Впервые за долгие месяцы я смог построить кривую, но логическую цепочку событий. Она шла по дороге – увидела человека – остановилась – узнала меня – решила помочь, решив, что я не сделаю ей плохого.

Я отворил дверь квартиры, скинул ботинки, сунул колючий шарф в рукав пальто, машинально открыл молоко, налил в стакан и сделал глоток. Я понял это только, когда проглотил. Молоко отдавало водкой из грязного стакана. Но все же это было молоко.

Я сильно замерз. И, похоже, чуть-чуть подвернул лодыжку, когда падал. Доковыляв до батареи, я сел к ней спиной и усмехнулся. Сам не зная чему. Тому ли, что меня впервые кто-то проводил до дома. Или тому, что лежал там и хотел умереть. Или тому, что впервые за три месяца выпил что-то еще кроме водки.

«Бывают в жизни минуты, когда внезапно распахивается волшебная дверь

и жизнь дарит вам встречу, на которую вы никогда не надеялись».

(Гийом Мюссо)

На следующий вечер я опустошил сломанный почтовый ящик с погнутой дверцей. Среди рекламного хлама и неоплаченных квитанций кокетливо пряталась красная визитка. С обратной стороны было написано: «Книга появится в продаже завтра. Поздравляю». Это от Алика, моего агента. Накануне он настойчиво звонил в дверь, но я не открыл, был занят – изучал примитивный узор обоев. Я совсем перестал отвечать на мобильный. Айфон валялся где-то в районе квартиры, наверное, разряженный. Мне было лень его искать и к тому же нравилось жить в неведении, отшельником. Отшельником с ванной, горячей водой и водкой. И да, мне было плевать на мои книги, на моих читателей и гонорар. Я устал жить. И писать. Нет, не только развод был причиной. Просто я разочаровался в жизни и в себе. «О чем я пишу?» – спрашивал себя. Мне 28, а строчу о каких-то стариках, вспоминающих молодость и любовные похождения. А сам я что буду вспоминать на пенсии? И доживу ли вообще до нее? И писатель из меня никудышный. Если не получается быть ни Толстым, ни Достоевским, то зачем вообще быть хоть каким-то писакой?

На следующее утро, еле продрав глаза, я все-таки вышел из дома. Хотел увидеть книгу на столе в магазине, потрогать ее руками – тщеславие победило запой. Обмотался до глаз красным шарфом провожатой (она забыла его забрать или специально оставила, чтобы он напоминал о ней?) и нацепил кепку, чтобы не узнали. Меня, конечно, и так редко узнавали, но я не мог рисковать. Мокрый снег прекратился еще вчера и за утро успел подмерзнуть. Пару раз я снова чуть не навернулся в своих осенних туфлях. Зимние ботинки надо было искать в кладовке. Обычно этим занималась Ритка. В то утро, когда асфальт покрывался первым снегом, мои зимние ботинки уже стояли у порога, начищенные, носками к выходу.

Я вошел в книжный и подошел к столу с новинками. Странно было искать свою фамилию среди десятков известных миру авторов… Все такие интересные, красивые, сахарные и известные… а вот и я! Взяв книгу и вглядевшись в обложку повнимательнее, я вдохнул поглубже, чтобы не выругаться… Конечно, это я был виноват: полгода назад мне было плевать на оформление книги, и я доверил это дело Алику. Но такого я не ожидал: на картинке оказалась пафосная девка… Что за…

– Вот ведь уроды! – все-таки вырвалось у меня, наверное, чересчур громко.

– А что вам не нравится? – От неожиданности я подпрыгнул. Обернулся и увидел ее. Ту самую, раздававшую шарфы направо и налево.

– Эээ… – застопорился я.

– Обложка? В самом духе нашего времени, – она деловито взяла из моих рук книгу и оценивающе вгляделась. – Молодежь потянется к вам. Здравствуйте! – поздоровалась, протянув руку.

– Здрасьте, – промямлил я и пожал ее ледяные пальцы.

– Зашла вот перед парами, думаю, вдруг появилась уже. Да и с вами на днях повстречалась – знак хороший, – протараторила она.

– А как вы меня узнали? Мне казалось, что я хорошо замаскировался, – задал я нелепый вопрос.

– Ну, во-первых, кто в помещении ходит, как мумия, замотанный по уши? А во-вторых, замотались вы в мой шарф. А свой шарф я узнаю, – засмеялась она.

– И правда. Возьмите, – начал я разматываться. Вся эта история начала мне надоедать.

