В то время, т.е. в двадцать шестом году было начало НЭПа, разрешена была частная торговля, и как из рога изобилия появилось много продовольствия по довольно доступным ценам. Например, масло сливочное пять копеек килограмм, курица рубль пятьдесят и т.д.

Мне дед рассказывал, что, идя в кузницу на завод, утром по дороге он покупал на рынке круг колбасы за три копейки и краюху хлеба. Этого хватало на весь рабочий день. После работы, намахавшись молотом, работяги шли к Днепру, купались, и усталости как не бывало.

Наша семья на девять рублей восемьдесят копеек, конечно, не голодала, но до нормальной жизни было далеко.

В то время нам выдавали так называемые страховые книжки. Это был вдвое сложенный листок писчей бумаги с надписью «страховая книжка».

Паспортов не было и вот, двадцать шестого октября двадцать шестого года я и дедушка пошли в ЗАГС, предъявили эти страховые книжки, нас зарегистрировали и в книжках сделали отметки.

После регистрации пошли в кино и разошлись по домам. Никому ничего не сказали. Никакой свадьбы не было. Дедушка жил тогда у своей сестры. Через неделю после регистрации он перешел к нам.

Ни у него, ни у меня ничего не было.

Некоторое время мы жили у моих родителей, потом перешли в кухню его друга Дона. Было очень тесни и мы нашли частную квартиру, вернее чердак с земляным полом у слесаря Горшкова. Это была комнатка с перегородкой не до потолка, отапливалась она плитой. Жили мы там два года.

Шестнадцатого апреля двадцать девятого года у нас родился сын, твой дядя Яша. Дедушка и я работали. Дедушка зарабатывал сто пятьдесят рублей в месяц. За короткий период мы приобрели все самое необходимое из мебели, приоделись.

У нас всегда было много товарищей, друзей. Вечера и свободное время проводили вместе, играли. Было очень хорошо нам всем.

Вечерами часто выходили на Соборную улицу (так называлась главная улица Запорожья, там находился собор), заходили в подвальчик, где продавали пирожные, мороженое…

Работала я на заводе Коммунар в ремонтно-восстановительном цехе. Когда ребенку нашему исполнилось шесть месяцев, дедушку послали в Киев на курсы. После возвращения его избрали председателем завкома.

Будучи секретарем комсомольской организации, он в двадцать шестом году вступил в партию.

В двадцать девятом году для усиления службы УГБ НКВД в так наз. высшую (центральную) школу НКВД начали посылать лучших членов партии. Попал туда и дедушка.

С тех пор кончилась наша нормальная жизнь. Кончился и НЭП, очень плохо стало с питанием, я с трудом доставала манную крупу и сахар, чтобы кормить ребенка.

После окончания школы ГПУ дедушку направили в райотдел города Ржищева, рядом с Киевом.

Я же в тридцатом году поступила в машиностроительный институт города Запорожье. Нашла квартиру в частном доме. Квартира была очень сырая, со стен текла вода. Там я и жила с ребенком. Когда я уходила на занятия, ребенка оставляла у родителей. Сама я питалась в студенческой столовой, где нас кормили перловой крупой, так называемой шрапнелью.

Занималась я с большим удовольствием, но не всегда на экзаменах я получала хорошие отметки, так как очень часто сын болел, я всю ночь сидела над ним, а утром шла сдавать экзамен и, конечно же, получала низкий бал.

Меня это не огорчало, так как предметы я изучала глубоко и знала причины такой оценки.

В тридцать четвертом году дедушку перевели в горотдел ГПУ в Запорожье и нам дали квартиру в доме, где раньше была прачечная. Из трех комнат две были настолько сырые, что день и ночь у этих стен были установлены электропечи для сушки стен. Дедушка работал в горотделе, я училась, дома иногда оставалась девушка с ребенком.

В октябре тридцать четвертого года я защитила диплом с оценкой «Отлично». Так как у меня был ребенок, я получила свободный диплом.

