Самым ужасным было то, что в Прагу в тот самый раз мы летали вместе. Мне тогда было 25, а Ритке 23. Мы оставили годовалого Сашку ее маме на две недели и сбежали.

Первым делом после покупки билетов Ритка зашла в книжный и купила толстенный путеводитель. Удивительно, но весь вечер она читала его, забыв о сне. Она читала его и в самолете. А я бесился и никак не мог поудобней усесться в узком кресле. «Ты и так туда летишь – смотреть вживую потом будет не так интересно», – съерничал я наконец. Она смерила меня презрительным взглядом и перевела взгляд на страницы. Почему-то тогда у меня мелькнула мысль, что это наша последняя поездка куда-то вместе. Первая и последняя.

Именно в ту поездку мы и познакомились с Мареком. В незнакомом городе мы с

Риткой устали друг от друга за неделю тесного общения. Сашка был далеко: Ритке больше не на кого было отвлекаться, и она пилила меня за выбор неудачных блюд в ресторанах, за то, что под вечер я не мог сориентироваться по карте, и мы добирались в отель лишь к полуночи, хотя блуждали всего в паре кварталов от него, да и в целом за все. А я мог больше не сдерживаться в своих словах – мне теперь не было стыдно перед сыном – и мы постоянно ругались. Поднадоев друг другу, мы продолжали всюду ходить за руку, потому как «хочешь идти далеко – иди с кем-то», но это не мешало нам искать новых знакомств и болтать с кем ни попадя – лишь бы не оставаться наедине слишком надолго. И вот мы наконец отыскали на свою голову его. Он показался приятным даже мне: скромная улыбка, мягкий голос, двухдневная щетина, карие глаза. Светлые джинсы по-молодежному подвернуты, серая футболка помята подмышками, зато на плечи был накинут белый свитер в крупную вязку – было видно, что он не особо следит за собой, однако хочет нравиться. Мы молча потягивали с Риткой пиво за барной стойкой одного из пабов, когда он сел рядом. Поерзав на высоком стуле и оглядываясь по сторонам, он наконец обратил на нас внимание.

– Давно в Праге? – спросил он по-английски. Всегда удивляла эта привычка иностранцев так легко заговаривать с незнакомцами. Да еще с таким видом, как будто мы непременно станем друзьями – словно они думали, зачем тянуть время и приглядываться друг к другу, осторожничать, когда можно с первой минуты вести себя развязно.

– Нет, около недели, мы из России, – легко бросила ему Ритка, отхлебывая из большого стакана. Она говорила по-английски гораздо лучше меня, и в беседах с иностранцами я всегда был на вторых ролях, точнее ни на каких ролях. Я тайно завидовал ее разговорным навыкам. Но мне тогда казалось, что если в паре хоть один умеет объясняться этого вполне достаточно. Как выяснилось позже, совсем недостаточно. Даже опасно. Но прежде чем я это пойму, пройдет полгода.

– О, русские… А я не совсем чех. Предки родом из Англии, – ответил Марек.

– О, Англия… Это здорово! – Ритка вдруг расплылась в слишком широкой улыбке, стараясь скопировать паузы и междометия из речи Марека – не сразу вспомнила о любимой практике в общении с людьми. Она где-то вычитала, что для расположения к себе нужно повторять манеры собеседника. Пользовалась она этим приемом постоянно, и, кажется, он и правда работал. Только когда она поначалу применяла этот метод со мной, я жутко бесился. Я же не подопытный кролик, черт побери!

Короче, их разговор с Мареком продолжался. Они поговорили о погоде, пиве и еде. Марек, надо отдать ему должное, поначалу пытался вовлечь в разговор и меня. Я отвечал по мере своих знаний. Но съеденная в обед порция маленьких, но жирных смажаков подвела меня в самый неподходящий момент: я еле успел добежать до уборной, где меня обильно вывернуло. Если бы я знал, что вскоре моя жена уйдет к этому Мареку, я бы лучше вывернулся на него, но не оставил их наедине. Но нет, наивный, я и предположить не мог, что за время моего отсутствия они решат продолжить общение. Когда я вернулся, Марека уже не было, но он оставил номер телефона (Ритка сама сказала мне об этом).

На следующий день пока Ритка была в душе, я сам позвонил ему. Мы договорились встретиться после обеда: он пообещал провести нам экскурсию.

