быть. С Дженсеном он сможет всегда оставаться самим собой. Кто же от такого откажется? Тем более когда у тебя в одночасье отнимают всё, что было тобой, и делают из тебя кого-то совсем другого.
Створки дверей в дальнем конце распахнулись, и вошёл Диктатор.
Он был одет точно так же, как его Спутники — в глухой комбинезон с высоким воротником, перчатки и сапоги, облегающие голень. Единственное отличие заключалось в том, что его одежда была полностью белой. Он вошёл в центр полукруга, нарисованного на полу — и Дженсен мысленно проклял Коллинза, поставившего его именно в это место, потому что Диктатор оказался практически к нему спиной, а Дженсен попал в зону слепого пятна. Какой идиот вообще рисовал этот чёртов круг?! Или… возможно, не идиот. Возможно, это слепое пятно создано нарочно, чтобы прятать в нём неугодных. Вряд ли хоть что-то в Летучем Доме сделано по случайности.
Коллинз, должно быть, послал какой-то сигнал, потому что все Спутники, словно по мановению руки, опустились на колени. Дженсену оставалось благодарить свою реакцию, благодаря которой он отстал от других меньше чем на долю секунды. Впрочем, Диктатор Тристан всё равно не мог его видеть. А вот Дженсен видел его отлично: резкий профиль с длинноватым, немного вздёрнутым носом, родинку на подбородке, зачёсанные к вискам каштановые волосы. Странно, сейчас он совсем не казался простоватым мальчишкой, как на той фотокарточке, которую показывали в новостях.
— Мои Спутники! Приветствую вас. Мы не знакомы, но я верю, что ни один из вас не оказался здесь случайно.
Он говорил спокойно, ровно, может, только самую чуточку громче, чем требовали размер и акустика помещения. Видно, что не привык произносить речи, особенно написанные для него кем-то другим — но в целом держался неплохо как для парня, ещё неделю назад не помышлявшего о власти над миром. Дженсен невольно проникся уважением к нему — и одновременно ощутил, как разгорается внутри охотничий азарт. Он всегда любил спускать ловчего беркута на трудную добычу: лисицу, косулю и даже волка, и потом с наслаждением смотрел, как хищная птица рвёт клювом грудь своей жертвы. Он оказался очень высоким, этот Джаред Тристан Падалеки, почти таким же высоким, как его брат, Диктатор Александр. Обтягивающая ткань униформы позволяла не только Диктатору разглядеть тела своих Спутников, но и Спутникам сполна оценить широту его плеч, аккуратный изгиб мускулов на груди, тонкую талию, стройные ноги. Его вряд ли можно было назвать красавчиком, но он был привлекателен, и Дженсен его хотел. Хотел, чтобы это большое тело распласталось под ним, податливое, прерывисто дышащее и мягкое, словно воск. Чтобы эти губы беззвучно сказали: «Проси, что хочешь».
О, да.
Диктатор Тристан замолчал. Его речь кончилась, а Дженсен так и не услышал из неё больше десятка слов. Плевать. Речи пишут придворные рифмоплёты, они ничего не значат. Вот Диктатор обводит глазами свой Внутренний Круг. Они все одинаковы для него, все прекрасные, покорные и безнадёжно чужие. Он принимает их, но тяготится ими. Не знает, что с ними делать. А что делать им? Они по-прежнему стояли на коленях, пауза затягивалась. И Дженсен внезапно понял, что Джаред — да, лучше сразу привыкать называть его так, для начала мысленно, — Джаред нарушает регламент церемонии. Он должен был сказать речь и уйти, оставив Спутников коленопреклонёнными. И потом, возможно, вызвать для личной беседы — кого-то одного, всех или никого. Но он как будто не решался уйти, хотя, Дженсен видел, ему очень хотелось. Кадык беспокойно дёргался на его горле, скрытом за стойкой воротника, и Дженсен, наверное, единственный из всех это замечал, потому что Диктатор стоял к нему в профиль. Он нервничает? Боится? Ему неловко сознавать, что эти тринадцать человек, рождённых в лучших семьях Пангеи — его игрушки? А он даже не знает, что с ними делать. Он как ребёнок шахтёра, попавший в игровую комнату маленького лорда. Такое пугающее изобилие, что хочется вернуться назад в свою чёрную от угля конуру и там играть с изгрызенным собакой деревянным солдатиком.
Диктатор сделал движение плечами, чуть заметное, но Дженсен понял: он разворачивается, чтобы уйти. В следующий раз они увидятся — если это можно так назвать — на инаугурации, где Спутники будут у Диктатора за спиной, далеко позади. Он даже не посмотрел на Дженсена, ни разу. И если Дженсен не заставит его сделать это сейчас, он проиграет эту партию ещё до её начала.
Он сглотнул, прочищая горло. Хотелось откашляться, но Дженсен понимал — это нервное, поэтому справился с собой. Будь спокоен. Это просто одинокий потерянный мальчик, оказавшийся вдали от дома. Ты тоже вдали от дома и тоже один, но ты сильнее его. Просто протяни руку и возьми его. Он твой.
