Литмир - Электронная Библиотека

Валентин Бердичевский

Лигатура

Посвящается моей бабушке.

" Все в этой жизни переплетается.

Все в сущности есть узор ковра…"

И. Бродский. Путешествие в Стамбул.

С благодарностью моему другу

Александру Бамборе Леонтьеву,

с молодых ногтей вынужденному

стрелять без ружья.

Настойчиво преследуя свою, поначалу казавшуюся мне довольно странной цель, именно Бамбора и подтолкнул меня к письменному столу.

С целеполаганием, однако, отношения у меня никогда не складывались, о существовании навигации я узнал только из фэйсбучных постов омского путешественника Алексея Декельбаума, ходившего в посвященную двухсотлетию открытия Антарктиды двойную полярную кругосветку на яхте «Сила Сибири» и конечно, путь из Омска в Индию через Калачинск по Красноярскому тракту я так и не открыл.

До Америки мне тоже не удалось добраться. Туда я, впрочем, и сам не стремился…

пролог

Теперь в это трудно поверить, но даже не в самые тучные годы Бамборе удавалось из пяти зачетных выбивать сорок семь, а теперь он себе за это же и пеняет.

Не так давно он снова звонил мне из Щелково, спрашивал у меня подтверждения самой возможности нарушения известных законов природы хотя бы в жизни одного, отдельно взятого человека.

Он думает, я что-то об этом знаю…

Бамбора верит, что если удастся отмотать пленку назад, то повторный показ однажды отснятых кадров способен сам по себе смонтировать новый фильм, где он укладывает в десятку пулю за пулей, по крайней мере, из дедовской трехлинейки с открытым прицелом.

В самом деле – чем он хуже Симо Хяюхя, всего за несколько месяцев получившего прозвище «Белая смерть»?

Бамбора рядом со смертью ходит больше пятидесяти лет.

В начале прошлого, две тысячи семнадцатого года Шотландские ученые после многолетних изысканий выяснили, наконец, что Хронос уже ничего не хронометрирует, он только хранит и рождает. К тому же совсем не по Григорианскому календарю.

По их мнению, они собрали уже избыточную информацию, неопровержимо свидетельствующую о том, что время больше не река, уносящая наши чувства вниз по течению, но лишь одно из Великих озер, куда мы их сами выпускаем.

Иногда они там портятся…

Мой старый отец ближе к восьмидесяти стал многое забывать. Он часто просит моего младшего брата позвонить его умершей матери, предупредить, что задерживается на службе.

Иногда он предлагает своей жене – моей матери, с которой они прожили почти шестьдесят лет, выйти за него замуж.

В остальном он в порядке.

Не так давно голландцы начали некий социальный эксперимент. Они выстроили замкнутую по периметру деревню со всеми атрибутами пятидесятых – шестидесятых годов: тогдашними магазинами, кафе, транспортом, телефонами, кинотеатром, аптекой и прочим.

Работники всех этих учреждений – медики под прикрытием. Жители – люди, страдающие болезнью Альцгеймера, вернувшиеся в своем сознании к тому времени.

И они там, как рыба в воде!

Мой тесть, проживший девяносто один год, сорок лет преподавал холодную штамповку в Омском политехническом институте.

Последние месяцы он все ехал на фронт, сетовал на задержку эшелона в Челябинске и по ночам готовил Ил–4 своего командира эскадрильи лететь на Хельсинки.

Ему так и осталось девятнадцать…

События, так или иначе упомянутые в этой книге, на самом деле происходили совсем в другом порядке. Куда больше, чем на очередность, логическую связь и солнечные затмения, я ориентировался на собственные вкусовые пристрастия – черпал со дна, где погуще.…

Ну да, следует еще учесть сильный ветер переменных направлений, который носил меня временами без руля и ветрил.

Имена многих героев я тоже изменил до неузнаваемости. Вряд ли кто-то из них останется на меня за это в обиде. Иных уж нет, а те, что теперь далече, крайний раз читали книги разве что в Щелковской средней школе номер десять…

В своем первоначальном виде книга была закончена к середине января две тысячи восемнадцатого года, в промороженное до небесной тверди время, когда я обычно и завершаю работу над своими текстами или – как случалось в старые времена, пока живопись еще кормила меня – картинами.

По давно укоренившейся привычке я засыпал файл прошлогодним компьютерным валежником и оставил до времени.

Когда я пишу, я почти не чувствую вкуса свежего текста. И тут с таежным прокурором наш уклад един – нам обоим нужно, чтобы обязательно было «с душком».

Только косолапый это ест, а я все, что начинает припахивать – кромсаю и безжалостно выбрасываю.

Собственно книгой получившийся текст назвать оказалось сложно. Сюжет в нем почти отсутствовал – но это как раз огорчало меня меньше всего.

Бог знает, в каком теперь далеком тысяча девятьсот девяносто первом году я, тогда начинающий автор, попал на Всероссийский семинар молодых писателей в Москву. Руководителем у нас был Валерий Медведев, автор советского бестселлера для детей «Баранкин, будь человеком!»

Из всего сказанного им, как впрочем, и любым повстречавшимся на моем пути человеком, я уловил очень немногое.

Не могу хорошо знать о других – в каждой избушке свои погремушки – но сам я имею обыкновение так или иначе отзываться только на те сигналы, на частоту которых настроен мой собственный приемник.

Я слышу только самого себя или вообще ничего не слышу – все кругом только белый шум…

Сюжет – это характер, услышал я от Медведева.

Что получилось – то, стало быть, и хотели. И закончив набирать текст, я тут же наскоро нанизал на леску множество разноцветных, разновеликих и совсем не похожих друг на друга бусинок.

Эклектичное ожерелье!

Правда, характер, способный скрепить столь многоразличные эпизоды, требовался тут вовсе не мой. С моего бы все непременно скоро посыпалось, раскатилось по тараканьим щелям, откуда я их с превеликим усердием так долго по одиночке извлекал.

Собирай их потом снова!

Когда-то, что называется, на заре такого странного для мужчин нашей семьи дела, как сочинительство разных историй, в то время больше настоящих небылиц, я попросил свою бабушку записать воспоминания ее жизни.

В частности, меня интересовало устройство крестьянского быта еврейских земледельческих колоний Александровского уезда Украины в начале двадцатого века.

Попросил и забыл. Да и она больше не возвращалась к этому разговору.

С тех пор прошло не меньше четверти века…

В тысяча девятьсот девяносто девятом году, в возрасте девяноста лет, моя бабушка умерла в городе Щелково, в доме своей дочери, моей матери.

Бабушка писала мне письма потрясающе красивым четким почерком. Я отвечал редко, скупо. Бог весть, чем я занимался в те годы. До сих пор не решаюсь во всем признаться даже себе.

На ее похоронах я тоже не был. Узнал о ее смерти почти через полгода…

И вот, в феврале две тысячи восемнадцатого года мне позвонила мама и сообщила, что решившись через девятнадцать лет, наконец, разобрать бабушкины вещи, она наткнулась на толстую ученическую тетрадь, девяносто две страницы которой были плотно исписаны бабушкиным почерком.

Тетрадь была вся адресована мне…

Кроме того, в нее были вложены справки из Генпрокуратуры СССР об отказе в пересмотре дела моего деда, собственноручно написанная им автобиография, его военный билет, справка о работе в Дальстрое, треугольник письма, выброшенного через решетку окна тюремного вагона по пути в ссылку и некоторые другие бумаги.

1
{"b":"718816","o":1}