Встретились на Староместской площади. На этот раз он приоделся: песочный пиджак, бабочка, белая рубашка. Он идеально вписывался в цветовую гамму города-печенье. Ритка запала – я сразу увидел огонек в глазах, но вида не подал, только сильнее стиснул ее холодные тонкие пальцы.

Я часто ловил Ритку с поличным: замечал запал, когда она встречалась взглядом с очередным бородачом, болтающимся по улице посреди рабочего дня. В те мгновения она забывала о том, что я иду с ней рядом и все вижу. Ее не смущал даже Сашка – поначалу сидящий в коляске, а потом и виснущий на наших руках. Ее запал длился пару секунд, а на третью она вспоминала обо мне и о сыне: вдруг ни с того ни с сего целовала Сашку в щеку и обнимала меня. Будто ни с того ни с сего. Но я знал, с чего, однако сцен ей не устраивал. Хрупкое семейное счастье было дороже моей правоты и униженной гордости. В конце концов я тоже не был идеальным мужем.

Мы дошли пешком до Климентинума и зашагали по Карловому мосту через Влтаву. Я все время говорил «Влатва», а Ритка каждый раз недовольно меня одергивала, но ведь «Влатва» гораздо проще произносится, мелодичнее и текучей. Марек рассказывал нам о героях, украшающих мост. Подробно остановился на святом Яне Непомуцком: по легенде он был духовником Софии – жены короля Вацлава IV. Когда король потребовал от Яна рассказать ему все тайны жизни, духовник отказался. За это его сначала пытали, а потом кинули в реку. На нимбе-ореоле красуются буквы T. A. K. U. I. – с латинского «Я молчал». А у подножья статуи есть рисунок, на котором изображен момент гибели духовника и, по легенде, если приложить руку к его маленькой фигурке, летящей с моста, и загадать желание, то оно непременно сбудется. Ритка слушала Марека как завороженная и, конечно, прикоснулась, и, конечно, загадала, и, конечно, у нее сбылось.

Лектором Марек был хорошим, не стану скрывать. Настолько хорошим, что Ритка почти его не перебивала. Он рассказывал нам об истории Праги и Чехии, вставил пару баек о своем детстве: о том, как они с друзьями на спор прыгали в осеннюю Влтаву, и как потом он провалялся с пневмонией в больнице почти целый месяц. Он шутил, мы смеялись. Он был классным, да и сейчас тоже, наверное, ничего.

Сейчас пишу это и, кажется, начинаю понимать мою жену. А может, я всегда ее понимал, просто не признавался себе в этом? Злость и обида поглотили меня настолько, что я просто не мог простить.

Мы виделись с Мареком еще пару раз: он водил нас в бар и на Петржин, рассказывал Ритке о Кундере и Терезе – я ведь и сам мог про все это рассказать, я знал знаменитый роман почти наизусть.

Помню, как они танцевали в клубе. Он галантно пригласил ее, прежде спросив у меня разрешения, я закатил глаза и пожал плечами. Ерзая на высоком неудобном стуле у бара и потягивая горячее вино из огромного бокала, я наблюдал за их быстрыми движениями. В таком ритмичном танце Марек умудрялся что-то рассказывать Ритке, а она не забывала вовремя смеяться. Я будто сам толкал ее к нему. Может, сам хотел, чтобы они сошлись? Может, понимал, что наш брак обречен и выбирал себе идеального преемника?

По дороге домой Ритка, казалось, успокоилась. Слушала его внимательно, но не забывала и обо мне: переводила ему мои слова, когда я не мог четко выразить по-английски мысль. Мне почудилось, что ей стало стыдно за мимолетное увлечение, и она хочет загладить вину. Я не мог сдержать свою ухмылку и немножко злорадствовал: но теперь мне кажется, что именно тогда я потерял бдительность. Сейчас мне думается, что она все просчитала: просто пустила мне пыль в глаза, а сама уже строила планы на другого.

В любом случае с Мареком мы расстались «добрыми друзьями». Через пару дней он отвез нас в «Рузине» на своем «форде», мы добавились друг к другу в «фейсбуке» и клятвенно пообещали общаться. Меня даже не смутило, что иностранец так носится с туристами. Мне казалось, что мы ему интересны, что он просто добрый малый, который хочет завести дружбу с русскими. Идиот! Конечно, у него был интерес, только не к нам, а к одному из нас. И да, к сожалению, он был гетеросексуалом.