Когда я училась, а ребенок был еще мал, я, уходя на занятия, очень часто оставляла его в комнате общежития у ребят.

Они смотрели за ним, кто из них был свободен, а я в это время слушала лекции.

В тридцать первом году я проходила практику на заводе Коммунар, в тридцать втором в Запорожье Каменском на заводе Дзержинского на доменной печи.

В конце тридцать четвертого года начали создавать политотделы при совхозах, был создан политотдел при совхозе «Вербовое», который находился на расстоянии сорок-пятьдесят км от Запорожья.

Дедушку перевели зам. начальника политотдела по УГБ НКВД, где он проработал до тридцать шестого года.

После окончания института он нас забрал в совхоз. В совхозе нам отвели Финский домик. Так как магазинов там не было, надо было обзаводиться своим хозяйством. Я развела кур, уток, гусей, посадила огород и в тридцать пятом году мы купили старую выбракованную корову Быстру, но она давала много молока.

Переехали мы в марте тридцать пятого года, и к зиме у нас было все свое, начиная от птицы и овощей.

Я работала зав. спецчастью при Политотделе, т.е. ведала военным столом. Ставки не было, я бесплатно выполняла эту работу.

В сентябре тридцать пятого года родилась твоя мать.

На заводе я активно работала в комсомольской организации, принимала участие во всех мероприятиях, проводимых комсомолом.

Осенью тридцать шестого года дедушка заболел крупозным воспалением легких и в это время ликвидировали политотделы.

Больного его привезли в Запорожье и только благодаря своему богатырскому здоровью он выжил. Его снова перевели в городской отдел ГПУ НКВД в г. Запорожье.

Когда он выздоровел, я оформилась на работу в завод им. Баранова мастером в стержневое отделение. Это было восемнадцатое октября тысяча девятьсот тридцать шестого года.

Пошла я мастером вместо мастера Потужской, которую освободили от работы в связи с тем, что во время ее смены в сушильной печи сгорел человек.

А дело было так.

Сушильная печь, где сушат стержни, представляет собой камеру, которая герметически закрывается железными дверьми.

Внизу стен в камере есть ряд отверстий, куда поступает горячий газ от печи. Температура в камере достигает трехсот пятидесяти градусов.

В эту камеру вкатываются этажерки, на которые ставят стержни. Когда камеру заполняют этажерками, ее закрывают и затапливают печь. Горячий газ попадает через отверстия внизу стен и через двадцать четыре часа стержни высыхают.

Дверь открывают, этажерки выкатывают и стержни готовы к работке.

Пьяный слесарь забрался в камеру и там заснул. Никто его не заметил и он сгорел. Это, конечно, было ЧП и там я начала свою работу инженером.

Работа меня заинтересовала, очень много я экспериментировала, тем более, что рядом со мной работали практики, умельцы литейного дела. Эти люди очень хорошо относились ко мне и, что не дала мне теория, я имела возможность постигнуть на практике.

Особенно мне подсказывали в работе два старых литейных мастера. Это были Григорий Ефимович Ивченко и Семен Мефодьевич Притченко. Также мне много подсказал в работе мастер стержневого отдела Григорий Иванович Коськов.

Так как детали отливались в земляные формы, и пошёл большой брак по сору, мы много работали над этим вопросом, а также по решению ряда других.

Это была очень хорошая школа для меня. Работали мы в старом тесном здании, металл плавили в печах «Каллман». Цилиндр, железный кожух, выложенный внутри по стенам огнеупорным кирпичом, вращался на оси. В него вставлялся чугунный ковш, снизу подводилась нефть, которая через форсунку попадала в печь, ее зажигали и таким образом плавили металл.

Цех был сильно загазован, вентиляции не было, и первое время я очень страдала от головной боли. Придя с работы, я валилась с ног, не в состоянии что-либо сделать. Мне до того было плохо, что я постригла косы, так как они мне мешали.