Они выстраивали какую-то сеть, медленно, ниточка за ниточкой. Они не спешили, не собирались неоправданно рисковать, понимая, что второго шанса не будет. И больше всего Дженсена мучило то, что он до сих пор не понимал сути плана, не имел на руках никаких фактов, никаких козырей в рукаве. Чёртов Майк, похоже, принял к сведению слова Данниль о том, что Дженсен при первом удобном случае их предаст. Они использовали его, но не собирались позволить ему использовать их. Так ведь и создаётся настоящая власть, не правда ли?
Постепенно Дженсен сам начал чувствовать себя мухой, бьющейся в паутине. Это чувство ему совершенно не нравилось, и совсем перестало нравиться, когда в один из своих шпионских рейдов он столкнулся с Женевьев. Она шла по застеклённой галерее, солнечный свет падал на её смоляные волосы, ставшие ещё тяжелее и гуще. Живот у неё заметно подрос, и она безотчетно поглаживала его, улыбаясь чему-то внутри себя, словно слыша одной ей ведомую мелодию. Её сопровождали двое стражников из гарема; Дженсена они не заметили, и он с ужасом подумал, как легко сейчас мог бы подскочить к ним и всадить кинжал в её округлившийся живот. Конечно, сам он не прожил бы после этого и минуты, но разве такие мелочи остановили бы настоящего революционера?
Так не могло больше продолжаться. Дженсен был, разумеется, негодяем, но не настолько.
И когда он был уже за шаг от того, чтобы плюнуть на всё, судьба наконец подбросила ему тот самый шанс, которого он ждал так долго.
Данниль исчезла.
Дженсен попытался связаться с ней через Кэртиса, но тот лишь руками разводил. Дженсен зажал его в уголке, устроил допрос с пристрастием и выяснил, что Данниль в последнюю их встречу не оставила никаких инструкций. Только сказала, чтобы он убирался из дворца до завтрашней ночи. Кэртис и Данниль виделись накануне. Она сказала, чтобы он уходил до завтра. Это значило — уже сегодня. Сейчас.
Этот парень был чем-то похож на пилота, захваченного Дженсеном и Джаредом в аэроплане: худое, почти мальчишеское лицо, всклокоченные вихры надо лбом, большие серые глаза. Данниль всё ещё страдала от своей потери, и, кажется, поддалась минутной сентиментальности, решив предупредить мальчишку, которым Розенбаум собирался не глядя пожертвовать. Сентиментальность часто становится неодолимой преградой на пути удачного заговора. Увы, похоже, революционерам Пангеи ещё учиться и учиться настоящему профессионализму.
Дженсен благословил про себя сентиментальность Данниль, пожелал Кэртису удачи и кинулся в покои Диктатора.
Джаред был не один: Дженсен понял это, когда алебарды стражников со стуком скрестились перед его лицом. Он с трудом сдержался, чтобы не вцепиться в древки руками, раздвигая силой. И сказал, отрывисто, но стараясь сохранять достоинство:
— Я немедленно должен видеть Диктатора. Это вопрос внутренней безопасности.
Через минуту его пропустили.
Джаред, как всегда в это время дня, сидел в кабинете — вместе с Марком Пеллегрино, которого Дженсену доводилось видеть нечасто. Он почувствовал на себе взгляд Командора внутренней безопасности, и у него вдруг взмокли ладони.
— Повелитель, — голос прозвучал неожиданно хрипло, — я должен сообщить вам кое-что важное. Это не терпит отлагательств
— Говори, — сказал Джаред.
Он был абсолютно спокоен. Не улыбнулся при его появлении и не нахмурился, хотя всегда делал либо то, либо другое. Дженсен метнул в Пеллегрино взгляд, и тот приглашающе поднял брови. Можно было потребовать разговора наедине, но… Дженсен откуда-то знал, что его просьба не будет удовлетворена. Не на этот раз.
Ладно В конце концов, этот вопрос непосредственно в ведомстве Пеллегрино. Может, так даже лучше…
Джесен набрал воздуху в грудь и выпалил:
— У меня есть достоверные сведения, что сегодня ночью на Спутницу Женевьев будет совершено покушение.
Он ждал чего угодно — страха, недоумения, недоверия. Ждал, что Джаред ахнет — он всегда так непосредственно и открыто выражал свои чувства, и так переживал за своего будущего ребёнка и его мать. Но Джаред не ахнул. Он стоял вполоборота к Дженсену, невозможно красивый в своём белом мундире, который не успел сменить после заседания Совета, и смотрел на него с таким отчуждённым, леденящим душу спокойствием, что Дженсен внезапно перестал его узнавать. Что происходит? Он уже знает? Он…
— У вас есть доказательства, Спутник Дженсен? — вкрадчивый голос Пеллегрино лился в уши, как мёд, но Дженсен предпочел бы никогда не слышать этого голоса.