– Нет, нет, оставьте себе! – захохотала она. – У меня их много, да и нельзя подвергать опасности ваше инкогнито. Книгу подпишете?

– Да, конечно, – сконфузился я. – …Подожду у выхода. Не хочу тут долго оставаться.

Пока она расплачивалась, я стоял на улице и рисовал подошвой ботинка полукруг на застывшем снегу – в детстве причудливый узор получался красивее. Сейчас же я просто расковырял слой снега до черного асфальта.

Она вышла с книгой, раскрытой на форзаце.

– Ручку дадите? – попросил я.

– Как? Писатель и без ручки? – удивилась она.

– Я все больше на ноутбуке. – Очень, очень плохое оправдание для писателя.

Она полезла в свой рюкзак, копалась долго, искала на ощупь. Наконец, протянула хорошую шариковую ручку в красном корпусе.

– Кому подписать?

– «Лисе–Алисе. От меня!» – продиктовала она.

Захлопнув книгу, протянул ей, и мы неловко посмотрели друг на друга на фоне молчания.

– Я бы проводил вас. Но боюсь своим видом пошатнуть ваш статус отличницы. Вы ведь отличница? – попытался отделаться от нее.

– Почти, – улыбнулась она как-то грустно.

– Ладно, я пойду. Спасибо вам за хлеб и молоко. Не дали умереть с голоду. И за шарф спасибо! – крикнул я вдогонку.

Она кивнула и слилась с толпой.

Когда я дошагал до дома, то понял, что у меня побаливают щеки. А болели они, потому что я улыбался. Хорошо хоть меня никто не видел за шарфом, а то бы точно не поздоровилось. Мне было стыдно перед собой. И чего я лыблюсь. Подходя к парадной, я полез в карман за ключами и нащупал какой-то сверток. Что это? «Если захотите поболтать или выпить чаю, позвоните», – почерк неясный, писала торопливо. И когда она успела подкинуть, подумал я. Наверное, когда подписывал книгу. Она подошла близко, диктовала, и кинула записку в карман. Вот уж точно лиса. Зеленая еще и глупая, наверное, раз на что-то рассчитывает. Записку я запустил в теплый зимний ветер.

Вечером я снова лежал скрючившись на ледяном подоконнике. В открытую форточку напрашивались в гости непрошеные снежинки, и, залетев без приглашения, таяли на деревянных рамах. Кожа на руках давно стала куриной от холода, но я продолжал лежать. Фонарь освещал пустой темный двор. Снег шел снова густой и мокрый. Я смотрел на давние царапины на стекле, пережившие не одного хозяина, и думал о том, что скоро они переживут и меня.

«Сильное отчаяние, как и сильная радость,

не может долго продолжаться».

(Виктор Гюго)

Новый год прошел, миновало и Рождество. Я не отмечал. Сидел в темноте и слушал надоевший грохот фейерверков. Хватило ума оплатить электричество. Днем смотрел новогодние фильмы, одни и те же, крутившиеся по всем каналам. Пытался смеяться над комедиями, но получалось только пускать слезы под хэппи-энды.

Деньги за прошлый роман неожиданно закончились, водка тоже. Я не выходил уже два дня, держа себя взаперти. Честно говоря, потерялись ключи. Обшарив весь дом, я ничего не мог понять. Я бы выпрыгнул в окно, честно, но седьмой этаж… В первый день я просто забыл о том, что можно выйти из дома. В очередном приступе пьянства мне было хорошо. На второй день я встретил похмелье, но бутылки рядом не оказалось и тогда началось веселье. Ключи я теперь вешал на лишний крючок вешалки, которую Ритка благородно оставила мне… И в этот раз я был уверен, что повесил ключи туда же, но там их не оказалось. Я снова и снова заглядывал в коридор, надеясь, что ключи появятся. Обшарил каждый уголок, три раза передвигал мебель, перерыл все карманы и даже молил бога. Но тщетно. Телефон я тоже не мог найти. Так продолжалось два дня. Обессилев от всего, я просто лег на пол и смотрел на потолок. Глаза долго блуждали по нему. Он был в трещинах, маленьких и крупных, и давно требовал побелки. Помню, как мы впервые пришли смотреть эту квартиру. Ритка сразу сказала, что потолки очень высокие, трудно будет белить, да и вообще зачем? А мне понравилось. Сразу вспомнил старые советские фильмы, в которых обеспеченные люди жили в квартирах именно с такими потолками. Мы купили эти потолки в угоду моей горделивости и моим мечтам.