В двадцать первом году урожая не было совсем, ничего не оставалось, как умирать голодной смертью. Старшие дети отца уехали в Константиновку на Донбасс, где замужем была одна из моих сводных сестер.

В колонии остались отец, которому тогда было уже больше шестидесяти лет, мать и мы, трое детей.

По указанию Ленина в двадцать первом году всех голодающих детей государство определило в детские дома.

Забрали и нас троих. Сначала повезли в Гуляйполе, а затем в вагоне увезли в Запорожье. Дело было летом двадцать первого года, ехали долго и за это время у детей завелись вши.

В Запорожье нас сначала поместили в помещение синагоги Лещинского, распределили всех по возрасту.

Детдом состоял из трёх домов и подворья. Были постройки, большой старый сад. Всё сильно запущено. Сколько нас было человек, не помню, но с нами были воспитатели и мы приступили к уборке.

Пока же все спали на полу.

Когда все убрали, нас постригли, вымыли в бане, переодели и распределили по комнатам.

В жилом доме были две большие смежные комнаты. В проходной разместили мальчиков. В непроходной девочек. Всю работу в детдоме выполняли воспитанники. Дежурили на кухне, в столовой, прачечной.

Был выбран товарищеский суд и исполком. Председателем исполкома выбрали меня. По желанию воспитанников учили в мастерских. Их было две, швейная и чулочная, в которых руководителями были мастерицы.

В швейной мастерской не помню кто, а в чулочной была Наталья, у которой было своих шестеро детей, они также воспитывались в детдоме.

Не помню, где учились мальчики, но детский дом наш закрепили за ближайшей школой. Мне очень хотелось учиться, я с удовольствием посещала школу. Помню, что один мальчик, Борька Нечаев, очень любил читать и часто забирался в саду на дерево, где все время читал.

Сейчас он профессор в Запорожском институте. Кроме учебы я занималась в чулочной мастерской, где была вязальная ручная машина, на которой нас учили вязать чулки.

Дежурные убирали помещения, дежурные по кухне, под руководством кухарки готовили еду, дежурные под руководством взрослой стирали белье.

Кормили нас три раза в день. Но это был двадцать первый год, еда была скудной, а мы росли. Нам всегда хотелось есть. Кусочек макухи, это жмых, который остается, когда из подсолнечника выдавливают масло, считался большим лакомством.

Одевали нас чисто. Когда мы выходили в город, у стены базара мы видели сотни голодающих людей.

Это страшное зрелище я не могу забыть и доныне…

Несмотря на постоянное желание есть – еда нам даже снилось – мы очень часто в общий чайник сливали каждый понемногу первого, супа или что было другого и уносили голодающим.

В начале двадцать третьего года родители бросили все в колонии и приехали в Александровск. У них ничего не было, профессии тоже. Они нашли для жилья заброшенное помещение на Московской улице, где раньше была лавка.

Хозяевами в этом грязном помещении было множество крыс.

Через некоторое время мама устроилась уборщицей в КомГосОрг. Что это за организация, никто толком не знал. Ей дали в том же помещении комнату.

Они очень голодали, хотя мать стирала людям белье и делала много разной работы. В том же доме жил бывший хозяин завода Гуревич. У них была домработница Юля. Юля чистила для этой семьи картошку, старалась снимать кожуру потолще и отдавала ее маме. Мама мыла ее, варила и пекла лепешки, чем они и питались.

Гуревич принял отца сторожем на завод, где им дали какой-то угол. На территории завода был огород, на котором они выращивали всякие овощи.

Жалованье отца было девять рублей восемьдесят копеек в месяц.

В двадцать четвертом году мы пришли домой из детдома. Детей, у кого были родители, отсылали к ним. Так как жилось нам очень трудно, а я уже подросла, я начала работать на заводе. Белила и штукатурила цеха, получала небольшую зарплату, старалась купить что-нибудь для семьи.