— Да… то есть вещественных нет. Но у меня есть информация из надёжного источника. В течение последних трёх недель группа мятежников, возглавляемая Майклом Розенбаумом, собирала сведения, касающиеся внутренней безопасности дворца. Их конечной целью было убийство Женевьев. В её окружение, возможно, в личную охрану внедрён агент мятежников. Я не знаю подробностей плана, знаю только, что они намерены проникнуть во дворец по воздуху, и что это случится сегодня.
Он замолчал. Джаред с Пеллегрино переглянулись. Дженсену вдруг стало трудно дышать. Скажи что-нибудь, Джаред. Скажи что угодно, не молчи только и не смотри так на Пеллегрино… и посмотри на меня, хоть как-нибудь посмотри на меня!
И Джаред выполнил его беззвучную мольбу. Он посмотрел и сказал:
— Спасибо, Дженсен.
А потом шагнул к столу и вдавил кнопку в его боковине, под кипой бумаг.
Не прошло и пяти секунд, как в кабинете оказалась стража.
— Взять его, — сказал Джаред, глядя Дженсену прямо в глаза. — Он арестован.
Дженсена сгребли с двух сторон. Он был так потрясен. что не смог ничего сказать. Да и что тут говорить? Джаред понял. Это так очевидно. Он сразу понял..
А может, он давно уже знал.
— Я не лгу! — закричал Дженсен; к нему вдруг вернулся голос, и он знал, что у него очень мало времени, чтобы убедить Джареда, и ещё меньше шансов. Но не кричать не мог: — Это правда, они нападут на неё сегодня! Джаред! Просто поверь мне!
Но кто он был такой, чтобы ему верил Диктатор Пангеи?
Его выволокли за порог, заломили руки за спину. На голову накинули чёрный мешок, верёвка захлестнула шею, туго затягиваясь и обрывая крик. И потом он стал падать в такую глубину, о которой и не подозревал — как будто его сбросили с края платформы, и он летел вниз сквозь пустоту к чёрной холодной земле.
*
Джаред только что вернулся в свои апартаменты, и даже не собирался заглядывать в кабинет — пошёл прямиком в спальню, еле удерживаясь, чтобы не расстегнуть стойку мундира на ходу. Он раньше именно так и делал — за долгие часы совета стойка натирала самым немилосердным образом, он сто раз просил, чтобы её как-то перешили и подогнали получше, но всё время получалось одно и то же. Он срывал воротник, едва представлялась такая возможность — и без конца выслушивал за это упрёки от Томаса, потому что во время советов у Джареда вечно потели руки, и на воротнике от малейшего прикосновения оставались грязно-серые следы. А Томас, кажется, вообще не потел. И не ел. И не спал. Со временем Джаред начал испытывать перед ним что-то вроде тайного благоговения — и не мог не признавать, что во многом его невыносимый камергер делал тяготы повседневной жизни Диктатора проще. А в чём-то ещё сложнее. Вот как с этим воротником. Джаред вошёл в прихожую и позвал: «Том!», а когда тот материализовался из-за портьеры, уже открыл рот, чтобы взмолиться: «Сними с меня этот ошейник!» Но не успел.
Следом за ним в прихожую тенью пошёл Командор Пеллегрино.
— Повелитель, — прошелестел его вкрадчивый голос. — Прошу уделить мне ещё несколько минут вашего драгоценного времени.
Сегодня на совете Пеллегрино сидел какой-то тихий. Раньше, полгода назад, Джаред бы этому только порадовался. Но сейчас он знал: плохо, когда Пеллегрино говорит, но ещё хуже, когда Пеллегрино молчит. Это затишье перед бурей. Сегодня разбирали в основном дела аграрного ведомства и промышленности. Командор науки и здравоохранения распинался целый час, доказывая Джареду, что нет никакой необходимости в строительстве больниц, когда есть отличный план по увеличению производства ракетной техники. Слушать его было тоскливо, спорить с ним — невозможно, и Джаред коротал время, подперев щеку кулаком и незаметно изучая лицо Пеллегрино, просидевшего всё заседание в своём кресле и лишь время от времени делавшего какие-то пометки в рабочей тетради. Джаред всё ждал, когда же он возьмёт слово, но вот Морган закрыл заседание, а бархатный голос Пеллегрино так и не огласил зал Совета.