В двадцать четвертом году я пошла в ФЗУ «Юный коммунар» учиться на слесаря. Кроме учебы и практики нас прекрасно готовили теоретически.

Математику преподавал бывший генерал от артиллерии итальянец Пеллегрини. Физику преподавал бывший учитель гимназии Шабаев.

Надо сказать, что подготовка была настолько серьезной, а я очень любила эти предметы, что через несколько я лет уверенно сдала экзамены в институт.

Училась я в ФЗУ до двадцать шестого года. В ФЗУ были всякие кружки, молодежь увлекалась тогда «Синей блузой». Это был коллектив, который занимался театральными представлениями, работал с молодежью, устраивал вечера.

Тем временем отец перешел работать на другой завод сторожем и там ему предоставили жилье. Завод был имени Дзержинского. Там было несколько цехов, в том числе кузнечный, были свои комсомольская и партийная организации.

В детдоме я стала пионеркой, тогда нас называли «Юными спартаковцами». В ФЗУ я вступила в комсомол.

Мы все очень гордились тем, что мы рабочие, учимся в ФЗУ. Когда мы на работе отливали чугунные утюги, и наши руки и лица превращались в черные маски, мы не умываясь, уходили домой, чтобы встречные видели, что идут рабочие.

Восьмого марта(этот день не раз будет повторяться в моей жизни) двадцать шестого года всем строем мы пошли после работы в театр на представление «Синей блузы».

Когда окончилась первая часть, в антракте ко мне подошел секретарь комсомольской организации завода Дзержинского, которого я знала, так как он работал в кузнечном цехе завода, во дворе которого жили мои родители.

После окончания концерта он пошел вместе со мной, проводил меня, и мы начали встречаться.

Это был твой дедушка…

Каким он был, ты узнаешь из его автобиографии, которую он собственноручно написал, когда ходатайствовал о персональной пенсии. У него была очень трудная жизнь, о чем я напишу дальше.

С того времени, т.е. с восьмого марта двадцать шестого года мы стали дружить.

В выходной день моя подруга Зина Карпинская и мой друг Острун, в будущем полковник Красной армии, дедушка и я часто уходили в поле, гуляли. Выезжали на Днепровские пороги. Днепрогэса тогда еще не было.

Пороги – это огромные камни, которые перегораживали Днепр. Вода там так бурлила, что проплывать в этих местах было очень опасно. Но некоторые комсомольцы отваживались на лодках переправляться через пороги, а мы с берега смотрели за ними.

Выезжали мы на грузовой машине и там на воздухе находились весь выходной день, там же ночевали.

Девушки в кузове машины, ребята на траве. Играли в игры, пели, было весело и интересно.

Дома же жили очень бедно. На девять рублей восемьдесят копеек, которые получал отец, работая сторожем, трудно было содержать семью из пяти человек.

Родители ходили на бойню, которая была недалеко от нас, покупали требуху. Мать чистила все и варила нам из этого различные блюда. Иного мяса в доме не водилось. Все же мы голодными не были.

Я училась в ФЗУ, сестры в школе. Из одежды у меня было два ситцевых платья, ботинки и пальто, перешитое из старого маминого, тоже и у сестер.

Но одежда всегда была в порядке, всегда чисто и мы довольствовались этой жизнью при родителях, только бы не в детдоме.

Надо сказать, что никакого белья – трусов, колготок мы не имели и в самые сильные морозы ходили в платье, нательной рубашке и пальто.

Я еще и теперь вспоминаю то ощущение, которое испытывала при сильных морозах.

Занимаясь и работая в ФЗУ, я мечтала об институте. Для этого надо было готовиться, а средств на частную подготовку не было.

Поэтому я очень внимательно относилась к учебе в ФЗУ и довольно хорошо успевала, особенно по математике и физике.

С дедушкой мы продолжали дружить, меня назначили техническим секретарем комсомольской организации, секретарем был дедушка. Я работала на заводе Коммунар.